В приступе чудовищной ярости мадемуазель Джейн выбежала из своего укрытия в главную приемную, где Риба только что закрыла дверь за юным Матерацци, который вышел на улицу улыбаясь, со взором, затуманенным желанием, и стала громко звать домоправительницу:

— Анна-Мария! Анна-Мария!

Риба в изумлении взирала на свою пунцовую от гнева хозяйку.

— Что случилось, мадемуазель?

— Заткни свой поганый рот, ты, пузатая бочка с салом, — притворно вежливым тоном произнесла мадемуазель Джейн к крайнему изумлению Анны-Марии, которая поспешно явилась на истеричные крики хозяйки. Взглянув на нее так, словно еще секунда, и она взорвется, мадемуазель Джейн указала на Рибу: — Вышвырни эту коварную мошенницу из моего дома. И чтобы я больше никогда не видела здесь эту прошмандовку!

Мадемуазель Джейн собралась было завершить свою тираду увесистой пощечиной, но передумала, заметив, как удивление на лице Рибы сменилось гневом от такого чудовищного оскорбления.

— Убрать ее с глаз моих! — крикнула она Анне-Марии и, шелестя шелками, метнулась обратно в свои покои.

ИдрисПукке не оставил попыток переучить желудок Кейла. Его новая диета поначалу должна была быть простой — в конце концов, разве не простота является проверкой мастерства хорошего повара? В следующий раз вернувшись с прогулки, Кейл увидел еще одно фирменное блюдо ИдрисаПукке: свежую форель, выловленную в озере близ сторожки, чуть подкопченную, с вареным картофелем, травами и листьями. К картошке Кейл отнесся с осторожностью, поскольку она была сдобрена небольшим количеством растопленного масла, но все прекрасно удержалось в желудке, так что он даже попросил добавки.

Так, день за днем, шло время. Кейл, как и прежде, совершал долгие прогулки то с ИдрисомПукке, то без него. Они часами сидели и разговаривали, вернее, говорил, конечно, в основном ИдрисПукке. Он также учил Кейла ловить рыбу, вести себя за столом в культурном обществе (не рыгать, не чавкать, есть с закрытым ртом) и пересказывал ему свою удивительную жизнь, порой прохаживаясь на собственный счет, что поначалу смущало Кейла. Посмеяться над взрослым означало получить суровую порку, а следовательно, тот, кто приглашал тебя посмеяться над ним, не заслуживал доверия. Одновременно ИдрисПукке продолжал обогащать Кейла своей жизненной философией.

— Любовь между мужчиной и женщиной — лучшее подтверждение того факта, что все в мире надежды есть лишь бессмысленные заблуждения, ибо любовь сулит чрезмерно много, а дает чрезмерно мало.

Или:

— Я знаю, мне нет необходимости говорить тебе, что весь этот мир — сущий ад, но постарайся понять, что в этом аду мужчины и женщины, с одной стороны, — души, подвергающиеся адским мучениям, а с другой — сами черти, которые эти мучения устраивают.

И еще:

— Ни один по-настоящему разумный человек никогда ничего не примет на веру только потому, что некий авторитет утверждает, будто так оно есть. Не верь ни во что, в чем ты лично не убедился.

В ответ Кейл рассказывал ему о своей жизни у Искупителей.

— Поначалу мы боялись не только побоев. В те первые дни мы верили в то, что они говорили: что якобы, даже если нас не застукают за чем-то неподобающим, мы все равно грешны от рождения и что Бог видит все, что мы делаем, поэтому мы независимо ни от чего обязаны признаваться во всех неблаговидных поступках. А если не признаемся, умрем в грехе, попадем в ад и будем там гореть вечно. Мальчики действительно умирали каждые несколько месяцев, а Искупители говорили нам, что они отправились в ад, где корчатся в вечном пламени. В те времена я, бывало, лежал ночами напролет без сна после молитвы, которая начиналась словами: «Если я умру сегодня ночью». Иногда я был совершенно уверен, что стоит мне заснуть, и я умру, после чего буду пребывать в вечных муках. — Он помолчал: — ИдрисПукке, сколько тебе было лет, когда ты узнал, что такое страх?

— Во всяком случае, гораздо больше пяти. Это случилось во время битвы при Козлиной реке. Сколько же мне тогда было?.. Семнадцать. На нас напали во время разведывательного рейда. Это было мое первое настоящее сражение. Не то чтобы я не был тренирован. Был, притом весьма недурно, я был третьим в своем классе. Но друзская кавалерия неожиданно перевалила через гору, все смешалось, поднялся дикий шум, и начался всеобщий хаос. Я потерял дар речи, у меня язык словно бы прилип к нёбу. Я весь дрожал и чуть не… ну…

— Не обосрался? — подсказал Кейл.

— Почему бы и не так, если говорить прямо? Когда все кончилось, а дело-то продолжалось минут пять, не больше, я оказался жив. Но я даже не обнажил свой меч.

— Это кто-нибудь заметил?

— Да.

— И что сказал?

— Сказал: «Ничего, привыкнешь».

— И тебя не выпороли?

— Нет. Но если бы такое случилось еще раз, думаю, я долго не протянул бы. — ИдрисПукке тоже помолчал, потом спросил: — Значит, ты ничего подобного никогда не испытывал?

Это был совсем не простой вопрос. Одним из условий, на которых брат — чтобы быть совершенно точным, сводный брат — отпустил ИдрисаПукке и вверил ему Кейла, было то, что он должен был узнать о мальчике все, особенно выяснить причину его полного бесстрашия и определить, является ли оно его исключительным качеством или Искупители умеют таковое воспитывать.

— Я постоянно боялся, когда был маленьким, — ответил Кейл после паузы. — Но потом это кончилось.

— Почему?

— Не знаю.

Разумеется, это не было правдой, во всяком случае, полной правдой.

— А теперь ты совсем ничего не боишься? — спросил ИдрисПукке.

Кейл задумчиво посмотрел на него. В последние несколько недель он увидел и узнал много такого, что удивляло его, и за это он был благодарен ИдрисуПукке. Он испытал много странных, незнакомых эмоций — чувство дружбы, ощущение доверия. Однако требовалось нечто большее, чем несколько недель доброты и щедрости, чтобы заставить Кейла утратить бдительность. Он подумал, не сменить ли тему, но затем решил, что, похоже, не имело особого значения, если на этот вопрос он ответит правдиво:

— Я испытываю страх перед вещами, которые могут навредить мне в целом. Я знаю, что хотят сделать со мной Искупители. Это трудно объяснить. Но бой… — тут совсем другое. Что ты там говорил насчет сражения при… — Кейл вопросительно посмотрел на ИдрисаПукке.

— При Козлиной реке, — подсказал тот.

— …ну да, так вот все это — трясучка, боязнь обосраться…

— Что-то непохоже, чтобы ты щадил мои чувства.

— …Я испытываю нечто прямо противоположное. Я становлюсь холодным, бесчувственным, и в моей голове все четко проясняется.

— А потом?

— Что ты имеешь в виду?

— Потом тебе бывает страшно?

— Нет. Обычно я вообще ничего не чувствую — за исключением того случая, когда я отделал Конна Матерацци. Это было очень приятно. Но когда я убивал солдат на ринге, мне вовсе не было приятно. В конце концов, они не сделали мне ничего плохого. — Кейл замолчал. — Я больше не хочу об этом говорить.

ИдрисуПукке хватило мудрости не испытывать удачу дальше, так что в течение нескольких следующих недель Кейл возобновил свои прогулки в одиночестве, а по вечерам они пили, курили и ели вместе. Постепенно, по мере того как желудок Кейла закалялся, пища становилась более сытной: рыба, жаренная в хрустящем кляре, больше масла в овощах, немного сливок к ежевике…

Все два месяца, в течение которых Кейл и ИдрисПукке наслаждались покоем и безмятежностью «Крон», за ними наблюдали мужчина и женщина. В этом не было ни заботы, ни желания оберечь — представьте себе плотную материнскую опеку, только лишенную любви.

В сказках о хороших и плохих людях только хорошие страдают от чудовищного невезения, несчастных случаев и ошибок. Плохие всегда предусмотрительны, действуют организованно и строят хитроумные планы, которые срываются лишь в последнюю долю секунды. Зло всегда на пороге победы. В реальной жизни и плохие, и хорошие совершают простейшие ошибки, которых, казалось бы, так легко избежать, и у тех, и у других бывают неудачные дни, и те, и другие сбиваются с пути. У людей глубоко порочных хватает слабостей, помимо желания убивать и увечить. Даже в самой суровой и жестокой душе есть уязвимые места. Даже в самой безводной пустыне встречаются свои озера, тенистые деревья и тихие ручейки. Не только дождь одинаково окропляет праведного и неправедного, но и везение-невезение с его непредвиденными победами и незаслуженными поражениями.