Первой из комнаты выбирается моя голова. Так надежнее. Потому что у нее есть глаза. В доме тихо. Я на голых ногах коридорюсь вон и осторожно открываю дверь супружеской спальни. На подушке волосы Энгей. И… И. (К женщинам всегда прибавляется новое «и».) Серьга Оли шевелится рядом с ней, когда я прокрадываюсь на ковер. Ремень от кожанки болтается у меня возле ляжки.

— Эй! Ты моих штанов не видел?

— Э-э… нет, — отвечает Оли.

Я ищу, хотя и безуспешно, и потом прощаюсь в дверях, на удивление бодрый:

— Адье! И спасибо за вчерашнее шоу. Ты был великолепен. Я к тебе, наверно, попозже загляну, если смогу. — Я улыбнулся и уже почти закрыл за собой дверь, но тут же открыл снова и говорю: — Но только вот что: больше разных поз. Больше разнообразия. У тебя все отлично, и скорость у тебя хорошая, только вот… больше вариаций, понятно?

— Э-э… да. О'кей.

Блин, где же я снял штаны?! Проверяю в двух других комнатах. В сортире. (Мочусь.) И снова — в сказочную страну Вакию. Даже выглядываю в окно. Да. Пейзаж ка-кой-то знакомый. В конце концов оказываюсь на кухне над тарелкой с каким-то весьма подозрительным корнфлексом. «Calvin Klein Corn Flakes». Радио, старая песня группы Flock of Seagulls[183]. Пытаюсь слушать текст сквозь хруст собственных зубов. «And I ran, and I ran so far away…»[184] Помню, какая у солиста была стрижка. На лбу водопад Деттифосс. И помню себя в отеле «Борг» в то время. Это было, когда я был в штанах. И в хорошем настроении. Это было в эпоху Катлы. Смотрел на нее двадцать семь выходных подряд. Ждал, когда она извергнется[185]. Ей уже давно было пора. Однажды я оказался рядом с ней в очереди и спросил: «Ты не дочь Гейра Хатльгримссона»[186]? Это было тогда, когда это было еще смешно. Она ответила: «Нет, а ты?» Я сказал: «Нет. Он мой отец». Через семь лет — следующий разговор в обувном магазине в «Крингле». Она — продавщица, угроза извержения давно миновала. Груди — и те исчезли. Какой-то карлик-футболист все из них высосал. Семь лет — и богиня всех времен и народов, обалдэйшн века — испарилась и стала просто безгубой кожанкой за прилавком. Холи Кильян! Время… Как мне не стыдно носить часы? Милая Вака, берегись! Она меня узнала, а может, нет. То есть Катла. «Да. Вот эти тебе идут». Идут. И ты иди, Катла. Своей дорогой. Теперь у тебя даже надежды на меня не осталось, не говоря уж об ином-прочем. В прихожей возня. Я вскакиваю — стая чаек — из-за стола, с кожаным ремнем и с шумом, безботиночно драпаю в коридор. Колеблюсь. Мне кажется, в закрытой прихожей возится целая семья. Заглядываю в кухню. Тарелка с недоеденным корнфлексом и включенное радио. Хлин Бьёрн в сказке про трех медведей. Ретируюсь по коридору и слышу огрызок грызни в спальне. Энгей орет: «Я с ним не спала!» Слышу крик из прихожей. Женский голос зовет: «Ау! Есть кто-нибудь дома?» От меня много шума. Заскакиваю обратно в Вакину комнату. Только это не Вакина комната. А прачечная. Может, и к счастью. Холодный каменный пол. Белье на веревках. Помню, как однажды Леттерман: Stupid human tricks[187]. Чувак, который забрался в стиральную машину. Может, мне… Нет, в Америке стиральные машины больше. Углубляюсь в душистый чистый бельевой лес. Х/б. Хлин Бьёрн. Дверь.

На улице сердце бьется чаще. Я так же быстро прохожу через двор, мимо Вакиного окна, в соседний двор. Рассвет. Хотя и очень слабый. Как молоко в кофе. Маленькие космонавты бродят по своей белой от снега луне. Мальчик примерно лет шести произносит из глубин своего пуховика: «Хай! А ты к нам в гости?» — «Нет», — холодно говорю я и спешу прочь, за угол и налетаю… На сестру Эльсу с пакетом из супермаркета.

— Ой, привет! Ты здесь? Ребята, идите домой! Передача уже вот-вот начнется.

Прихожая.

— Да, я решил к вам заглянуть.

— Правда? Вот здорово!

— Неправда! Он НЕКНАМ!

А, привет, племяш!

— Да что ты, Стейни. Хлин проделал весь этот путь… а ты что, пешком, что ли, шел? — спрашивает Эльса и смотрит на мои сапоги.

— Да… около того… — «Около того». Что я имел в виду? Что я на коне въехал в горку на улице Ауртун, а остаток пути — на лыжах? Вот иногда ляпнешь…

— НЕТ! Он НЕКНАМ! Он НЕХОТЕЛ в гости! И я НЕХОЧУ его!

Рассапогаюсь в прихожей. Сапоги, скорее всего, принадлежат Роберту, Вакиному папаше. Я чертовски глубоко окунулся в гущу жизни. По колено — в жизнь другого человека. И головой — в штаны его дочери. Ставлю сапоги: склоняюсь на уровень глаз племяша. Голова вверх ногами. Он смотрит на меня так, будто мой рот — и впрямь безволосая пизда, а нос — клитор. В горле у меня плева.

— Ой, ты себе новые штаны купил? Вот здорово! Наконец-то хоть что-то цветное, — говорит по-медицински бодрая Эльса.

Черт, как же хочется закурить! Куртку не снимаю. Хватит с меня того, что на мне эти узкие красные штаны. И еще Магги. Он, кажется, собрался встать из хозяйского кресла, но я быстренько сажусь на диван, и он не поднимается. К счастью. Опять взбегемотился на кресло. Он смотрел «Евроспорт». Ему это не удается скрыть, хотя он отключил звук.

За окном темнеет. Кофе опять стал черным. До меня доходит, что прежде был не рассвет. Зимой, когда дни такие короткие, и не разберешь, где рассвет, а где закат. Старушка что-то запуталась.

Я просидел здесь в течение полупачки гипотетических сигарет и сжевал четыре конфеты из вазы на столе, как Эльса вдруг говорит:

— Ой, у тебя же сегодня день рождения! Прости, Хлин! Что же ты раньше не сказал? Поздравляю-ю-ю!

Эти три последние «ю» плывут ко мне по воздуху. Нет! Быстро несутся, как вертолеты в «Апокалипсисе сегодня», а я — как какая-нибудь деревня Май Лай с соломенной прической, на диване; для меня это такая же неожиданность, как и для нее, и, перетерпев напалм поцелуев, которых было столько же, сколько свечек на несуществующем торте, я остался сидеть, с обожженным лицом и еще более дурацким видом, чем раньше. Чтобы я прошел пешком от улицы Бергторугата до самого Граварвога, только потому, что у меня день рождения, и я надеялся на тортик от Эльсы! Теперь я совершенно конченый лузер, тридцатичетырехлетний одиночка с презервативами годичной давности в кармане. Привет Рейниру Пьетюру![188] Здесь я — совершенно не тот человек не в том месте и абсолютно не в то время. При этом у меня день рождения. Спок! Спок на палубе Онедина на бурных волнах посреди Индийского океана. Все же я стараюсь получше обдиваниться на кожаном сиденье в кожаной же куртке, скребу кожу головы и желаю, чтоб она превратилась в кожух, но в таких узких красных штанах все это непросто. Яйца совсем замраморились.

— Ой, что это у тебя?

Маленький миленький зонтичек моей Ваки ни с того ни с сего вылез из кармана. Ярко-розовая ручка — у меня под подбородком.

— Тебе его подарили? А кто?

Я вынимаю его И показываю:

— Ну… Это она прикололась… То есть… Лолла, — говорю я, таким голосом, словно какой-нибудь контра-тенор, в штанах как у гомика, и вдруг эта разноцветная бандура взяла и раскрылась сама собой, и вот у меня день рож. — и я сижу, весь такой похмельный и бессигаретный и как бы солярный, под зонтичком, таким крошечным, что он, пожалуй, и для шестимесячного зародыша маловат. Я сижу в помещении под зонтиком. Над моей головой — несчастье всех цветов радуги.

Вот-вот. У меня день рождения. Я так и знал, что что-то нечисто. Единоличный новый год. Еще один круг. Годичное кольцо. На ауре. Круги на воде. Тридцать четыре года назад кто-то бросил в воду камень, и с каждым годом на воде — новый круг, все более нечеткий. Постепенно они совсем исчезнут.

Dental Floss[189]. Я отмечаю праздник, мой личный новый год, один, в Эльсином сортире, традиционным фейерверком (эрекция совсем как мрамор). Да, Катла была за 90 000. Потом чищу зубы… Маггиной щеткой? Во рту тридцать четыре свечки. Помню Новый год в этом же месте. Ищу коробочку с таблетками. Ее нет. Она поняла. Теперь прячет ее. Она отругала детей. Отругала детей за то, что они взяли таблетку из коробки. Отругала за то, что им захотелось еще одного братика или сестричку. Пятнадцать мотоциклов через мост в Риме в замедленной съемке. По дороге назад заглядываю в спальню. Вот здесь. Здесь в углу, по ту сторону стены, я вчера ночью смотрел на то, как люди любятся. Подарок от старины Бога. Самый дорогой в мире подарок. Не знаю, что на меня нашло, но я смотрю вверх и говорю: «Спасибо!» Разница всего в одну исландскую бетонную стену — и я бы наконец увидел свою сестру в постели — и Магги.