– О, какие-то неприятности на улице. Я не помню. Это было несколько лет назад.

– Каково было постановление суда?

– Он был условно освобожден и взят на поруки.

– Даже несмотря на то, что ваше исследование показало, что он, скажем, потенциально опасен?

– Нам повезло, мы хотя бы сумели провести исследование, мистер Белл. У нас на каждого работника приходится по семьдесят пять ребят. Чертовски много, не так ли?

– Да, пожалуй. Как после этого вел себя Ридон?

– Ну, что вам сказать. Сотрудники, работающие с ребятами, отпущенными на поруки, находятся в том же самом положении, что и мы. У них тоже нет времени заниматься индивидуально с каждым подростком. В результате большой процент ребят, находящихся на поруках, снова попадает во всякого рода истории.

– Как, например, Ридон?

– Да, если вы хотите использовать его в качестве примера, хотя он один из сотен. – Уолш помолчал. – Мы могли бы столько сделать, мистер Белл, если бы у нас были деньги и сотрудники. Столько сделать…

Хэнк утвердительно кивнул.

– Однако вы не считаете, что несколько упрощаете суть дела? Ну, прикрываясь, что ли, всей этой психологией…

– Прикрываясь?

– Возможно, это не то слово. Но вы уверены, что вопрос о детской преступности можно свести к простым психологическим формулировкам?

– Конечно, нет. В действительности, не существует такой категории, как чисто преступный тип. Вряд ли во всей стране можно найти в чистом виде преступника типа «импульсивный неврастеник», то есть такого преступника, который поддается влиянию социальной среды и в то же самое время не является личностью с нарушенной психикой. И мы, разумеется, не можем игнорировать влияние окружения, ненормального положения в школе и даже невежества многих полицейских сотрудников – в качестве факторов, способствующих росту преступности среди молодежи. Однако это не является психологической галиматьей, мистер Белл.

– Эти парни, мистер Уолш, убили другого парня.

– Да, я знаю.

– Оправдали ли бы вы парней на том основании, что у их родителей имеются личные неурядицы?

– Оправдал бы я убийство? – переспросил Уолш.

– Да.

– Это ваша обязанность определять преступникам статью закона, мистер Хэнк, а не моя. Я имею дело с людьми.

Хэнк кивнул.

– Извините, могу я сейчас видеть Ди Пэйса?

– Разумеется, – ответил Уолш.

Когда он поднимался, снова зазвонил телефон.

– Проклятье! – не сдержался он. – Бетти, будь добра, ответь, пожалуйста. Сюда, мистер Белл.

У парня были такие же, как у матери рыжие волосы и карие глаза, такой же овал лица и такой же рот, который выглядел на лице мальчика, превращавшегося в мужчину, странно по-женски. Он был высоким парнем с неразвитой мускулатурой и огромными кистями рук, выдававшими уличного забияку.

– Если вы полицейский, то я не хочу с вами разговаривать.

– Я окружной прокурор, – ответил Хэнк, – и тебе лучше поговорить со мной. Я представляю обвинение по этому делу.

– Тем больше у меня оснований ничего вам не говорить. Вы думаете, я помогу вам отправить меня на электрический стул?

– Я хочу знать, что произошло в тот вечер, когда был убит Моррез.

– Да? Так спросите у Морреза. Может быть, он вам расскажет. Мне нечего вам сказать. Идите и говорите с этими важными шишками адвокатами, которых назначил мне суд. Только у меня одного их целых четыре. Идите и разговаривайте с ними.

– Я с ними уже говорил и они не возражали против того, чтобы я допросил тебя и твоих приятелей. Я полагаю, тебе известно, в каком серьезном положении ты находишься. Твои адвокаты уже говорили тебе об этом?

– Меня будет судить суд для несовершеннолетних.

– Нет, это не так, Дэнни. Тебя вместе с другими ребятами будет судить уголовный суд, третья секция.

– Да-а?

– Да. Дело будет рассматриваться в следующем месяце. Это будет справедливый суд, и никто не собирается с тобой нянчиться. Ты убил человека, Дэнни.

– Да-а? Вы еще должны доказать это, мистер. Я невиновен до тех пор, пока не будет доказана моя виновность.

– Верно. Теперь допустим, ты расскажешь мне, что произошло вечером десятого июля.

– Я уже рассказывал об этом сотни раз. Мы прогуливались, и какой-то грязный пуэрториканец напал на нас, и мы порезали его. Это была самооборона.

– Парень, которого вы зарезали, был слепым. Ты, конечно должен понимать, никакие присяжные не поверят, что он напал на вас.

– Меня не интересует, поверят они или нет. Я говорю, как все было. Можете спросить Бэтмана и Башню. Они скажут вам то же самое.

– Кто такой Бэтман?

– Апосто. Так его называют ребята из клуба.

– Что это за банда?

– Вы все уже знаете об этом. Кому, черт возьми, вы пытаетесь морочить голову?

– Я спрашиваю тебя, – сказал Хэнк. – Как называется эта банда?

– «Орлы-громовержцы». – Дэнни помолчал. – И это не банда. Это – клуб.

– Понимаю. А чем отличается банда от клуба?

– «Орлы-громовержцы» никогда не ищут неприятностей.

– Тогда что вы делали в испанском Гарлеме, если не искали неприятностей?

– Мы прогуливались.

– Ты, и Башня, имя которого, я полагаю, Ридон, и Бэтман. Правильно?

– Правильно, – ответил Дэнни.

– Почему вы называете его Башней?

– Не знаю. Думаю, потому что он высокий. К тому же он очень сильный.

– Как они зовут тебя?

– Дэнни.

– А у тебя нет прозвища?

– Для чего мне прозвище? Во всяком случае Дэнни – уже прозвище. Мое настоящее имя – Даннель.

– Почему ты присоединился к банде, Дэнни?

– Я не принадлежу ни к какой банде.

– Тогда к клубу?

– Я не принадлежу ни к какому клубу.

– Тогда что ты делал с двумя «Орлами» вечером десятого июля?

– Они спросили меня, не хочу ли я пройтись, и я ответил, что хочу. И пошел. Нет закона, запрещающего прогулки.

– Есть закон против убийства.

– Да, но это была самооборона.

– Дэнни, парень был слепым.

– Ну и что?

– А то, что если ты будешь придерживаться этой версии, то я могу гарантировать тебе только одно, что ты кончишь на электрическом стуле.

С минуту Дэнни молчал. Затем сказал:

– Это то, чего вы хотите, не так ли?

– Я хочу знать правду.

– Вы ее знаете. Башня, Бэтман и я прогуливались. Вшивый пуэрториканец напал на нас, и мы порезали его. Вот вам правда.

– Ты наносил Моррезу удары ножом?

– Конечно, наносил. Этот подлец напал на нас. Я ударил его ножом четыре раза.

– Почему?

– Потому, что я хотел ударить его ножом. Вы полагаете, я боюсь ударить кого-нибудь ножом? Я ударил бы ножом любого, кто посмел бы меня обидеть.

– И слепого?

– О, оставьте эту песенку о слепом парне. Он напал на нас.

– Как он мог напасть на вас, если он даже не мог вас видеть?

– Спросите его. Может быть, он слышал нас. Может быть, он и не был на самом деле слепым. Может быть, он только притворялся слепым.

– Дэнни, Дэнни…

– Откуда я знаю, черт возьми, почему он напал на нас? Но это он сделал! И мы проучили его!

– Хорошо, Дэнни. Вы придумали историю и, может быть, она и хорошая, однако в свете имеющихся фактов звучит неубедительно, и я рассчитываю, что ты придумаешь что-нибудь другое. Иначе тебе остается только молиться.

– Я рассказываю, как было. Вы хотите, чтобы я врал?

– Чего ты боишься, Дэнни? Кого ты боишься?

– Я ничего и никого на свете не боюсь, и не забывайте этого, мистер. И вот что я вам еще скажу: если вы думаете, что я отправлюсь на электрический стул, то вы ошибаетесь, я не отправлюсь на электрический стул. И если бы я был на вашем месте, мистер, я был бы осторожнее. Я просто не стал бы вечером ходить по темным улицам.

– Ты угрожаешь мне, Дэнни?

– Я просто вам советую.

– Ты думаешь, что я испугаюсь горстки несовершеннолетних хулиганов?

– Я не знаю, чего вы испугаетесь и чего вы не испугаетесь. Я знаю только одно, что лично я не хотел бы иметь дело с пятьюдесятью парнями, настроенными воинственно.