— Пресыщение, скуку и неподходящую компанию, — завершает перечисление Морк. Я согласно киваю.

— А вы хорошие дети, — звучит откуда-то сверху голос, чистый и глубокий, словно золотой гонг. — Что вы топчетесь на пороге? Идите сюда, я на вас гляну.

— Не надо тебе на них смотреть! — вихрем вырывается вперед Мулиартех. На лице ее — безбрежная ярость. — Мало того, что они прошли по Дороге Теней, так им еще и с тобой в гляделки играть? Что ты хочешь с них содрать, судейская ты душонка!

— Взя-а-а-ать! — раскатывается под потолком. Ничуть не изменив своей напевности, голос из чарующего становится холодным и злым. — Взя-а-а-ать!

Нам навстречу из золотой мглы летят темные тени. Может, псы, а может, летучие мыши. Ничего в этом тумане не поймешь.

И тогда Мулиартех поднимает веко. Воздух замерзает у меня в груди. Я всего лишь раз видела Глаз Балора открытым. И считаю, что это много. Любой бы счел, что это много. Он вращается в глазнице, полыхая, словно прожектор. Белый шипящий луч пронизывает пространство, выкашивая темных тварей задолго до того, как нам удается понять, кто или что они такое. Посланцы Эрешкигаль сгорают в белом пламени Мертвящего Взгляда и осыпаются на землю, точно сухие листья. Совершенно сухие. Скрученные в тончайшие трубочки — так, словно в них нет и никогда не было плоти.

— Как. Ты. Смеешь. Убивать. Моих. АНУННАКОВ[83]!!! — звенит золотой гонг. — Как мне судить теперь, когда мои помощники мертвы?

— Да здесь все мертвы, на кого ни глянь, — с издевкой произносит Мулиартех, прожигая золотую взвесь огнем Балорова Глаза. — И сейчас я иду к тебе, Эрешкигаль, чтобы посмотреть на богиню-судью. Посмотреть В ОБА! — Голос ее переходит в низкое ворчание разозленного зверя.

Эрешкигаль молчит. Весь ее золотой чертог замирает в предчувствии неизбежного. Она сделала свой ход. Даже два хода — заманивая нас и пытаясь захватить силой. И проиграла. Она не знает, как быть. Боги привыкли, что у них все получается с первой попытки. И не умеют просчитывать даже двухходовку.

— Не надо.

Морк, мой неустрашимый Морк выходит вперед и обнимает Мулиартех за плечи.

— Опусти веко, ба. Мы не должны убивать. Так Марк велел.

— Тогда пусть он велит ей! — шипит Мать Рода, но глаз предусмотрительно зажмуривает. Понимает, что нечаянное движение зрачка может стоить Морку жизни. Какого черта он вообще полез вперед? И какого черта вслед за ним рвусь я?

— Эрешкигаль! — незнакомым, повелительным голосом произносит Морк. — Я иду к тебе. Ты можешь судить меня! Я готов.

— Я с тобой, — кидаюсь я в золотой туман. — Я с тобой!

Но длинные мускулистые руки Марка хватают меня и держат, не отпускают. Туман клубится, широкая синяя спина Морка тает в нем, тает. Лирова борода, почему тут, в нижних мирах, столько тумана? Туман горелого мира Хель, туман золотой пыли Эрешкигаль, а чем нас встретит Тласолтеотль? Испарениями выгребной ямы?

Как тихо! Почему так тихо? Золотой песок под ногами, это он поглощает звуки, это из-за него я ничего не слышу, будь он проклят, чертов металл, завораживающий человека, словно крысу — змеиный зрачок, почему же все-таки так тихо?

— Душа — как сталь, — произносит Эрешкигаль смутно знакому фразу. — И самая лучшая!

Вспомнила. Спасибо тебе, Амар. Я бы нипочем не догадалась, как можно выиграть битву, обладая только душой воина, без всякого оружия.

— Остальные тоже подойдите, — поет гонг. — Я знаю, зачем вы здесь. Я знаю: вам можно верить.

У подножия судейского кресла Эрешкигаль я, разумеется, финишировала первой. Но понадобился бы фото-финиш, чтобы доказать свое первенство: по обе стороны от меня с отрывом в пару сантиметров затормозили Мулиартех и Гвиллион. Марк и Фрилс, судя по всему, неспешно брели где-то позади, обмениваясь впечатлениями по поводу интерьера.

Эрешкигаль сидит на отвратительно неудобном кресле без подлокотников, с высоченной прямой спинкой. Будь она человеком, ей не продержаться в такой величественно-окоченелой позе и нескольких часов. А кажется, что богиня-судья сидит так годами. Она стара, очень стара. Опять-таки, будь она человеком, время бы выело мясо с ее костей, оставив повисшую кожу, оплетенную сетью вен. Но над мясом богини время не властно — и Эрешкигаль в прекрасной форме. Вот только складчатые веки, точно плотные шторы, опущены на глаза и длинные ресницы опахалами лежат на щеках. И лицо ее похоже на иссушенную долину, в которой за столетия не пролилось ни капли дождя.

— Убей мои глаза, морской змей, — с тихим смирением просит Эрешкигаль. — Можешь это сделать?

— Ты хочешь ослепнуть? — изумляется бабка. — Но зачем?

— Судить могут и слепые, — вскидывает подбородок богиня-судья, не открывая глаз. — Думаешь, мое решение необдуманно? Я веками убиваю все, что предстает у меня перед глазами. Мне нельзя видеть ничего живого. Вокруг меня лишь мертвый металл и мертвые люди. Да твари, которых я тку из алчных помыслов, оставленных людьми. Я ненавижу все это с такой силой… — Эрешкигаль некоторое время молчит, потом переводит дух и продолжает: — …что охотно убила бы себя. Но я богиня. Я должна вершить суд, а не убегать от назначенной мне кары в смерть. Но и становиться случайной убийцей, глянув туда, куда не следовало, я не хочу. Я — судья. Я — высшая справедливость. Мне не нужно зрение, чтобы продолжать ею быть. Души я вижу не глазами.

— Почему же ты не выколола их сама? — снова вылезаю я, чудо деликатности.

— Их нельзя выколоть, девочка! — тихо смеется Эрешкигаль. — Ни выколоть, ни выжечь, ни повредить земным оружием. Я же богиня. Тело мое неприкосновенно и проклято. Я не в силах нанести ему вред и вылечить его тоже не в силах.

— Но почему ты доверяешь мне? Я ведь только что собиралась тебя убить! — мягко отстраняет меня прабабка.

— Во-первых, потому, что ты действительно МОЖЕШЬ меня убить, — рассудительно замечает богиня-судья. — А во-вторых, ты не хочешь этого делать. И никто из вас не хочет, о чем знает душа твоего потомка. Кстати, — Эрешкигаль благосклонно улыбается, поворачиваясь к Морку, стоящему по правую руку от нее, вслепую тянет ладонь, нащупывает запястье Морка и слегка сжимает его, — спасибо тебе, мальчик. Я давно не видела такой хорошей души. Даже не верится, что можно быть таким равнодушным к богатству.

— Подумаешь, — морщится подоспевшая к шапочному разбору Фрилс и обиженно отворачивается. Эрешкигаль чуть заметно улыбается.

— Так ты сделаешь это для меня, морской змей? По дружбе!

Мулиартех вздрагивает. Что-то просчитывает в мыслях и отрывисто бросает:

— Все вон.

Глаза Фрилс округляются. Марк подхватывает ее и тащит куда-то за возвышение, за спинку неудобного трона, в темноту. Гвиллион следует за ними. И только мы с Морком остаемся там, где были. Мулиартех смотрит на нас со злостью, после чего машет рукой — разойдитесь, дальше, дальше. Мы можем наблюдать то, что произойдет, от самых стен. Чтобы ни Эрешкигаль, ни Мулиартех не глянули ненароком в нашу сторону. Я уже не спрашиваю себя, почему мы остались. Потому что Мулиартех, а может, и самой богине потребуется помощь — после смертельной дуэли взглядов. И если на богиню смерти лично мне, несмотря на все приказы нашего козлоногого демиурга, наплевать, то прапрапрабабку я не оставлю, будь я хоть самим Лугом-дедоубийцей, предателем собственного племени…

Медленно-медленно поднимаются веки, профили морского змея и богини смерти парят в воздухе, почти соприкасаясь. Из-под века Эрешкигаль начинает просачиваться красноватый свет — точно густое красное вино плещется в тонкой золотой чаше. Белая стрела вылетает из Мертвящего Глаза и вонзается в центр алого свечения. Эрешкигаль запрокидывает голову, второй ее глаз широко распахнут, лицо словно сползает с лицевых костей, но она не издает не звука. Богиня глядит вверх, не на Мулиартех, слава Лиру, не на Мулиартех, кровь из прокушенной губы течет у меня по подбородку, я вытираю ее ладонью, не отрывая взгляда и вижу, как Мать Рода берет лицо ослепшей от боли Эрешкигаль в свои синие перепончатые ладони и рывком опускает, вонзая белую молнию в уцелевший глаз. По щеке богини стекает красная струйка, так же, как по моему подбородку, я не чувствую боли, это шок, может, у Эрешкигаль тоже шок, может, ей тоже не так больно?