Весь мир сделал полное сальто, когда она домчалась до мертвой петли и началось низвержение. Юлиан за­жмурил глаза в уверенности, что вагонетка вот-вот сорвется в бездну. Но вместо этого она плавно затормозила.

Юлиан не сразу открыл глаза. Перед ним, до самого горизонта тянулись рельсы, а далеко впереди маячил темный силуэт ярмарочной площади.

Вид был зловещий. Не светилось ни огонька. Вагончик приближался к темной части ярмарки — миру троллей.

Когда рельсы внезапно оборвались, Юлиан очутился перед стеклянным лабиринтом Рогера.

Он не успел выбраться из вагонетки, как дверь ла­биринта открылась, и в освещенном проеме возник силуэт Кожаного в сопровождении приземистых фигур.

— Ну? — спросил Кожаный почти радостно. — Полу­чил удовольствие? Неплохие «русские горки», а? Судя по твоему виду, ты не прочь прокатиться еще раз.

Юлиан наконец поднялся из вагонетки и послушно подчинился приглашающему жесту Кожаного. Сердце его учащенно забилось, когда он вошел внутрь. Здесь ничего не изменилось. Горели все огни, и большинство стекол снова превратились в полупрозрачные зеркала.

— Что это?

— Другая сторона зеркал, — ответил Кожаный.

— Но на другой стороне находится ярмарка Рогера и...

— Кто сказал, что у зеркал только две стороны? — перебил Кожаный, — Тебе еще учиться и учиться, малыш. Но у тебя будет для этого достаточно времени. — Он засмеялся, но глаза его остались холодными, как стекло. — Вперед!

Юлиан сделал шаг и остановился. Ему стало страшно.

— Чего ты ждешь? — нетерпеливо спросил Кожаный. — Ты же сам это выбрал. Я предлагал тебе кое-что получше, но ты ведь отказался. Теперь не жалуйся!

— Но я... я же теперь совсем не опасен для вас! — в отчаянии сказал Юлиан. — Я ничего не знаю, Майк, поверь мне, прошу тебя! Я вообще ничего не могу вам сделать!

— Я тебе не верю, — спокойно сказал Кожаный. — Ты слишком опасен, малыш. Ведь ты бы не выпустил ядо­витую змею свободно разгуливать по твоей квартире, а?

— Но что бы я мог вам сделать? — спросил Юлиан.

Кожаный пожал плечами:

— Думаю, что ничего. По крайней мере, сейчас. Но ты сын своего отца. Кто может поручиться, что ты не унаследовал его талант и в один прекрасный день не учинишь еще какую-нибудь чертовщинку средних раз­меров?

— Но мой отец был всего лишь...

— Твой отец, — резко перебил его Кожаный, — был всего лишь мелкий жулик и карманный вор. Но то было давно. После этого он целую жизнь провел вблизи зеркального осколка, и что-то из волшебной силы этого осколка наверняка передалось ему. А такие вещи передаются по наследству, малыш. Ты, может быть, еще не знаешь этого, но ты не что иное, как бомба замедленного действия на двух ногах. И у меня нет никакого желания ждать, когда ты взорвешься и все разорвешь на куски! А теперь иди, пока я тебя не подтолкнул! — При этих словах он поднял руку, и Юлиан увидел, что она превратилась в трехпалую когтистую лапу.

Он, дрожа, направился к входу в лабиринт. Как и в прошлый раз, когда он шел за Рогером на другую сторону действительности, ему казалось, что его ведут неслышные голоса. Он находил дорогу с уверенностью лунатика, ни на что не натыкаясь и не сбиваясь с пути. И, как тогда, он почувствовал, что должно произойти что-то страшное, как только он дойдет до середины лабиринта и глянет в черное зеркало. Но на сей раз Алиса не придет, чтобы спасти его. Никто не придет.

Зеркала окружали его со всех сторон. Они не были пустыми. В них двигались тени, какие-то размытые очер­тания, возникающие из тумана и снова исчезающие при малейшей попытке приглядеться к ним.

Но они становились все отчетливее по мере прибли­жения к центру лабиринта. Теперь он мог различить даже фигуры — и, наконец, лицо.

Он в недоумении остановился. То был полицейский, который у него на глазах превратился в тролля, точнее, это было его зеркальное отражение, в оцепенении за­стывшее перед Юлианом. Ибо в том и состояла тайна Кожаного: похищая зеркальное отражение человека, он делал его своим рабом, потому что от него оставалась лишь темная сторона его существа, тот бес, который присутствует в каждом человеке.

На лице полицейского застыло выражение такого ужаса, что Юлиан даже застонал. Никогда в жизни он не видел в глазах человека такого страха, такой мольбы. И эта же судьба была уготована Кожаным и ему?

Нет! Лучше умереть, чем так кончить!

С дикой решимостью лучше погибнуть в битве, ко­торую ему никогда не выиграть, чем разделить участь несчастных жертв троллей, Юлиан бросился назад.

Выхода он не нашел.

Больше получаса он блуждал по стеклянному лаби­ринту, пока не понял одну истину: у лабиринта нет выхода. Путь ведет только в одном направлении. Он может скитаться тут еще хоть пятьсот лет и не приблизится к выходу. А дорога в другую сторону приведет его к центру, к черному зеркалу, которое обратит его в чудовище. У него был выбор: или вечно блуждать по лабиринту, или стать этой штукой.

При этом спасение было так близко —только руку протянуть. Он был просто окружен выходами. Если бы он обладал хотя бы частью могущества Алисы и Рогера, он мог бы шагнуть в любое из зеркал и выйти из него в другом месте..

Но, может быть, он и обладает этим могуществом?

Что сказал Кожаный? Такие вещи передаются по наследству, малыш.

Если это так, если он действительно унаследовал магическую силу своего отца, то, возможно, он может пройти сквозь зеркало и все-таки выбраться отсюда!

Но он медлил сделать эту попытку. Ведь Кожаный говорил еще кое-что: кто тебе сказал, что у зеркал только две стороны? Третью сторону он уже знал — именно на ней он сейчас находился! — но кто сказал, что не окажется еще четвертой, пятой стороны и так далее? А опасности, которые подстерегают между зер­калами, были ему уже достаточно хорошо знакомы.

Но выбирать было не из чего. Хуже все равно не будет.

Юлиан поднял руку и прикоснулся к зеркалу. И хотя на сей раз при нем не было ни тряпичного тролля, ни магического осколка, пальцы его погрузились в мерцаю­щую поверхность без всякого сопротивления, и он снова ощутил бестелесное морозное покалывание. Он вспомнил об участи зубной щетки Франка и о грозном Нечто, которое он видел на фотографии, и быстро отдернул руку назад. Нет, он не отважится ступить в мир Пове­лителей Сумерек.

Но, может быть, можно сделать что-нибудь еще?

Мысль казалась безумной — но из чего ему было выбирать? Он сжал кулак и изо всей силы ударил. Но в этом ударе присутствовала не только сила, но и не­укротимая воля. Он вкладывал в удар все свое желание, заранее воображая, как по стеклу пойдут трещины и как оно посыплется на пол дождем сверкающих осколков.

Стекло лопнуло беззвучным взрывом, причем за долю секунды до того, как кулак коснулся его. Удар Юлиана пришелся уже в пустоту, продлился до следующего зеркала и разбил и его, уже помимо воли. Он упал на пол и долго лежал на груде осколков. Потом поднялся и стряхнул с себя стекла. Теперь его положение уже не казалось ему таким безвыходным. В худшем случае он проложит себе путь силой, даже если ему придется для этого разбить все стекла до единого в лабиринте. Но он не знал, что станется при этом с теми отражениями, которые хранили в себе зеркала, вернее, с теми, чьи отражения были пойманы в эти зеркала. Он не забыл, что сказала ему Алиса в тот вечер о могуществе магии.

Поэтому он ждал, что произойдет. Ждать пришлось недолго. Он услышал стук открывающейся двери и злобно шипящие голоса троллей. По лабиринту разнесся топот ног, и через мгновение перед ним стоял Кожаный в сопровождении трех троллей.

Глаза рыжеволосого парня расширились от ужаса, когда он увидел разбитые зеркала.

— Нет! — простонал он. — Что ты наделал?

— Я нечаянно, — с улыбкой сказал Юлиан, хотя в душе обмирал от страха. — Но ведь осколки приносят счастье.

— Да ты хоть представляешь, что ты наделал?