Глеб вдруг понял, что о масочнике здесь не будет сказано больше ни слова. Какой масочник? — его и не было; и слово-то несуществующее, ь самом деле — недоразумение, о котором не положено говорить в кругу взрослых воспитанных людей, случайно мелькнувшая фигурка — временная величина, какой-то абстрактный икс, который вводят в уравнение, делят на него и умножают: чтобы он в конечном счете сам на себя сократился и выяснилось, что игрек действительно равен игреку, зет — зету — и все остались на своих местах…
…Все… — кольнуло вдруг Глеба — так больно, что он едва не вскрикнул. По оконному стеклу спускались капли, как лыжники по склону, плавно виляя на невидимых поворотах, по очереди обгоняя друг друга…
6
Он еще попробовал до исхода дня кинуться на новые поиски, но быстро понял, как это безнадежно: для справочного бюро он даже не знал, оказывается, ее фамилии; в милиции же выяснилось, что по указанному адресу никто, кроме двух старух да еще сына Регины Адольфовны, некоего Карла Ивановича, прописан не был. «Неужели без прописки жила? — начал въедливо интересоваться милицейский капитан. — А Карла Ивановича, значит, вы никакого там не видели?» Глеб поспешил ускользнуть от настойчивого служебного любопытства. Наведываться опять на квартиру к старухам было тем более бесполезно; он уже понимал, что не найдет там ничего, кроме бреда и издевательского лая заколдованного пса. В конце концов, всему можно было найти обоснование: внезапно исцелилась мать (да пусть даже вдруг и умерла), Нина тут же вышла за масочника с голосом Глеба и улетела с ним на Камчатку, подальше от розысков и ревнивого преследования… Мысль пробовала еще изворачиваться, но Скворцов уже знал, чего это стоит. Ведь ты хотел сам… только сам расплачиваться… своим поиском… себя не щадя…
И сквозь эту безнадежную, жалкую и горестную толкотню мыслей пробивалась едва различимая, неявная еще, узнанная однажды мелодия. Глеб Скворцов шел по улице, вслушиваясь в нее. Дождь, легкий, как дуновение, распылял вечерний свет облаков. Улица была жидкая, гибкая, текучая, машины разбрызгивали гладь асфальта, оставляя за собой след, как быстроходные катера, пешеходы ступали, яко посуху, по своим отражениям, такие же переливчатые, как они, среди отражений домов, столбов, деревьев и газетных киосков — все отливало, словно сквозь целлофан, однотонными ртутными расплывами, набухая в то же время весомостью, и воздух был чист, прозрачен и зыбок, как на берегу реки.
1972
