Хель не обратила на него внимания, снова щелкнула пальцами — и перед ними возник пиршественный зал со столами, уставленными тонким хрусталем, гранатами (традиционным любимым блюдом в Хель), медовыми пирожными, устрицами, засахаренными фруктами и винами всех цветов, от весенне-зеленого и темно-янтарного до золотисто-розового и фиолетово-черного.

Бальдр с отвращением смотрел на все это.

— Ты правда хочешь мне угодить? — спросил он. — Так отпусти меня!

Он снова отвернулся, а Хель, заскрежетав зубами, в последний раз взмахнула рукой…

— Любимый, — сказала она и предстала перед ним в облике Нанны, его жены, которая умерла на погребальном костре Бальдра, не в силах и дня прожить без него, и ничего не было ласковее и радостнее ее улыбки, и ничего не было мягче ее мерцающих волос.

Но Бальдр презрительно закрыл глаза и сжал губы, ничего не сказав.

Хель закричала от ярости и разочарования. Она посмотрела на часы смерти — их стрелки не сошлись еще лишь на волосок.

— Так уходи! — завопила она.

И в тот же миг ее крепость исчезла, а Бальдр вновь очутился в пустыне. Река сверкала и бурлила вокруг него. Сон, во всем своем цветистом смятении, лежал у его ног.

«Локи», — подумал Бальдр и головой вперед нырнул в стремнину.[13]

Между тем силы Одина убывали. Мощь сна Локи крепла, словно борясь с его попытками спастись. Внизу Один видел брешь между мирами — воронку, сквозь которую бездна Хаоса казалась зрачком чудовищного глаза.

«Держись!» — крикнул он, но плечо онемело, ладонь стала скользкой от пота Локи. Один знал, что надежды нет, что их обоих засосет в щель между мирами, где тень черной птицы сотрет их из бытия, словно их и вовсе не существовало…

«Что ж, — произнес Локи сквозь зубы. — По крайней мере, ты попытался, брат. Это больше, чем я от тебя ожидал, если честно…»

Локи держался одними лишь кончиками пальцев. Он чувствовал, как они соскальзывают один за другим: указательный, средний, безымянный… «Один поросенок в Хаос ходил, — подумал Локи с внезапным трескучим смешком. — Другой поросенок дом сторожил…»

«Держись!» — в последний раз крикнул Один. Пальцы Локи выскользнули из его хватки, и он держался за воздух, пока…

…другая рука не высунулась из-за его спины и схватила Локи за волосы.

«Поймал», — произнес голос, который показался Одину знакомым. Один успел лишь поразиться, как он похож на голос Бальдра, когда раздался ужасающий грохот, словно все двери в Девяти мирах внезапно захлопнулись. Вот что произошло одновременно:

Стрелки часов смерти сошлись.

Брешь между мирами закрылась, словно ее никогда и не было.

Река Сон вернулась в свои берега, оставив бесконечные заиленные просторы испаряющегося времени сна на пустынных равнинах Хель.

Подвешенные сновидцы внезапно очнулись, кто-то вернулся в свое старое тело, а кто-то замер, подобно танцору посреди сложной фигуры, который неожиданно обнаружил себя в паре с совершенным незнакомцем, когда музыка оборвалась.

Мэдди со слезами проснулась на дальнем берегу Сна, но толком не помнила, почему плакала.

Фригг очнулась в теле женщины, которая сначала показалась ей простоватой и немолодой, но ярко сверкавшая на ее руке руна Этель наделяла ее простоту и не первую молодость достоинствами куда более значимыми, чем самая отменная красота.

Дориан Скаттергуд очнулся и увидел, что поверх шрамов на его правой руке красуется знак Турис, а Этель недоуменно смотрит на него, и лицо ее уже не вполне принадлежит ей одной и все же излучает красоту и любовь.

— Тор, — сказала она и протянула руку.

Адам Скаттергуд очнулся в полном здравии, не считая тоненького голосочка, который шептал и хныкал в глубине его головы…

Храбрый Тюр очнулся и обнаружил, что стал на три фута ниже, чем обычно.

Сахарок очнулся и обнаружил, что отчаянно цепляется обеими руками за Толстуху Лиззи. Мгновение они в замешательстве смотрели друг на друга, после чего пузатая свинка заверещала от ярости, вокруг нее начало расти обличье фигуристой, округлой особы с волосами цвета спелой пшеницы и лицом, перекошенным от злости и неверия.

Сиф, Королева Урожая, очнулась в ярости, которая, если бы выплеснулась в Срединных мирах, повалила бы деревья, погубила бы злаки и высушила бы все цветы до Края Света. Но ни деревьев, ни цветов здесь не было, так что ей оставалось лишь вопить голосом, который разбил бы стекло, если бы таковое здесь нашлось:

— Свинья?! Ты вернул меня в виде вонючей свиньи?!

Локи очнулся в своей собственной шкуре и засмеялся, и хохотал, пока у него живот не свело…

Хель прошипела: «Мужчины!» — и закрыла глаза.

Мертвые вокруг нее пылью оседали обратно, чтобы лежать в безмолвии и покое еще очень долго.

Мэдди молча обводила взглядом заиленные равнины Хель.

Остатки снов еще усеивали их, напоминая обычные обломки и осколки, каких полно в любой реке или море. Но маленькой компании, которая собралась на берегу Сна, хватало ума не исследовать слишком близко забытые рекой блестящие обрывки, не вполне камни, и соблазнительные испарения.

Ваны присоединились к ним со своего наблюдательного пункта в сердце пустыни, и некоторое время все спорили, что же произошло, но толком ни к чему не пришли. Скади была несколько расстроена, учитывая, что Один очутился вне досягаемости, а Локи…

— В сущности, вы говорите, что я не могу его убить, — в четвертый раз повторила она.

Охотница уже опробовала этот аргумент на Ньёрде, Фрейе и Браги, теперь пришла очередь Хеймдаллю унимать ее (поскольку остальным это так и не удалось).

Хеймдалль оскалил золотые зубы.

— Но почему? — спросила Скади. — Потому что он спас мир? Что ж, если дело только в этом…

— Не только, — раздался голос Идун, она говорила непривычно деловито, что застало Скади врасплох. — Ты не можешь убить Локи, — просто сказала она, — потому что Бальдр хотел, чтобы он жил.

Молчание было долгим.

— Бальдр? — повторила Скади.

Идун кивнула.

И снова тишина, во время которой Идун с некоторым удивлением думала, что льдисто-голубые глаза Скади словно немного затуманились. Не секрет, что при жизни Бальдр разбивал сердца, но…

— Бальдр хотел, чтобы Локи жил? — с сомнением произнесла Скади.

— Локи пожертвовал за него жизнью — за всех нас, — ответила Идун.

И вновь долгое ледяное молчание.

— Ничего более нелепого я в жизни не слышала, — ожила Скади. — Ты еще скажи, что он теперь главный.

— Ну, — согласилась Идун, — формально, в качестве заместителя Генерала…

— А, чтоб меня! — прорычала Охотница, отбросила рунный хлыст и, сутулясь, побрела по песку.

Адам наблюдал за всем издалека. Как ни странно, он не боялся — видимо, события последних нескольких дней навсегда излечили его от страха, — но глаза его сузились от ненависти, пока он смотрел на богов, свернувшись костлявым клубком за камнем на некотором расстоянии от них.

Никто не уделял ему ни малейшего внимания, никто не искал его, не звал и даже не замечал, что его не хватает.

Вот и хорошо, сказал себе Адам. Если он пойдет по широкой дороге через равнину, то смоется задолго до того, как кто-нибудь вспомнит, что он вообще здесь был.

Он двигался быстро и с особенной уверенностью, совсем нехарактерной для Адама Скаттергуда, который покинул Мэлбри полжизни назад. Теперь он вспоминал того Адама с некоторым презрением — мальчика, боявшегося снов. Сейчас он стоял, возрожденный, — человек, возможно даже, последний человек — и сознавал свою великую ответственность. В руке у Адама был золотой ключ, и он крепко сжимал кулак, когда быстро бежал, пригибаясь пониже, по бесцветным просторам Хель, а тихий голосок в его голове продолжал шептать и уговаривать, обещая: