Но счастье недолго согревало его душу. Трагедия случилась в детских покоях.

Старший мальчик, тезка короля, в добром здравии и в погожий день принимал участие в охоте, а вернувшись, слег.

Сначала казалось, что это легкое и не поддающееся объяснению детское недомогание, но через два дня ребенок уже метался в жару. И тут во дворце начался переполох. Созвали врачей со всего королевства.

Король сидел у постели мальчика вместе с Бланш и Людовиком. Они обменивались тревожными взглядами, а ребенок, такой здоровый и жизнерадостный еще совсем недавно, угасал на глазах.

– Что я мог сделать для тебя еще, Господи? – обращался Филипп Август к небесам. – Я покинул Агнесс и тем погубил ее. Я вернул Ингеборг… Зачем же все эти жертвы?

Холодная дрожь пробрала его. Неужели Господь желает, чтобы он жил с Ингеборг как с женою? О, нет! Нельзя требовать от него столь многого. Не может Бог быть так жесток.

И пока Филипп терзал себя, его любимый маленький тезка скончался.

Двор погрузился в глубокий траур.

Крошка Луи стал теперь важной персоной. Он был симпатичным и смышленым ребенком, которым король мог гордиться, но раньше его затмевал старший братец Филипп, еще неделю назад живой и здоровый, но чью опустевшую кроватку уже убрали из детской.

Смерть мальчика была настолько внезапной и нелепой, что в ней ощущалась мстительная Божья рука. Никто не подумал и не высказал предположения, что ребенок был отравлен.

Как бы в утешение королевской семьи Бланш почти тотчас забеременела и в положенный срок родила еще одного мальчика. Она хотела назвать его Альфонсо, в честь своего отца, хотя это было и не французское имя.

Филипп так обрадовался появлению в детской комнате нового младенца мужского пола, что согласился переделать имя на французский лад, и малыша нарекли Альфонсом. Он сказал Бланш, что его глубоко тронуло такое проявление дочерней любви к покойному родителю и подобное чувство может вызывать только уважение.

Филипп мысленно поздравил себя с тем, что в истории, пожалуй, не было другого короля, которому, как ему, столько радости доставляли наследники.

У друга его, Ричарда Львиное Сердце, вообще не было детей, а Генрих Второй, отец Ричарда, имел несчастье наблюдать, как сыновья один за другим восстают против него с оружием в руках.

Людовик никогда не поступит так. Филипп Август мог утверждать, без опасений ошибиться, что в лице Людовика он имеет самого преданного сына.

Он помнил, как однажды, давным-давно, запретил Людовику участвовать в рыцарских турнирах, и ни разу сын не нарушил отцовского запрета, хотя королевская воля подчас ставила его в неловкое положение и при дворе тайком шептались, что дофин просто-напросто трусит.

Луи, Роберт, Альфонс, а вскоре прибавившийся еще к братьям Жан – разве это не богатство? Четверо внуков в детских покоях. Зря Филипп роптал. Господь оплатил ему за жертвы и за послушание сторицей.

Новости, доставляемые ко двору, повергали всех, кто их слышал, в изумление.

Вдовствующая королева Изабелла нарушила помолвку своей дочери Джоанны с Лузиньяном и сама с ним обвенчалась.

Филипп от души смеялся: – Хорошо помню эту бестию! Когда Джон повалил ее на королевское ложе, все кричали, что Елена Троянская возродилась в нашем тринадцатом веке от Рождества Христова. Взглянув на нее, сразу поймешь, откуда такие толки. Не берусь подсчитать, скольких мужчин она приворожила. Джон был одним из многих. А бедный Хьюго Лузиньян ждал ее Бог знает сколько лет. Что ж, он получил наконец вожделенный «подарочек»! Нет сомнения, что он ему дорого обойдется.

– Я тоже не сомневаюсь, – вставила Бланш. У нее со свекром получался отличный дуэт.

Филипп улыбнулся, взглянув на невестку.

Бланш, разумеется, не забыла встречу в Париже со знойной красавицей, когда она сама была еще угловатой девчонкой.

Филипп подозревал, откуда у Бланш эта вечная неприязнь к Изабелле. Ни одна женщина не простит другой хотя бы одного мгновения превосходства, когда сияние одной красавицы вынуждает другую прятаться в тени.

Интересно, сохранила ли Изабелла прежнее обаяние и так же охоча до скачек по поверженным телам любовников? Впрочем, к чему задаваться вопросами. Подобные ей дамы никогда не прекратят «скачку», пока румяна не начнут осыпаться с их морщин.

Раз Хьюго предпочел иметь в постели зрелую Изабеллу вместо юной ее дочери, да к тому же еще и обрученной с ним, значит, чары прекрасной королевы еще действуют.

Беседа свекра с невесткой была полна скрытых намеков, но ни одного нескромного слова не было произнесено.

– Надеюсь, Хьюго обретет свое счастье в браке с Изабеллой, – сказала Бланш, опустив застенчиво взор.

– Он бы никогда не женился на ней, если б не верил в ее любовь, – вторил ей Филипп.

– Мне кажется, что вся история с обручением Джоанны и ее поездкой во владения Лузиньяна была задумана Изабеллой заранее. Она сама хотела заполучить Хьюго в мужья.

Филипп не мог не нарадоваться проницательности невестки. Наследник его, Людовик, не был настолько циничен. Он – невинная душа. Он верил в рыцарскую любовь до гроба.

Когда до французского двора дошли слухи о споре за приданое Изабеллы, Филипп, с усмешкой потирая руки, заявил:

– Посмотрим, сможет ли Изабелла вытащить своего муженька на битву. Хьюго Лузиньян хотя и красив, как Бог, но миролюбив, словно деревенский увалень. Мне донесли, что сарацины в Святой земле не понесли от его меча никаких потерь.

– Я думаю, она схватит красавца за нос и заставит воевать. Она не смирится с титулом какой-то графини, когда была еще недавно королевой Англии! – прошептала Бланш.

Но у Филиппа был чуткий слух. Он подхватил замечание любимой невестки:.

– Она не успокоится, я уверен!

Какое удивительное согласие царило в семье стареющего короля.

– И тогда она… что-то предпримет, – загадочно произнесла Бланш.

– А что? – спросил Филипп, целиком полагаясь на здравый ум невестки.

Бланш пожала плечами и промолчала.

– У нее мало возможностей, – рассуждал Филипп. – Она вышла замуж за Лузиньяна по доброй воле. Упасть в лесу в обмороке, как она сделала когда-то перед Джоном, – такого фокуса повторить ей не удастся. Всем будет только смешно. Пусть довольствуется малым. По крайней мере, Хьюго не станет развешивать ее любовников на столбиках балдахина, как это делал Джон.

– Я надеюсь, что ей не понадобятся любовники, если муж у нее такой красавец, как Хьюго, – предположила Бланш.

Филипп неопределенно хмыкнул, пожал плечами и удалился для свершения государственных дел, предоставив невестке самой размышлять о будущем красавицы Изабеллы.

Одно время Филиппу Августу очень досаждали альбигойцы, вернее, не ему, а Папе Римскому, но, раз они обосновались на юге его королевства, Папа потребовал от него возглавить крестовый поход против опасных еретиков. Сражаться с ними означало воевать за веру на стороне Святой церкви и получить в награду отпущение всех прошлых грехов.

Когда-то Филипп Август принимал участие в схватке за Иерусалим против магометан, возглавляемых Саладином.

Казалось бы, сколько провинностей и нарушений церковных законов должна была ему простить церковь за этот тяжкий труд, но благодарности от Папы он не дождался.

Альбигойцы, их так прозвали потому, что они проживали большей частью в епархии Альби, поблизости от Тулузы, были людьми жизнерадостными. Они любили слушать менестрелей и читать книги. В Бога они верили, но провозглашали свободу мышления. Для них самым большим удовольствием было ввязаться в спор с заядлым тупоголовым церковником, опровергнуть его доводы, а потом, напоив гостя отличным вином, пустить новообретенного собрата по свету с напутствием: «Сей повсюду учение наше, что нет незыблемой истины, что на любое утверждение можно ответить вопросом».

Но уж тогда недалеко и до вопроса: почему этот человек владеет землей, а не я? И почему кому-то надевают корону на голову, а с кого-то сдирают три шкуры и еще заставляют кланяться власти. Альбигойцы еще не успели распространить эти крамольные идеи по миру, а может быть, и не собирались этого делать, как уже Папа Римский всполошился.