— Нельзя даже представить себе, — продолжала женщина, — сколько я его ждала. Но он был занят. Ездил за границу. Или спускал судно на воду. Или заседал в Торговой гильдии. Он обеспечивал бессмертие своему роду.

Ты обустраиваешь дом. Но он его не видит. Ты рожаешь детей. Он их не видит. Ты играешь свои роли. Он их не видит.

Судорога гнева пробежала по её телу, исказив на мгновение лицо и превратив его в гримасу ненависти. Потом лицо её разгладилось, и, когда она снова заговорила, голос был хрипловатым, но спокойным.

— Все эти годы, пока я играла, у меня было одно страстное желание. Я хотела, чтобы он хотя бы раз оказался в зале по своей собственной воле, чтобы он пришёл посмотреть на меня. Но я напрасно ждала! Конечно же, он появлялся в театре. Но появлялся, потому что в театр приходил король, потому что компания оплатила праздничный спектакль, потому что представлялась возможность засвидетельствовать главе иностранного государства своё почтение. И тогда его глаза были отчуждёнными, полными будущего, полными денег, полными огромного, всемирно известного эгоизма рода Ван Остенов.

Она глубоко вздохнула.

— Наконец, — сказала она, и теперь она была совершенно спокойна, — наконец понимаешь, что тебя не любят, и это самый правдивый момент в жизни. Нет в мире другой такой боли, как боль от осознания того, что ты безответно любил другого человека, медленно и слепо выливая свою жизнь в канализацию.

— Дети… — прошептал Ясон.

— Для детей, — сказала Маргрете, — у нас были няньки и служанки. В той ледяной пустыне, в которой проходила военная кампания нашего брака, ребёнок быстро получил бы обморожение. Тебе не кажется, Георг, что нам следует радоваться тому, что тебе не пришлось чаще бывать с детьми?

Тут Георг ван Остен положил руки на стол перед собой, и Ясон понял, что уже одним этим жестом он, должно быть, множество раз укрощал собрания акционеров и заседания совета директоров.

— Однако тебе удалось, моя дорогая, — сказал он дружелюбно, — зажечь в темноте множество маленьких скромных огоньков и согреться.

Глаза женщины встретились с его глазами, и два взгляда вцепились друг в друга, словно борцы, которые, напрягая все свои силы, сжимают друг друга в захвате.

— В этой — воображаемой или действительной — тьме, — продолжал Ван Остен, — моя супруга посчитала возможным завести себе первого любовника.

Если он, конечно, был первым, — добавил он. — Как вы писали в своём письме, в большинстве сюжетных линий непонятно, где они берут начало. Во всяком случае, это был первый роман, о котором мне стало известно.

Лицо великого предпринимателя было по-прежнему спокойным, но Ясон заметил, что в руках на столе появилось напряжение.

— Для моей семьи, — сказал он, — контракт всегда был наивысшей из возможных форм человеческих отношений. «Pacta sunt servanda», — говорит римское право. Договоры надо соблюдать. Общественный договор между народом и его представителями и коммерческий контракт между предпринимателями — вот то, что делает цивилизованный мир таким, какой он есть.

— Суть контракта состоит не в подписях, не в деталях, не в самих документах. Суть контракта — это взаимное доверие. Доверие, господин Тофт, это самое совершенное человеческое чувство. Поэтому брак — это высший из возможных контрактов, поскольку он предусматривает крайнюю степень доверия.

Судовладелец медленно встал со своего стула.

— Нет, — сказал Ван Остен, — большего страдания в мире, чем увидеть, как поругана твоя безграничная вера в другого человека.

Он задумался.

— Я открыл, — продолжал он, — дверь в спальню моей жены, и в тот момент я увидел этих двоих так близко друг от друга, как сейчас находимся мы с вами, господин Тофт.

Он сделал шаг вперёд, и необъяснимый страх нахлынул на Ясона, ему снова показалось, что он в джунглях и к нему приближается большой белый слон. Он резко поднялся со стула и попятился назад.

— Есть, — продолжал Ван Остен, — что-то удивительное в созерцании собственной жены обнажённой рядом с другим мужчиной. Насколько мне известно, в некоторых религиях существует представление о том, что живой человек может покинуть своё бренное тело. И в тот момент я понял, что они имели в виду. Слышишь, Маргрете, в тот миг мне захотелось покинуть своё тело.

Женщина хотела что-то сказать, но он остановил её движением руки.

— Со временем вы, господин Тофт, — сказал он, — поймёте, что у большинства женщин развивается пышное красноречие, которое призвано извинять и объяснять их злоупотребление доверием. Моя супруга, которая на протяжении тридцатипятилетней театральной карьеры систематически тренировалась во лжи, могла бы найти оправдание для грехопадения. Для нас, мужчин, действие имеет значение. Не вы ли это говорили, господин Тофт?

Ясон сделал ещё шаг назад, волоча перед собой свой стул.

— Потребность действовать, — продолжал Ван Остен, — появилась, естественно, в тот момент и у меня. Я принёс свои шпаги. Хранившиеся со студенческих времён в Галле. Дело в том, господин Тофт, что даже в нашем столетии в немецких университетах были приняты дуэли.

Ван Остен взял со стола две серебряные вилки.

— И я протягиваю, — сказал он, — молодому человеку шпагу. — Он протянул Ясону вилку. — Но он не умеет её держать, — Ясон выронил вилку. — Тогда я начинаю настаивать, — продолжил Ван Остен. Он приставил кончик вилки к горлу Ясона. — Тогда я говорю Маргрете, что, если она хочет, чтобы этот сверчок и дальше продолжал жить и стрекотать летними ночами, то она должна попросить за него. Правда, великодушное предложение, господин Тофт? Но она продолжает молчать, и тогда я понимаю, что она, по крайней мере, не любит его. И я решаю позволить ему убежать.

Он убрал вилку и отошёл в сторону, и Ясон проковылял мимо него вдоль стола, сбив по пути подсвечник.

— В тот миг, когда за ним закрылась дверь, — продолжал за спиной Ясона Ван Остен, — моя супруга нашла очень точные слова. Ты помнишь, что ты сказала, Маргрете?

Женщина смотрела на него, всем своим видом показывая, что и не собирается отвечать.

— Она сказала, — продолжал он нерешительно: — «Мне не с кем было лечь». Да. «Мне не с кем было лечь». — Он покачал головой. — И тогда я решил, что он всё-таки должен умереть.

Он сделал быстрое движение в сторону Ясона, кольнув его в живот вилкой. Ясон вскрикнул от испуга и повалился на пол. Ван Остен с интересом разглядывал его.

— Вот как раз так он и упал, — произнёс он. — И знаете, куда я попал? В правое лёгкое. У нас в Галле говорили, что когда ты проделываешь дырку в лёгком, можно услышать, как душа покидает тело.

Ясон стал прислушиваться, и ему действительно показалось, что он слышит какой-то посторонний звук, и он было решил, что ранен, пока до него не дошло, что это стучат его зубы.

— Я знаю, — сказал Ван Остен, глядя на него сверху вниз, — что вы, как объективный регистратор — кажется, так вы себя назвали, — сейчас думаете. Вы думаете о том, что же мы сделали с телом. Прекрасный вопрос. Но видите ли, никакого тела не было, потому что молодой человек остался в живых. Его вылечили. Но с тех пор он больше никогда не появлялся в этом доме. И возможно, это связано с тем, что ему пришлось дальше жить только с одним лёгким. Если у тебя только одно лёгкое, надо себя беречь.

Ясон с трудом встал на ноги и опустился на стул, и как только в его бокал налили вина, он послушно выпил. Когда он поднял глаза, портьеры на выходящих на площадь окнах оказались задёрнутыми. Стоя на своём месте у стены, индиец бесстрастно смотрел прямо перед собой, и Ясон в этот момент вдруг ясно осознал, что помощи ждать неоткуда.

Тут Маргрете положила перед ним его бумаги и дала в руки ручку.

— Вам нужно продолжение, — сказала она. — Чтобы ваше представление о всех событиях не осталось таким же неполным, как изложение моего мужа. Видите ли, после всего этого он больше не спал со мной. Вы пишете, господин Тофт? После того случая он ни разу не спал у меня.