– Конечно, – хмыкнул Сергей, – ведомство товарища Берия сейчас активно использует такой принцип. Но в экспортном, так сказать, исполнении. Для создания полезных Советскому Союзу организаций за рубежом. Результаты, насколько мне известно, весьма обнадеживающие. Но создавать подобные структуры у себя дома… Реорганизовывать таким образом нашу партию… Это, как мне кажется, чревато утратой контроля над ситуацией. Слишком много сейчас на партию завязано. Тут надо думать и думать.

– Ясно, – вздохнул Векшин, – будем разбираться, будем думать. И о сетевых структурах, и о политических решениях, и, кстати, о вашем плане-графике. Думается все же, что внедрение некоторых новшеств необходимо ускорить. Но на сегодня пока все.

В первый раз за неделю Сергей сумел выкроить время, чтобы выбраться домой к жене. Это было крайне необходимо, ибо любимая супруга ждала ребенка и как все женщины в такой ситуации вечно нервничала и даже капризничала. Можно было только удивляться, куда делась та разумная, спокойная и понимающая девушка, которой Наташа была до наступления беременности. Оправдания важностью и срочностью работы и ссылки на жуткую рабочую запарку совершенно не помогали. Хоть небо упади на землю, но он должен всегда быть рядом, холить и лелеять. Совершенно аналогичного мнения придерживались и Наташины подружки, оказывающие жене помощь в его отсутствие. Любые логические доводы как горох отскакивали от солидарной женской позиции.

– Прав был Инженер, – подумал Сергей. – Наплачемся еще мы с этими бабами при построении коммунизма.

Человек существо адаптабельное и быстро привыкает ко всему. Вот и Николай Иванович быстро привык к ежедневным беседам с "пожарными". Тем более что удалось разобраться, кто у них кто и чего от каждого можно ожидать. Высокие гости тоже вышли на "рабочий режим". С утра они поодиночке копались в материалах, потом совместно обсуждали накопанное. Потом, соответственно, у них возникало желание уточнить неясные моменты у "первоисточника". В роли последнего обычно приходилось выступать именно Николаю Ивановичу. Вот и сегодня…

– Товарищи, зря вы так безапелляционно претензии предъявляете. На самом деле в этом направлении нами было много сделано. В частности по нашим предложениям был организован специальный НИИ по разработке методик тестирования. Там удалось собрать неплохих специалистов. Не по самим методикам, разумеется. Их и было в стране немного, а к настоящему времени осталось еще меньше. Но по смежным, так сказать, дисциплинам подобрали. Люди работают, результаты есть.

– С имеющимися результатами мы ознакомились, – заметил Векшин, – но почему-то большинство из них относится к профотбору в армии. А другие направления?

– Ну, извините, – пожал плечами Николай Иванович, – проект был запущен, когда полным ходом шла подготовка к войне. Считалось, что это направление является приоритетным. Поэтому сначала были разработаны методики тестирования для авиации: пилоты, штурманы, воздушные стрелки и так далее. Сами понимаете, подготовка пилота-истребителя в денежном выражении стоит дороже чем, например, профессора филологии. Только быстрее по времени. Отсеивать людей даже на середине их подготовки – непозволительная роскошь. Гораздо проще еще на этапе приема в летные училища на центрифуге покрутить и других подобных тренажерах. Способности переносить перегрузки проверить, способности к ориентации в пространстве. Да и психология у пилотов должна быть специфическая.

Покончили с летчиками, надо было еще зенитчиками заниматься, танкистами и прочими. А сколько времени ушло на подготовку разнообразных тестов для подбора бойцов в спецназ. А еще…

– Постойте, – прервал Николая Ивановича Векшин, – это все хорошо, это, несомненно, полезно. Но как мы поняли, речь тут идет исключительно о первичной грубой проверке в части профессиональной ориентации. А где методики проверки командного состава той же армии? Где методики проверки на профпригодность руководящих работников вообще? И где, кстати, методики подбора людей по моральным качествам? Ведь на крайней необходимости такового отбора вы сами настаивали?

– Не все сразу, – хмыкнул Николай Иванович, – начали-то мы практически с нуля. Соответствующей научной школы в Союзе просто не имелось, подготовленных кадров тоже не было, да и сейчас не хватает. Бюджет профильного института опять же не резиновый, а наркоматы ему практически ничего не заказывают. Все исследования производятся по нашей инициативе и на выбитые нами же деньги. Все прочие никакого энтузиазма не проявляют. Даже военные, хотя уж им-то точно известно, что дело это стоящее. Наметки по перечисленным вами методикам в институте есть, но их надо отрабатывать на практике, отрабатывать на реальных объектах. Крайне желательно не по окрику с высот властного Олимпа, а полюбовно. Тут сотрудничество нужно, а его нет.

– А в чем причина? – ехидной усмешкой спросил Пенкин.

– Будто вы сами не знаете, – решился на некоторую фамильярность Николай Иванович. Стиль общения "пятерки" вроде подобное позволял. – Не любят люди, когда их пытаются объективно оценивать. Школьники и студенты терпеть не могут экзаменов, офицеры, мягко говоря, не в восторге от аттестаций и переаттестаций, а уж как таки вещи не любят высокопоставленные руководящие работники…

– То есть наркоматы саботируют данный проект?

– Ну не то чтобы вот так сразу саботируют, но дело вязнет изрядно. Я, конечно, и не рассчитывал, что все с энтузиазмом воспримут подобные нововведения, но… А когда понял, что проект стопорится, то начал разбираться с предысторией. Оказалось, что у данной проблемы длинный негативный хвост. Еще до революции педагоги и прогрессивная общественность, бурные дебаты в России устраивали. По поводу экзаменов вообще и системы выставления баллов в частности. Мол, унижается человеческое достоинство. Мол, педагог всегда лучше знает потенциал и реальный уровень знаний своего ученика, чем какие-то там экзаменаторы. Преподавателей посмевших выставлять плохие оценки студенты откровенно третировали. Это в учебных заведениях. А уж каким-либо образом оценивать чиновников или генералов, об этом и речи не шло.

А после революции в 1918 году постановлением Наркомата просвещения экзамены вообще отменили: и вступительные и промежуточные и выпускные. Мол, "путем экзамена нельзя составить правильное представление о знаниях и об умственном развитии учащихся", мол, "экзамен оказывает разрушительное действие на учащихся и студентов", Мол, он "имеет столько смертных грехов, что вряд ли найдутся его защитники". Все отдали на откуп педсоветам.

Аналогичная история была и с разработкой методик тестирования. В двадцатые годы в Союзе этим пытались заниматься, модно было одно время. В том числе, кстати, пытались разрабатывать и методики оценки профпригодности руководящих работников. Дело кончилось печально. То есть принятием в 1936 году специального постановления ЦК ВКП (б) "О периодических извращениях в системе Наркомпроса", прямо запретившего применять тестовые методы для профориентации, оценки профпригодности и вообще в сфере образовании.

– От того состава Центрального Комитета уже мало кто остался, – тут же заметил Николаю Ивановичу Окунев.

– И поделом! Учитель может и лучше знает своего ученика, но в массовой школе учителей много. Не будут же они всей толпой таскаться вслед за учеником на всем протяжении его трудового пути, рассказывая очередным работодателям о его достоинствах и недостатках. Уровень и качество преподавательской работы тоже как-то надо подтверждать. Если государство выделяет деньги на обучение, то оно должно быть уверено, что эти деньги не истрачены впустую. И подтвердить это должен государственный экзамен, а не волюнтаристское решение педсовета. В общем, экзамены в школы и вузы, как вы сами знаете, вернули, как педагоги не упирались. Во многом, кстати, вернули стараниями товарища Сталина.

Но вот вопрос с тестовыми методами благополучно завис. У нас там он провисел до самого распада Союза.