– Да что уж там, – хмыкнул он, – только пристегнитесь.

Я с готовностью перекинула через плечо ремень. В тот момент я бы любую его просьбу исполнила с покорной готовностью – даже если бы он попросил меня приставить ко лбу прикуриватель.

Я заметила, что Степашкин старается на меня не смотреть. Мне же – впервые в жизни – вдруг захотелось с ним поговорить. За долгие годы работы в газете под его отнюдь не чутким руководством я так привыкла его ненавидеть. Он казался мне бесчувственным роботом, которому чуждо все человеческое. И вот теперь я с изумлением заметила, что у него мягкий взгляд (может быть, все дело в цвете глаз – светло-голубом?) и трогательно-белые реснички. Пшеничные волосы, как всегда, немного растрепаны, и почему-то мне хочется пригладить их ладонью.

– Не надо так на меня смотреть, меня это раздражает, – нервно попросил он.

Но даже тогда я не рассердилась. Бедненький, он ведь прекрасно знает, что я всегда его недолюбливала. Наверное, он тоже чувствует себя неуютно в моей компании.

Мне вдруг захотелось сказать ему что-нибудь приятное.

И я сказала:

– А вы мне сегодня приснились! Между прочим, в эротическом сне. Представляете, как забавно?

Он, по всей видимости, не представлял – судя по выражению его лица. Либо представлял, но это совсем не казалось ему забавным. Возможен и третий вариант – он просто решил, что мне вздумалось над ним поглумиться.

– Я правду говорю! Честное слово! На вас была такая рубашка, белая. Как у Антонио Бандераса. И еще…

– Хватит! – гаркнул Степашкин, крепче вцепившись в руль. – Кашеварова, вы меня достали! Мало того, что я столько лет терпел присутствие в редакции такого никчемного работничка, как вы! Так еще и сейчас! Стоило мне вздохнуть свободно, как вы буквально кидаетесь мне под колеса!

– Но откуда мне было знать, что в машине находитесь вы! – возмутилась я. Его неожиданный истерический припадок испортил мне настроение. Все-таки правильно говорят, что первое впечатление о людях – самое верное. Максим Леонидович Степашкин биороботом был, им и останется. – Между прочим, меня ограбили и напугали. Могли бы и посочувствовать мне для разнообразия!

Степашкин продолжал угрюмо молчать. Я отвернулась к противоположному окну. Не больно-то мне и хотелось светски беседовать с опостылевшим бывшим начальником. Я, конечно, благодарна за то, что он не оставил меня умирать на дороге и все такое… Но почему-то хочется надеяться, что больше я его не увижу никогда.

Молча мы добрались до моего дома. Я только изредка давала ему указания, куда поворачивать.

– Спасибо, что подвезли. До свидания, – сквозь зубы процедила я.

– Не за что. Прощайте. – На меня он даже не смотрел. Нервно барабанил пальцами по рулю, ему явно не терпелось поскорее избавиться от моего общества.

Изо всех сил захлопнув дверь машины, я с натянутой, как струна, спиной гордо прошествовала к подъезду (если, конечно, босые грязные ноги и рваный костюм вообще имеют нечто общее с понятием «гордый вид»). Я уже хотела войти в подъезд, когда:

– Санька!.. Санька, стой!

Мне даже не надо было оборачиваться, чтобы понять, что визгливый высокий голос принадлежит моей надоедливой соседке Верусе. Той самой, которая уже столько лет мучает меня нескончаемыми историями о своих амурных похождениях. Бог мой, неужели она не замечает, что мой внешний вид не располагает к ведению светских бесед?! Впрочем, меня это не удивляет, я всегда знала, что Веруся – неисправимая эгоистка.

– Санька! Как хорошо, что я тебя догнала!!

Сегодня на ней было длинное бархатное платье, в котором Верка была похожа на оперную диву. Ее волосы были распущены, глаза блестели. В целом она выглядела совсем неплохо, если, конечно, не брать в расчет ее вес, давно зашкаливший за отметку сто килограммов.

– Ну что тебе? – невежливо откликнулась я. Считаю, что человек, который стоит босиком посреди двора, имеет право на хамство.

– Ничего! Просто хотела сказать тебе большое спасибо!! Ты изменила всю мою жизнь.

Я нахмурилась, припоминая. О чем она толкует? В последнее время я с ней даже не общалась. Может быть, я походя дала ей какой-то мудрый житейский совет? Относиться к жизни более философски, идти на компромиссы, быть терпимой… Да, я вполне могла сморозить нечто вроде этого. И надо же – мои вскользь брошенные слова так повлияли на ее жизнь. Теперь получается, что я для Верки – кто-то вроде гуру, духовного наставника. Хотя, признаться честно, это меня не удивляет. Я всегда знала, что у меня есть способности к психоанализу. Может быть, мне вообще бросить эту чертову журналистику и открыть психологический центр для женщин, у которых проблемы в личной жизни?

– Спасибо тебе за Пусика! Век не забуду! – продолжала тем временем распинаться Веруся.

Я непонимающе на нее уставилась.

– За какого еще Пусика? Кто это?

– Ну как же? – она хитро подмигнула. – Помнишь, ты подарила мне? Ну, игрушка, резиновая! Такая длинная, с моторчиком!

– Ах, ты имеешь в виду вибратор, – разочарованно вздохнула я, – на здоровье. Это тебе спасибо, что согласилась его забрать. А почему ты называешь его Пусиком?

– А как мне его называть, Хуаном, что ли? – удивилась Верка. – Должна же я была придумать ему какое-то имя. Раз уж вышло так, что он у меня единственный мужик.

Дамы и господа, я живу в сюрреалистическом мире. Либо кто-то из нас двоих сошел с ума.

– Это просто находка, скажу тебе, – умилялась Верка, – знаешь, я его везде с собой ношу. В сумочке!

– Это еще зачем? – изумилась я, воровато оглядываясь по сторонам. Дело в том, что у моей соседки был такой громкий и въедливый голос, что я опасалась появления зрителей.

– Ну как я могу оставить Пусика дома! – притворно ужаснулась Верка. – Смотри, я тебе покажу!

Она расстегнула сумку. Я крикнула было: «Не надо!» Но разве можно было остановить Верусю? И вот мерзкий резиновый отросток был извлечен из сумочных недр и предъявлен зрителям. То есть мне. Я брезгливо поморщилась, вспомнив, как сей предмет с тихим ворчанием носился по моей кухне.

– Убери обратно, – прошипела я, – убери его немедленно.

Но Верка мою просьбу проигнорировала. Она повертела своего Пусика в руках, демонстрируя мне разные ракурсы. Потом, для большего эффекта (так и знала, так и знала, что она это сделает!) привела в действие механизм, и отвратительный предмет принялся извиваться в ее руках.

– Ладно, Вер, недосуг мне с тобой болтать. Не видишь, что ли, мне домой надо.

Только тогда она обратила внимание на мои босые ноги.

– Это что, новая мода такая? – подозрительно спросила Веруся. – Или ты хиппуешь, Санька?

– И то и другое, – пробормотала я.

– Да ну тебя, – обиделась она, – нет, чтобы хоть раз поболтать со мной по-человечески. Ладно уж, иди…

Так я и собиралась сделать, но цепкие соседкины пальцы, похожие на горсть переваренных сарделек, вдруг ухватили меня за рукав.

– Постой! – зашипела Верка. – Санька, смотри какой мужик! И так на нас таращится. Что-то я его раньше в нашем дворе не видела.

Я обреченно обернулась. Я знала, знала, кого она имеет в виду, и все же в глубине души продолжала надеяться на то, что это не так. Но интуиция меня не подвела. В нескольких метрах от нас, возле автомобиля «шкода» стоял Максим Леонидович Степашкин. Уж не знаю, что его задержало в моем дворе. Может, двигатель заглох? Он смотрел на нас, как балетоман на исполнительниц партии Одетты-Одилии – иными словами, во все глаза смотрел. Наверное, здесь было чему подивиться – две особы престранного вида (одна толстуха, разряженная так, словно она на премьеру века собралась, другая – растрепанная оборванка) с интересом рассматривают извивающийся искусственный член. Да еще и фамильярно называют его Пусиком.

Заметив, что я перехватила его взгляд, Степашкин поспешно отвернулся и юркнул в автомобиль. «Ну и пожалуйста, – подумала я, входя в подъезд. – Мне наплевать, что он обо мне думает. Остается надеяться на одно – на то, что мы не увидимся больше никогда!»