Услышав мысль о том, что каждая отдельная частица несёт в себе исчерпывающее воспоминание о своём прошлом в форме исчезающего ничтожно малого энергетического узора, Бор покачал головой.
— Это будет очень трудно доказать, — сказал он.
— Это доказано, — ответила Шарлотта. — Теперь это надо измерить. Я собираюсь реконструировать прошлое в лаборатории.
Тут великий учёный неожиданно встал и, убедившись в том, что дверь его кабинета, ведущая в коридор, плотно закрыта, с удивительно трогательной рассеянностью и теплотой взял руки Шарлотты в свои и прошептал:
— Я тоже хочу поиграть.
Он сделал неопределённый, охватывающий все здания института, жест.
— Большая площадка для игр, — прошептал он. — Одна из самых дорогих в мировой истории. — Он выпустил руки Шарлотты и опустился на стул, но голос его по-прежнему не поднимался выше хрипловатого шёпота.
— У меня есть одна теория, подобная вашей, — заявил он. — Противоположная, но в некотором смысле — дополняющая.
Он наклонился к ней:
— Я думаю, что звёзды могут гореть вечно.
Шарлотта прекрасно понимала, что оказалась свидетелем того, как духовный лидер современной физики отрекается от одного из своих богов, и пребывала в полном молчании.
— И ещё одна теория, — шептал Бор, и Шарлотта с великим трудом разбирала его слова. — Вы встречались с Резерфордом? Считать не умеет. Когда он складывает два и два, у него получается пять. Но тем не менее всё чувствует. У него есть гипотеза о составном ядре. Считает, что можно инициировать цепную реакцию. Хочет освободить силы в ядре. Неизвестно, какие. Могло бы стать величайшим взрывом в истории. С этим необходимо обращаться очень осторожно. Но всё-таки подумайте. Как в детстве. Порох в металлической трубке, резьбовая пробка в каждом конце. Маленькое отверстие для фитиля. Получается колоссальный грохот. Хватило, чтобы взорвать старые печи в Гаммельхольме. — Бор пристально посмотрел на неё. — Всё мы играем, — сказал он весело.
Шарлотта поняла, что беседа закончена, что мысли учёного куда-то уходят, то ли внутрь, то ли наружу, но удаляются от окружающей его реальности, и она встала и вышла. Из того, что сказал мужчина, оставшийся за её спиной, она практически ничего не поняла, но она чувствовала, что он заинтересовался, проникся к ней симпатией и разрешит ей делать всё, что она сочтёт необходимым.
Бор никому не пересказывал идеи Шарлотты Гэбель, но на следующий вечер, когда они с Гейзенбергом прогуливались по парку позади института, он был более молчалив, чем обыкновенно, и, прежде чем они расстались, долго стоял в молчании, как будто у него что-то было на душе. Потом он посмотрел на тёмно-синее вечернее небо, где как раз проступили первые звёзды в небесной арфе созвездия Лиры.
— Чтобы добраться до звёзд, — сказал он внезапно, на первый взгляд без всякой связи с чем-либо, кроме небесного купола, — приходится выбирать самые невероятные окольные пути.
В тот год в институт приглашали учёных, которые рассказывали удивительные новости из пограничных с физикой областей, и однажды с лекцией выступал известный немецкий врач и психоаналитик, сообщивший, что он достаточно поздно в своей жизни испытал своего рода возрождение, заставившее его оставить свою прежнюю специальность, строгое научно-физиологическое рассмотрение женских органов в области таза, чтобы, как он выразился, «проникнуть ещё глубже».
Он подчёркивал исключительную объективность психоаналитических теорий красноречивыми жестами, взгляд Шарлотты задержался на узком белом шраме на тыльной стороне его руки, и она узнала своего давнишнего соседа по столу, эксперта в области женской чувственности.
Возможно, у другого человека такое воспоминание повлияло бы на восприятие лекции, но для Шарлотты влияние прошлого на настоящее представляло собой объективное обстоятельство, а не личное. Задолго до конца выступления она поняла, что наконец-то нашла того сотрудника, который, как она всегда знала, рано или поздно ей потребуется.
Убеждённо и чётко знаменитый учёный сообщил удивлённому собранию, что ядром его открытия является положение, что человек по отношению к своему сексуальному влечению организован как воздушный шарик. Чем больше желания накапливается, тем больше возрастает давление, и поэтому обеспечение населению планеты регулярного освобождения от этого избыточного давления является научным и гуманитарным долгом, и он протянул руки к публике, словно был готов заняться и непосредственным осуществлением практической стороны дела. «Я, — заявил он, — много занимался квантовой механикой. Нет никаких сомнений в том, что человек, находящийся под избыточным давлением сексуальной энергии, оказывается в положении атома, чьи электроны — если можно так сказать, по принуждению — удерживаются на энергетических орбитах на расстоянии от ядра и мечтают о том, чтобы прыгнуть, всё дальше и дальше, и выплеснуть свою избыточную энергию во Вселенную. Да, существуют основания для предположения, что невысвобожденная сексуальная энергия отлагается в форме определённого электрического, поддающегося измерению заряда в каждом отдельном атоме. Я предвижу, дамы и господа, что такое понятие, как „сексуальное влечение частиц", когда-нибудь займёт своё место в квантовой механике».
Тут Нильс Бор поднял руку, желая задать вопрос, поскольку инстинктивно почувствовал, что оказался перед лицом первого из целого ряда явлений, которые в будущем могут иметь непредсказуемые последствия.
— Я хочу, — сказал он, — предостеречь от того, чтобы переносить выводы, сделанные на уровне частиц, на такую сложную материю, как любовные отношения.
Врач приветливо посмотрел на него и потом дал физику тот ответ, при помощи которого большинство психотерапевтов с тех времён и в будущем будут отметать все суетные сомнения.
— Будучи психоаналитиком, — сказал он, — я обратил внимание на то, что возражения людей почти всегда являются проекциями их личных проблем.
Потом он продолжил, и Шарлотта поняла, что этот человек окружён именно той бронёй сознания собственной непогрешимости, которая обеспечит необходимую настойчивость для осуществления того, что она ему предложит.
В ту ночь они с врачом долго беседовали в институтской библиотеке, и наконец оба поняли, что новыми и многообещающими окольными путями добрались до тех звёзд, которые постепенно блёкли на небе над улицей Блайдамсвай.
Той весной в институте появился ещё один человек из прошлого, которому суждено было сыграть роль в эксперименте Шарлотты. Однажды утром, на собрании, Бор представил ей француза, нового институтского садовника, и, когда Шарлотта освободилась от слишком длительного рукопожатия молодого человека и заглянула в голубые глаза в окружении веснушек и рыжих волос, в её сознании прозвенел далёкий, но настойчивый звонок. В тот же день она увидела, что новый садовник трудится на грядке напротив её кабинета. Для Шарлотты любое напряжение — за исключением великого, трагического, неизбежного — было тратой энергии, и она вышла к садовнику.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она, приблизившись к нему сзади.
— Выпалываю сорняки, — ответил он.
— Это не сорняки, — заметила Шарлотта, — это тюльпаны.
Он посмотрел на груду вырванных зелёных ростков.
— Даже специалист может ошибаться, — сказал он.
— Где я видела тебя раньше? — спросила Шарлотта.
Юноша встретился с ней взглядом.
— Однажды в бочке, — ответил он. — И на Новом мосту. И потом в разных местах.
Без всякого напряжения и не изменив выражения лица, Шарлотта извлекла из памяти воспоминания о Пьере и поставила их рядом.
Любая другая женщина растерялась бы, столкнувшись с такой игрой случайностей. Но Шарлотта никогда не принимала случайности как таковые. Она принимала их как стимулирующее работу мысли математическое явление и не исключала того, что ядра атомов могут содержать моменты непредсказуемости. Но она с абсолютной уверенностью и исходя из своего собственного непреложного опыта знала, что если мужчина упорно появляется в поле её зрения, за этим скрывается серьёзный, образующий некую модель умысел.
