— На следующей неделе начинаются весенние каникулы, — сказала мае. — Потом нагонишь, что пропустила. Это если ты уверена, что хочешь сюда вернуться.

Я не могла представить, чем мне еще заняться.

— Тебе нет нужды решать сейчас, — сказала мама.

Парковка и территория колледжа были пустынны. Казалось, многие студенты уже разъехались на весенние каникулы. Наша комната выглядела так, будто там никто не жил. Кровати аккуратно застелены, пол подметен, столы очищены. Я гадала, погибла ли Осень в этой комнате, или это произошло позже, на болоте.

Я бросила взгляд на то место на столе, где стояла когда-то моя лампа.

— Мне так жалко твою лампу, — сказала мае.

Я помотала головой.

— Это всего лишь вещь.

Но она была куда больше чем просто вещь, и мы обе это знали. Лампа утешала меня, когда я, маленький одинокий ребенок, просыпалась по ночам.

— Мы можем попробовать найти такую же. — В голосе ее, так же как и в выражении лица, сквозила усталость, одушевлением и не пахло. — Ту я купила, когда была беременна тобой.

Она редко говорила со мной о том времени, которое, как я слышала, было для нее тяжелым. Она была больна и несчастна, не уверена, что правильно делает, что вынашивает этого ребенка.

Я как раз подыскивала слова, когда заметила на своем столе вазочку с полуувядшими полевыми цветами. Рядом лежала записка: «Ари, мы скучаем по тебе». Мне потребовалась минута, чтобы разобрать подпись. Почерк у Уолкера был почти нечитабелен.

Интересно, увижу ли я его снова?

Усевшись в кабину фургона рядом с мамой, я позволила себе поддаться неопределенности. Весенний воздух дышал прохладой, и длинные пустые полосы низменного ландшафта казались знакомыми: тощие сосны, заросшие кустарником низины, болотная трава всех оттенков, от пепельного и бледно-зеленого до ярко-изумрудного. Мы направлялись на север, проезжая травянистую прерию, разделенную рекой. Земля на том берегу до горизонта казалась голубой.

Я задремала и проснулась, когда мы проезжали парковку для трейлеров под названием «Дубы друидов», где жилые прицепы были увешаны плоскими фанерными щелкунчиками и упряжными оленями, хотя Рождество минуло несколько месяцев назад. В нескольких милях дальше по шоссе на подстриженных лужайках ровными рядами выстроились лицом к дороге аккуратные кирпичные домики. Эти дома не хранили тайн.

— Мы недалеко от Саванны?

Мае кивнула.

Я побывала в Саванне год назад, когда искала маму.

— Мы туда едем?

— Мы проедем сквозь нее. Как ты себя чувствуешь, Ариэлла?

— Нормально.

С аппетитом стало получше. Я уже различала вкус пищи. Но сон оставался нарушенным. Мое сознание все хотело пересмотреть сцену на болоте и в то же время боялось отправиться туда.

— Она была другом, — услышала я свой голос. — Не очень близким, но небезразличным мне человеком. Она была классная, на свой манер — упрямая и храбрая. Она не заслужила такого конца.

— Никто не заслуживает.

И мы обе представили себе Осень, превратившуюся всего лишь в плавающую кучу темной одежды и разметанных по мелководью волос.

— Со временем тебе станет легче. — Мамин профиль непреклонным контуром врезался в пейзаж за окном. — Надеюсь, ты готова услышать то, что я скажу тебе сейчас. Мы едем навестить твоего отца.

Пока мы ехали, мама рассказала, что мы направляемся в дом, который она сняла на Тиби-Айленде, у побережья Джорджии.

— Это самое безопасное место, какое пришло мне в голову, — сказала она. — Учитывая обстоятельства.

Покинув в декабре наш дом — «и он был в ярости, Ариэлла, в ярости от того, что случилось с тобой, и от того, что снова видит Бартона», — он взял напрокат машину и начал искать человека на бежевом «шевроле».

— Все это он рассказал мне только неделю назад, — пояснила она. — Он и рад был бы выйти на связь раньше, но не смел рисковать. Мы думали, что полиция может отслеживать наши звонки.

Рассказ мае изобиловал отступлениями и примечаниями, которые я стараюсь не приводить здесь во всей их полноте. Обстоятельства были таковы: два дня спустя после расставания с нами папа обнаружил у наших ворот «шевроле» с водителем. Когда папа подъехал, джип тронулся с места. Папа ехал за ним до местной старшей школы[11]. Вскоре объект уговорил девочку-подростка сесть к нему в джип. Папа следовал за джипом через всю Флориду с запада на восток. Маршрут закончился в пригородном коттедже в Дайтона-Бич.

— В доме жило едва ли не пятьдесят подростков, — сказала мае. — Рафаэль наблюдал, как одних доставляли, а других забирали. Он хотел проследить за уезжавшими машинами, чтобы выяснить, куда увозят ребят, но у него кончалась сыворотка. Поэтому он позвонил мне.

Мы уже проезжали автопарки и торговые базы на окраинах Саванны. Я высматривала бежевые джипы. В переулке перед нами остановился школьный автобус, и я смотрела, как в него забираются дети. Была ли жизнь у кого-нибудь из них так же сложна, как моя? Вполне возможно.

— По-моему, ты говорила, что наши телефоны могут быть на прослушке.

— Рафаэль изменил голос. — И тут мама улыбнулась, крохотной кривой улыбочкой, показавшейся неуместной. — Он притворился моей сестрой. Он проделывал это в прежние времена, когда она устраивала какую-нибудь пакость, и это делало ее почти сносной.

Затем она снова посерьезнела.

— И я отправилась в мотель под Дайтоной с запасом сыворотки. Он выглядел усталым, но после приема лекарства — просто выжатым до предела. А когда я сдала его взятую напрокат машину и вернулась, то обнаружила его почти без сознания. — Она остановилась на красный свет и повернулась ко мне. — Ариэлла, твой отец серьезно болен. Ты справишься с этим?

Я кивнула. А что мне еще оставалось?

Мы проехали через Саванну, мимо напоминающих свадебные торты домиков на Виктори-драйв, и выехали на Островное шоссе. По-прежнему ни одного бежевого джипа. Мама сказала, что едва успела устроить отца в арендованном домике, когда ей позвонила Дашай и сообщила, что со мной хочет побеседовать Бартон.

— Мы устроили так, чтобы Дашай приехала ухаживать за Рафаэлем, а я помчалась к тебе.

Мае сказала, что Дашай нашла в Саванне врача, одну из нас. Врач обследовала папу и сейчас делает анализы.

— Что с ним?

— Мы пока не знаем.

Теперь мы ехали по двухполосной дороге, окаймленной заливными лугами и водой. Я опустила стекло, чтобы вдохнуть соленый ветер. Центр Тиби-Айленда был туристический, заляпанный кричащими вывесками и видавшими виды сувенирными лавочками. Мама сказала, что, когда она отдыхала здесь в детстве, все было по-другому. Они с папой познакомились здесь на пляже, когда были еще маленькие.

— Кажется, все это случилось миллион лет назад, — говорила она теперь.

Она свернула на маленькую, упиравшуюся в пляж улочку и припарковалась. Когда мы вылезли из машины, она положила мне руки на плечи.

— Не забудь, что я тебе говорила. Он выглядит не таким, каким ты его помнишь.

Вот тогда мне стало по-настоящему страшно.

Мае провела меня по усыпанной гравием дорожке к дому на сваях, выходившему на пляж. Я слушала негромкое шипение океанских волн невдалеке. Мы поднялись по скрипучей лестнице к темно-зеленой двери.

Открыла Дашай, не переставая говорить по мобильнику — удивительно, поскольку они с мамой никогда ими не пользовались, насколько я помню.

— Хорошо, — сказала она. — Поняла. Спасибо, доктор Чжоу. До свидания. — Она отключилась и по очереди обняла нас на входе в дом.

Я не заметила в комнате ничего, кроме папиного отсутствия.

— Где он?

— Он в постели. — Дашай указала налево. — Подожди.

Но я уже направилась туда.

Окна в комнате были открыты, и шум океана слышался громче. На двуспальной кровати под лоскутным одеялом лицом к стене лежал человек, темные волосы разметались по подушке. Рядом с кроватью стояла штанга для капельниц, на ней висело два пакета — один с прозрачной жидкостью, другой с красной. От красного отходила трубка и исчезала под одеялом.