– Присаживайтесь, мистер Ди Пэйс, – пригласил он, протягивая руку. Ди Пэйс пожал ее и неловко сел.

– Я не знал, следовало ли мне приходить, – сказал Ди Пэйс. Говорил он тихо, почти шепотом, и снова инстинктивно Хэнк понял, что этот человек и во время гнева редко повышал голос. – Но я читал о том, что случилось, и… я подумал, что мне лучше прийти. Я надеюсь, вы ничего не имеете против.

– Я рад вас видеть, – ответил Хэнк.

– Как вы себя чувствуете?

– Сейчас хорошо. Завтра я выхожу отсюда.

– О, значит я застал вас вовремя.

Ди Пэйс колебался.

– В самом деле было так плохо, как писали в газетах?

– Думаю, что так.

– Восемь человек. – Ди Пэйс покачал головой. – Я не могу этого понять. – Он помолчал. – А вы?

– Нет. Не совсем.

– Это были… пуэрториканцы? Или друзья Дэнни?

– Я не знаю. Было темно…

– Впрочем, это не имеет значения, – сказал Ди Пэйс и нервно засмеялся, но тут же остановился, и в его глазах была такая глубокая печаль, какую Хэнк никогда не видел на лице у мужчины.

– Я этого просто не понимаю, – продолжал он. – Может быть, люди ведут себя подобным образом во время войны? Вы были в армии?

– Да, – ответил Хэнк.

– Да, конечно. Глупо спрашивать об этом. Были… – голос его замер. – А я не был в армии. – Он замолчал. – Мой друг обычно посылал мне фронтовой журнал «Янки».

– Это был хороший журнал, – заметил Хэнк.

– Да. В то время я и встретил Мэри… А сейчас мой сын – убийца. – Он потряс головой. – Мистер Белл, объясните мне, пожалуйста, я не понимаю, у меня голова раскалывается, но я не понимаю. Я ничего не могу понять!

Хэнк почувствовал, что в любую минуту Джон может разрыдаться.

– Мистер Ди Пэйс, – сказал Хэнк, – есть много вещей, о которых мы…

– Знаете, что я делал с тех пор, как все это случилось? – продолжал Ди Пэйс– Я детально перебирал в памяти все, что мы когда-либо делали, каждое слово, которое я когда-либо говорил сыну, каждый шлепок, который я когда-либо ему дал, каждый подарок, который я ему сделал, каждое место, куда я его водил. Я проследил все это шаг за шагом, дюйм за дюймом, пытаясь понять, почему он это сделал. Весь вопрос в том, что, если он это сделал, винить надо не его. «Где я ошибся? – спрашивал я себя. – Где? Где? Когда я проглядел своего сына?»

– Вы не можете винить себя за обстановку трущоб, в которой рос Дэнни. С ним было бы, возможно, все в порядке, если бы…

– В таком случае, кого мне винить? Кого мне винить за то, что меня уволили с завода на Лонг Айленде? Кого мне винить за решение вернуться в Гарлем? Мистер Белл, кого мне винить за то, что я неудачник, а мой сын – убийца?

– У вас есть…

– У меня есть жизнь, и она сложилась неудачно, мистер Белл. Джон Ди Пэйс – неудачник. Даже Дэнни знал об этом. Мэри? Мэри меня любит. Что бы я ни делал, для нее все хорошо. Но нельзя ожидать такой же любви от ребенка. Ребенку надо доказать, что ты настоящий мужчина. А что я доказал Дэнни? Я помню, как он впервые узнал, что я не был в армии. Однажды он спросил: отец моего друга был моряком, а кем был ты? Я ответил: меня не призвали в армию из-за перфорированной барабанной перепонки. Он спросил, что это значит? Я объяснил: в барабанной перепонке отверстие, и через него мог бы проникнуть отравляющий газ. «Ты не был нигде? – спросил он. – Ты никем не был?…» Вы летали на бомбардировщиках над Германией, мистер Белл, а я был никем.

– Не говорите глупостей. Кто хотел идти на войну?…

– Я хотел! Но как объяснить восьмилетнему ребенку, когда он хочет знать только одно: его отец был героем? После этого разговора я случайно услышал, как он разговаривал на улице с одним мальчиком. Тот рассказывал ему, что его отец служил на эсминце, потопленном камикадзе. Когда он кончил, Дэнни сказал: «Ты бы видел коллекцию марок моего отца. Держу пари, это самая большая коллекция в мире». Коллекционер почтовых марок против моряка на затонувшем эсминце!

– Не думаю, чтобы это имело какое-либо отношение…

– У вас есть дети, мистер Белл?

– Да. Дочка. Ей тринадцать лет.

– С девочками легче. Я считаю, что вам повезло.

– С ними тоже не так уж легко.

– У вас когда-нибудь было такое чувство, что вы не знаете собственного ребенка?

– Иногда.

– Я нередко испытывал это чувство даже до того, как это случилось, до… убийства. Я часто смотрел на Дэнни и видел, как он растет у меня на глазах, и понимал, что очень скоро он станет мужчиной, а я даже не знаю его. Я недоумевал, когда он стал личностью по имени Дэнни Ди Пэйс, самостоятельной личностью, отличавшейся от людей, которые произвели его на свет. Я удивлялся, откуда он вдруг явился, этот незнакомец, сидевший с нами за обеденным столом и рассказывающий о друзьях, которых я даже не знал. Откуда он пришел? Кто он? Мой сын? Не может быть. Мой сын был совсем малютка, которого я держал на руках, а он сосал из своей бутылочки. Кто этот человек, почти мужчина, которого я почти не знаю? Вам приходили когда-нибудь в голову такие мысли, мистер Белл? В отношении вашей дочери?

– Да, – ответил Хэнк, чувствуя себя неловко. – Иногда.

– Но девочки совсем другое дело. Вы можете о них не беспокоиться. Я где-то читал, что ежегодно арестовывают мальчиков в пять раз больше, чем девочек.

– Вы правы, – согласился Хэнк.

В комнате наступила тишина. Затем Ди Пэйс сказал:

– Знаете, вчера вечером я кое-что вспомнил. Это случилось сразу после того, как я потерял работу. Я помню, что я был во дворе, укрывал на зиму кусты. Мы уже окончательно решили продать дом и переехать обратно в Гарлем, но, понимаете, я не люблю, когда погибают растения, а это был очень плохой угол во дворе, где в зимнее время обычно дули сильные ветры и могли повредить кусты. День был чистый и ясный. Вы знаете такие дни. На мне был старый свитер, я помню…

(Ди Пэйс работает тщательно и без устали. Его коричневый свитер изношен на локтях, но он ему нравится. Это подарок Мэри, сделанный много лет тому назад, когда они были еще молодыми и он ухаживал за ней. Тогда он напоминал ему армейский свитер. Сейчас свитер пропах потом и запачкан краской от прошлых работ по дому, но теплый и хорошо на нем сидит. Ди Пэйс знает, что он никогда не пополнеет и никогда не похудеет. Он останется таким, какой есть, до самой смерти.

Когда Дэнни подходит к нему, он не оборачивается, а продолжает укрывать куст брезентом, крепко привязывая его шпагатом у самой земли. Дэнни тринадцать лет. Он высокий, начинающий мужать мальчик, расстающийся с неуклюжестью длинноногого подростка и превращающийся в хорошо сложенного юношу. С минуту он молча наблюдает за работой отца.)

Дэнни: «Папаша…»

(Он никогда не называл своего отца папой. Применительно к отцу это слово кажется ему несколько слабым. Ему хотелось бы найти такое слово, которое передавало бы теплоту, дух товарищества и мужскую солидарность. Дэнни остановился на слове «папаша», которое, хотя и не полностью, но все же отвечало его требованиям.)

Ди Пэйс: «В чем дело, Дэнни?»

Дэнни: «Это правда, что мы переезжаем?»

Ди Пэйс: «Да, это правда. Подай мне, пожалуйста, вон тот моток шпагата».

(Дэнни подает отцу шпагат, некоторое время наблюдая, как он укрывает куст. Ему хотелось бы помочь отцу Он помнит, что ему всегда хотелось помочь отцу с тех пор, когда он был еще совсем маленьким. Когда его отец красил, он обычно выходил и спрашивал, не мог бы он тоже покрасить, но его отец всегда отвечал одно и то же: «Нет». В какой-то мере Дэнни понимал это. Его отец – аккуратный и добросовестный работник, и ему не нравится, когда ребенок замедляет его работу или вносит беспорядок. Но Дэнни по-прежнему хотелось, чтобы когда-нибудь он мог бы помогать своему отцу.)

Дэнни: «Куда мы переезжаем?»

Ди Пэйс: «В Гарлем. Подай мне те ножницы».

(Дэнни подает ему ножницы и вспоминает, что в нескольких случаях, когда он помогал отцу, то всегда только или подавал что-то, или держал. В своем воображении он представлял себе картину, как они вместе с отцом красят стену дома, сидя на одних и тех же лесах. Он называет отца Джонни, и они шутят и смеются, а во время обеда, сидя вместе на лесах, едят бутерброды, приготовленные Мэри. Затем Джонни говорит: «Ну, начали!», и они вновь принимаются красить стену. Время от времени они поют. Пение начинается самопроизвольно и прекращается так же быстро, как и началось, обычно заканчиваясь смехом. В конце дня они спускаются на землю и, отступив от стены на некоторое расстояние и упершись испачканными в краске руками в бедра, оценивающе осматривают свою работу, и Джонни говорит: «Чертовски хорошая работа, сын. Давай пойдем и купим себе по бутылке содовой».)