Сказав это, старуха внезапно заснула, и никакие колдобины на дороге не могли вывести ее из оцепенения.

Кортеж преодолевал Пиренейскую горную преграду, защищавшую солнечную Кастилию с севера. В узких ущельях дул ледяной ветер. Бланш тревожилась за бабушку – ведь нелегким было для старой женщины это путешествие.

Она уже успела полюбить ее и каждое утро ждала продолжения задушевных бесед. И нескольких дней не прошло, а она уже повзрослела и перестала быть наивным ребенком, куколкой с шелковистыми волосами и невинным взглядом глупеньких глазенок. Бабушка передала ей знание, может быть, то самое, что отвратило Еву от рая и погрузило первую женщину в пучину настоящей жизни.

Бланш понимала, что бабушка исподволь готовит ее к боли, бедам и печалям, уготованным Господом женщине.

Так случилось, что они надолго застряли в крохотной горной деревне, застигнутые внезапным снегопадом. Тут только Бланш заметила, как старуху терзает холод и как трудно ей дышится.

От старой Элеонор не укрылась тревога девочки.

– Не бойся за меня, дитя. Мой конец неминуем и уже близок. Но Господь одарил меня под занавес, который вот-вот опустится, великой радостью – общением с тобой, Бланш. И я не умру раньше, чем мы вместе прибудем к цели. В Париже мы расстанемся, и я вернусь в монастырь Фонтерволт. Там я помолюсь за тебя, за прощение своих многих грехов…

Ничто не заставило бы меня покинуть стены монастыря, если б не заботы о нашей семье. О, как я тревожусь за моих отпрысков, Бланш! И как мне страшно… Но с тех пор, как я потеряла моего любимого сына… мне уже незачем жить… Ты ведь не заменишь мне его!

Язык старухи стал заплетаться. Она задыхалась и начала молиться.

– Молитесь в уме, а не вслух, бабушка! Вам трудно говорить, – настаивала плачущая Бланш.

– Его прозвали Львиное Сердце… а сердце у него было нежное, и в детстве он был таким милым мальчиком… Мы с тобой подружились, внучка, не так ли? Как жаль, что ты такая молодая, а я совсем дряхлая. Мы, Бланш, составили бы хорошую парочку. В тебе играет моя кровь… Мне хотелось бы, чтобы ты познакомилась с Ричардом… Он никого не боялся, даже отца. Генри знал это… и ненавидел его. Вот поэтому я любила Ричарда больше, чем других сыновей. Может быть, в отместку Генри… Но Генри не простил ни меня, ни Ричарда… Никто не должен был затмить его… пользоваться большей любовью, чем он сам. Он отомстил нам обоим – и мне, и нашему сыну Ричарду.

Как он обошелся с принцессой Алис, дочерью моего первого супруга Людовика! Ее прислали к нашему двору, когда она была еще совсем крошкой, и предназначили в жены Ричарду. Так вот этот сластолюбец, мой муж, король Генрих Плантагенет, уложил девочку в свою постель, соблазнил и держал при себе для постыдных утех. Он жил с нею все время, пока длилось ее обручение с Ричардом.

Он издевался над Ричардом как мог и не отпускал дитя от себя не потому, что ему Алис нужна была как любовница, а чтобы излить свою ненависть к сыну. Вижу, что ты уже трепещешь от моих россказней, но со временем ты бы и сама обо всем этом узнала. Таким был мой второй супруг. Мужчина, которого я ненавидела… и любила… И он… он… Господи, как я ненавидела его, когда мы занимались любовью… Мужчина… который захватил меня в плен, когда я повела наших сыновей на войну с ним, и держал потом в заключении… много… много лет… я ведь любила его.

– Бедная-бедная бабушка!

– Бедная? Не употребляй такое слово по отношению ко мне, дитя, иначе я подумаю, что ты ничего полезного не вынесла из моих рассказов. Можешь говорить – бедный Генрих! Или бедный Людовик! Но только не «бедная Элеонор»!

Я всегда одерживала верх над ними в конце концов, потому что я женщина. И сейчас я жива… и повествую о давних временах… а они все мертвы… лежат в холодных склепах. Генри покоится в Фонтерволте, и Ричард с ним вместе… у него в ногах. И когда-нибудь я тоже там лягу. И когда я вернусь в аббатство, а я это сделаю, как только прощусь с тобой, то подойду к их могилам, взгляну на их эпитафии и тихонько заговорю с ними… и послушаю, что они мне ответят.

Бланш схватила руку бабушки и горячо поцеловала ее.

– Но надеюсь, – продолжала Элеонор, – Господь мне отпустит достаточно времени, чтобы увидеть тебя увенчанной короной Франции. Мне бы этого очень хотелось. Хотя Филипп Август не старый человек – и бодр, и здоров, и, дай Бог, проживет еще долго, но и твое время придет, обещаю тебе. А так как в тебе есть моя кровь, ты станешь великой королевой!

Погода улучшилась. Они смогли выбраться из горных ущелий и продолжить путь к берегам Луары.

Много бесед было еще между бабушкой и внучкой. Элеонора говорила, Бланш внимала ей, зная, что бабушка ставит себе цель подготовить ее к важной роли, какую ей придется сыграть на жизненных подмостках. И то, что ее избрали для этой миссии вместо Урраки, подогревало в Бланш решимость оправдать надежды старой королевы.

Иногда Элеонор охватывала печаль:

– Я боюсь… я очень тревожусь за мою семью. Слишком много раздоров! Мой внук Артур… мой сын Джон… оба заявляют права на корону Англии.

– А кто ее получит, миледи? – осведомилась Бланш.

– Джон уже водрузил корону на себя и никому не отдаст. Как может маленький Артур быть королем? Он еще мальчишка… Он даже не говорит по-английски и англичанам совсем не известен. Они не примут его. И все же… некоторым кажется, что у него больше прав.

– А вы на стороне Джона?

– Джон – мой сын. Он воспитывался в Англии. Мне страшно вообразить, какие потрясения начнутся, если Артур сядет на престол. Половина народа откажется ему присягать – мальчишке и иностранцу. Я терпеть не могла его мать, и что ж, теперь мы признаем ее королевой? Нет! Нет! Пусть уж лучше королем будет Джон.

– Вы сказали, что он и есть король, мадам.

– Да, я так сказала… но… Бретань этого не признает… И я боюсь, что король французский начнет помогать Артуру, и тогда ты и я… мы станем врагами.

– Я никогда не выступлю против вас, бабушка!

– Ничего не поделаешь, дитя! Ты обязана быть на стороне своего супруга, а он еще несамостоятельный юнец и должен поддерживать отца, а отец его зарится на Нормандию, как и все короли Франции еще с той поры, как один из них вынужден был отдать ее Ролло, вождю норманнов – пришельцев с Севера.

Будь уверена, дорогая, что пока Нормандия принадлежит английской короне, ни один король французский не ведает покоя. Это непреложная истина, и мы должны ее знать. Будем надеяться, что Джон удержит свои заморские владения, как удавалось это его предшественникам. Если бы Ричард был жив, он бы все собрал воедино!

– Вы говорили, мадам, что он почти не бывал в своем государстве.

– Да, это так. У него всегда на уме было лишь завоевание Иерусалима. Он не свершил то, о чем мечтал, но был близок… еще пара шагов, и он был бы там… Впрочем, несмотря на неудачи, он заслужил славу первого рыцаря христианского мира и лучшего полководца, когда-либо рожденного женщиной. Как бы Вильгельм Завоеватель гордился таким потомком!

Но он же, не сомневаюсь, отругал бы Ричарда за то, что тот бросил свое королевство на произвол судьбы. Ведь было время, когда его держали в плену в Австрии, и мы вообще не знали, где он, пока Блондель де ла Несль не обнаружил его места пребывания по песенке, которую они вместе когда-то распевали и услышанной им из окошка башни… и мы выкупили его, и он вернулся домой.

О, те дни! Они далеко в прошлом. А сейчас из сыновей моих в живых только Джон, и я очень тревожусь за Англию… и того, что там будет, я не хотела бы увидеть. И поэтому я возвращусь в монастырь… и воссоединюсь там с мужем, который и мертвый мне отвратителен, и с сыном, который тоже мертв, и кого я любила больше всех остальных детей своих, и буду ждать или конца… или…

– Или?.. – вырвалось у Бланш.

И тут Элеонор рассмеялась.

– Или случится нечто такое, что вновь заставит меня покинуть убежище. Например, если я опять буду нужна своей семье.