Порой бывает достаточно написать одну книгу, чтобы упрочить за собой звание умелого рассказчика таинственных историй. Если бы М. Р. Джеймс опубликовал только «Истории антиквария о призраках», Фриц Лейбер — «Черных слуг ночи» или Томас Лиготти — «Песни мертвого сновидца», им было бы гарантировано почетное место в литературном пантеоне. Конечно, я надеюсь, что Глен Хиршберг не ограничится одним этим сборником рассказов, но его репутация как мастера жанра будет многим обязана этой книге. Талант автора позволяет надеяться, что традиция «рассказов о привидениях» не прервется и в XXI веке.

За некоторыми исключениями (на ум приходят Лавкрафт и Ф. Лейбер), жанр имеет глубокие «мейнстримовые» корни, и Хиршберг, несомненно, продолжает именно эту линию. В его руке чувствуется стилистическая точность, любовь к деталям, к развитию характера, к месту и времени действия. Даже час дня, изменение освещения влияют на развитие сюжета. Но в один ряд с самыми выдающимися мастерами Хиршберга ставит присущее ему обостренное чувство призрачного. Именно оно лежит в основе пяти самых захватывающих рассказов данного жанра, какие попадались мне за долгое время.

Следует отметить, что тема «привидений» не исчерпывает содержание рассказов до конца. В «Степке-растрепке», где значительная часть действия происходит в заброшенном доме, что само по себе уже достаточно страшно, речь, кроме всего прочего, идет о том, что жизнь подростка может быть полна страхами и не всем героям рассказа по плечу с ними бороться. Как и остальные рассказы сборника, «Степка-растрепка» тяготеет к повести, которая обычно считается идеальной формой для выбранного жанра, позволяя событиям развиваться в условиях, близких к реальности.

Интерес автора к психологии переходного возраста вновь проявляется в рассказе «Берег разбитых кораблей». В каждом рассказе возникает фигура учителя, и мы вправе предположить, что автору эта профессия не чужда, но герои-подростки зачастую оказываются «непослушными учениками» и не желают прислушиваться к советам. Действие рассказа происходит на Гавайях, и местные древние мифы, окутывая финал, не позволяют читателям прийти к однозначному выводу. Тем не менее рассказ не лишен морали. Не той пыльной морали бабушкиного сундука, из которого автор извлекает кукольного героя и злодея и сталкивает их лбами до тех пор, пока злодей не будет повержен и не восторжествует добро. Нет, Хиршберг никогда не пользуется клише. Не чувствуется в нем и желания произнести проповедь.

В «Карнавале судьи Дарка» автор добивается постепенного нарастания ужаса. Часто ужас гнездится во мраке, но Хиршберг предлагает более сложные решения. Обращаясь во второй раз к теме Хэллоуина, автор трактует ее совершенно по-новому, избегая любых повторений, и описывает необычный карнавал так жутко, что он надолго врезается в память.

«Пляшущие человечки» предназначались для антологии Эллен Дэтлоу и были написаны с явным намерением испугать ее до смерти. Я сам участвовал в сборнике, но с гораздо меньшим успехом. Рассказ повествует о глубинах ужаса, в которые виновные люди могут отправлять людей невиновных. В сюжете используется мифология, но основной темой рассказа является тема взросления. Призыв стать взрослым пронизывает все повести сборника, но часто и сам процесс, и результат оказываются болезненными и не приносят желательного освобождения. Я называю это — правдой жизни.

Рассказ, который дал название сборнику, — последний в книге и, завершая череду ужасов, просветляет и смягчает читательское восприятие. Неудивительно, что автор читал его своим студентам лишь однажды. Содержание рассказа несколько размывает привычные границы жанра. Основная идея состоит в том, что страх рождается из повседневной жизни, и это позволяет взглянуть на него более пристально. Кроме того, повседневность приобретает эстетические черты — непременная задача любого рассказа о привидениях. Глен Хиршберг с одинаковым успехом следует и своему писательскому опыту, и лучшим образцам, представленным в этом литературном жанре. Остается пожелать, чтобы он и впредь обогащал и развивал стезю «рассказов о привидениях». Он обладает значительным и оригинальным талантом, и мне приятно, что мое имя отныне тоже связано с этой книгой.

Рэмси Кэмпбелл

Уалласи, Мерсисайд, 8 мая 2003 г.

Это случилось еще до того, как мы узнали, что сделал Стефан, или, по крайней мере, до того, как поняли, что же там произошло на самом деле, хотя моя мать говорит, что такие вещи в принципе не укладываются в голове. Вообще-то она ошибается, но не стоит мне говорить ей об этом, особенно теперь, когда она сидит перед телевизором и плачет, обхватив колени руками.

В те дни мы еще собирались после школы в доме Андершей, потому что он стоял ближе к шлюзам. Если не было дождя, мы, побросав учебники и схватив по пригоршне леденцов из жестяной банки, которую мистер Андерш всегда оставлял для нас на столе, тут же бежали к воде. Чайки у нас над головами кружили в солнечных лучах, и их тревожные крики словно дразнили нас: «Не успеешь!.. Не успеешь!..» Мы мчались наперегонки между рядами низких каменных двухэтажных домиков, печальных маленьких садиков, где цветы с растрепанными лепестками были словно прибиты дождем. Мы бежали мимо выщербленных стен ресторана «Черный якорь», где мистер Паарс, бывало, засиживался, склонясь над столом и мурлыча что-то себе под нос над тарелкой вяленой трески, если он, конечно, не вышагивал по Маркет-стрит, разгоняя своей тростью с головой собаки на рукоятке голубей с дороги. Наконец мы гурьбой врывались в парк и проносились по еловой аллее, распугивая прохожих и птиц, пока не достигали воды.

Мы любили часами бродить по берегу, глядя, как моряки кричат на подплывающих тюленей, стоя на шлюзовых ограждениях, и как тюлени в ответ и ухом не ведут: то ныряют за рыбой, то вертятся на спине или шлепают по воде ластами. Мы смотрели на парусные лодки богачей с поржавевшими мачтами, на небольшие серые рыбацкие шхуны с Аляски, Японии или России, где скучающие моряки курили на палубе, облокотившись на леера, и швыряли бычки в тюленей, а над их головами пронзительно вопили чайки.

Пока не начинался дождь, мы стояли и бросали камешки, стараясь добросить до другого берега реки, а Стефан ждал, пока мимо нас будут проходить корабли, и тогда кидал камень, метя чуть повыше их борта. Моряки осыпали его проклятиями на чужих языках и иногда по-нашему, а Стефан принимался швырять камни побольше. Когда они с громким стуком попадали в цель, мы падали навзничь прямо на сырую траву и стучали в воздухе ботинками, словно тюлени — ластами. Это был самый грубый жест из тех, какие мы знали.

Конечно, дождь шел часто, и мы оставались в подвале дома Андершей до тех пор, пока не приходил мистер Андерш с сербами. Там, внизу, было промозгло (мистер Андерш клялся, что его подвал — один из трех, имеющихся во всем Балларде), и можно было почувствовать, как снаружи, с травы, наползает сырость — будто вода в шлюзе.

Первое, что делал Стефан, когда мы спускались вниз, — это щелчком включал газовый камин — не для того, чтобы согреться: теплее от него не становилось. Можно было бросать в огонь и жечь всякий хлам: карандаши, пластиковые чашки. А однажды попался старый бильярдный шар с номером 45. В огне он весь покоробился и выплюнул какую-то черную гадость, как осьминог, который выпускает чернильное облако. Потом шар стек между поленьев и растаял.