— Ты даже не был в этот момент за рулем. Ты...

— Замолчи, Мими.

Мне хотелось, чтобы он отвел от меня свой ненавидящий взгляд. Я ощущала его на затылке, будто какое-то излучение.

— Расскажи мне про эту скалу, — предложила я, вспоминая, как Гарри, лет в пятнадцать, выплывал из лагуны Нигэль, легко скользя и мелькая над волнами, точно чайка.

— Пуупэхе, — произнес Гарри.

Я понятия не имела, правильно ли он произнес это слово, но прозвучало оно, на мой слух, более по-гавайски, чем услышанное мной из уст стюарда в самолете.

— Вот эта история. Жила девушка, такая красивая, что муж заточил ее в пещере.

Он указал назад, за наши спины, в сторону береговых утесов, но не взглянул туда. Его голос стал хриплым, словно я ударила его в горло.

— Прости, Гарри, — попросила я, — я скучала по тебе, а не...

— Однажды, когда ее муж был на охоте или где-то еще, начался шторм, в пещеру проникла вода, и женщина утонула. Когда муж вернулся и нашел ее там, он был так потрясен, что вывез на лодке тело своей жены в море, доплыл с ним к этой скале и похоронил жену на вершине. Потом он бросился в воду и утонул.

Гарри взглянул на меня: слишком уж тяжелым был его взгляд, и его светлые волосы, невесомые, точно пар, вились вокруг головы. Волна нервного напряжения заставила меня содрогнуться. Мама всегда подозревала, что в том, как Гарри любит меня, есть что-то ненормальное.

— Мими, посмотри вниз, — внезапно сказал он и нырнул под воду.

Сначала, когда я погрузила в воду лицо, я не могла понять, к чему это все. Их было так много, выплывавших ровными рядами, что они больше напоминали длинные листья какого-то подводного леса водорослей, чем дельфинов. Потом четверо из них отплыли от своего ряда, устремились к нам и начали кружить вокруг, их тела были зеленовато-стальные и такие гладкие, что я, клянусь, могла разглядеть в них свое дробящееся отражение, их щелчки и писк наполняли воду, точно сонар летучей мыши. Один из них вырвался почти к самой поверхности. Я вынырнула из воды как раз вовремя, чтобы увидеть, как он завершит свой прыжок и взрежет воду меньше чем в пяти футах от меня, и просто расхохоталась, потому что фонтанчиком брызнувшая вода попала мне прямо в рот. Закашлявшись и все еще смеясь, я снова нырнула под воду, обнаружив еще одного, быстро мелькнувшего прямо передо мной — он едва не коснулся моей груди головой с открытым ртом, так что я смогла разглядеть выдающиеся вперед зубы, маленькие черные глаза, поглощающие свет солнца и излучающие серебристо-угольный блеск. Он выглядел совершенно иным, приблизившись ко мне на границе своего мира, совершенно не похожий на меня, и все же никогда еще, никогда, никогда я так не ощущала этого покалывания на коже, этого жгучего волнения в крови, говорящего о близком присутствии другого живого существа.

Пятнадцать секунд, может быть, двадцать — и все было уже позади. Целая стая промелькнула — точно ворота, разлетевшись на своих петлях, распахнулись в океан. Через миг они уже были от нас в сотне ярдов, всем телом вырываясь из воды и вновь ныряя в тучах брызг, и наконец исчезли, оставив лишь белый след на вспененных волнах.

— О господи, Гарри! — в восторге едва проговорила я.

— Ну, все, — сейчас он смотрел куда-то мимо меня, — ты устанешь.

Он поплыл к берегу, но я успела заметить выражение его лица, когда он нырял в воду. Его улыбка могла осветить эти скалы.

Снова оказавшись в пикапе и потом, в ресторане отеля «Манеле-Бей», Гарри едва слово проронил, старался даже не давать мне встретиться с ним взглядом, и я просто сидела и вспоминала дельфинов Пуупэхе. Сияние их серебристых тел и беспокойный писк голосов. Но в конце концов среди них неизбежно возникал другой голос. Разумеется, это был голос моей матери, перечисляющей снова и снова все, что натворил Гарри.

Сперва он купил две упаковки пива «Ред хук» для Рэнди Линна и его балбесов. Эти парни отыскивали его иногда на складе компьютеров, где он работал, и упрашивали рассказать, как он угонял машины покататься. Они были просто школьниками из не самых благополучных семей. Им нравилось не то что марихуаны накуриться, а нанюхаться клея и отправиться на бульвар и переставить научную фантастику в обратном алфавитном порядке в «Уолдене» или поменять местами ценники в «Вильямс-Сонома». Как мне кажется, они напоминали Гарри его самого, только они были веселее, сообразительнее и самоувереннее. В общем, как-то он сказал мне, что если уж они и теряют время, болтая с ним, то зато ни к кому не пристают.

Но это не объясняет, почему вдруг в тот вечер он купил им «Ред хук», повез на машине и разрешил Рэнди сесть за руль, после того как сам видел, что Рэнди выдул банок девять пива. Каким-то образом они вырулили по извилистому проселку в сторону пригорода, в район, где одинаковые маленькие коттеджи теряются среди голых, точно пустыня, склонов холмов и койоты крадучись пробираются вдоль шоссе, выискивая сбитых машинами кошек и кроликов. Вокруг не было видно ни единой машины, и Гарри разрешил Рэнди разогнаться и на бешеной скорости рвануть по ухабам, а его набившиеся на заднее сиденье дружки тем временем орали во все горло: «Вдарь на гармошке, милая крошка!» Тот, кого они сбили, как потом Гарри объяснял в полиции, хрустнул иод колесами и вылетел сзади, точно бумажный пакет. Они даже удара не почувствовали. Гарри надавил на тормоз поверх ноги Рэнди, резко развернув машину назад и едва не перевернув ее, а Рэнди завопил:

— Эй ты, какого хрена?!.

Потом они все увидели, что натворили, и сидели там еще долго.

Конечно, Рэнди заявил:

— Надо делать ноги. Сматываться прямо сейчас.

Тогда Гарри врезал ему по зубам, а потом вылез из машины. Он рассказывал мне, уже потом, в тюрьме, что даже увидев, как расплющило того человека, он на какой-то миг ощутил странное чувство, будто ничего страшного не произошло. Это была нелепая шутка. В долине в теплом вечернем воздухе плыл лунный свет.

Еще было слышно шипение, звук, с которым кровь выплескивалась из человека на землю. Когда Гарри стоял практически над ним, рука человека дернулась вверх, как крыло, словно он собирался взлететь. Затем его голова повернулась — как у совы, рассказывал Гарри, сделала почти полный оборот, — и глаза широко раскрылись. Кровь заливала раны его изуродованного тела, как дождь лужи.

— Мне очень жаль, — сказал Гарри, упав на колени.

— Puto, — еле слышно выругался человек по-испански. Потом он умер.

В первые месяцы следствия Гарри посылал письмо за письмом в газеты, в Службу иммиграции, в офисы тех корпораций, в чьем владении находились цветочные поля и апельсиновые рощи округа. Но никто не знал, кем был пострадавший.

— Приезжий, — как-то вечером уверенно сказал Гарри один из охранников, когда тот, не в силах уснуть, сидел перед дверью своей камеры и тихо постукивал по решетке зубочисткой, — готов поспорить.

По словам Гарри, это было сказано, чтобы его успокоить. «Приезжий» — как бродячая собака или как опоссум. Но от этого моему двоюродному брату стало только хуже. Ему начало видеться — обычно перед сном, — как девочки-двойняшки в платьях в цветочек расклеивают объявления на стенах лачуг в лагерях беженцев или, стоя на обочине у дорожного знака, держат их в вытянутых руках, а ветер от несущихся машин треплет и рвет бумагу. На листах нет ни фотофафии, ни рисунка этого человека. Только два слова: «Padre»[6] и «Разыскивается». Потому что, как будет «разыскивается» по-испански, Гарри не знал.

После обеда Гарри повел меня прогуляться вокруг отеля, а потом мы взяли по мороженому с манго и присели у бассейна. В закатных лучах вода казалась совершенно оранжевой, будто в ней таяло солнце. Внизу, у подножия холма, между деревьями, виднелся океан, и по моей коже от волнения бежали мурашки, когда я вспоминала о дельфинах. Казалось, я чувствую невероятную энергию жизни, которая окружала меня и заполняла все вокруг, электрическим током поднимаясь от земли. На одной из лужаек неподалеку от нас началось представление «луау», и до меня доносился аромат жареного мяса, перебор гитарных струн и голоса, распевающие песню Бадди Холли[7] «Ох, паренек!», звучавшую так, словно это была песня племени, песня о мужьях и братьях, сгинувших в океане.