Блатные убивали по-старому — работая на публику. Так зарубили нарядчика, ссученного вора по кличке Рябый: за ним «давно ходил колун», т. е., он был приговорен воровской сходкой.
Сашка Переплетчиков рассказывал: он колол дрова возле барака. К нему подошли двое и попросили на минутку топор. Он дал, хотя понимал что вряд ли топор понадобился им для хозяйственных нужд. Минут через двадцать обоих провели мимо Сашки в наручниках. Один крикнул:
— Сашок, сходи возьми топор.
— Где?
— В черепе у Рябого.
Рябый отдыхал у себя в кабине, когда вошли эти двое. Один занес над его головой топор, другой тронул за плечо: «по соникам» убивать не полагалось. Рябый приоткрыл глаза. Этого было достаточно для соблюдения формальностей. И исполнитель приговора, не дожидаясь, пока нарядчик сообразит, что к чему, рубанул его по черепу. После этого они пошли на вахту и, как требовал ритуал, сказали:
— Уберите труп!
Обычно такие дела поручались молодым ворам долгосрочникам. Двадцать три года сидеть или двадцать пять — большой разницы нет. Зато — какая заслуга перед преступным миром! (Смертная казнь в те годы уголовным кодексом не предусматривалась. Чтобы припугнуть блатных, пришлось ввести специальным указом высшую меру наказания за «лагерный бандитизм». Потом-то узаконили «вышку» и за другие преступления).
Бандеровцы и литовцы убивали стукачей по-другому, показуха им была не нужна. Втроем или вчетвером подстерегали приговоренного в темном местечке и поднимали на ножи. Так было с Костельницкасом, так было и с Лукиновым, начальником колонны шахты-9.
Этот мерзкий тип сидел с незапамятных времен (в формуляре стояло: «троцкист») и знал все лагерные подлости. Однажды зашел в барак с перевязанным горлом, жалобно просипел:
— Ребятки, нет ли у кого стрептоцида, красненького? Ангина у меня.
Кто-то кинулся к тумбочке:
— У меня есть!
Тогда Лукинов сорвал повязку и торжествующе закричал:
— Теперь понятно, кто у меня красным на снег ссыт! С крыльца… Десять суток ШИЗО!
В угоду начальству он изобретал ненужные режимные строгости — как мог, портил людям жизнь. Убили Лукинова за неделю до освобождения. Уже жена успела приехать — хотела встретить у ворот после долгой разлуки…
Совсем другого склада человек был Костя Рябчевский, начальник колонны шахты 13/14. На этом посту он сменил хорошего парня Макара Дарманяна, футболиста из Одессы. Рябчевского представил колонне сам Бородулин такими словами:
— Дарманян вас распустил. Теперь начальником будет серьезный человек, он наведет порядок!
Порядок Костя навел быстро: у него был большой опыт руководящей работы.
В плен к финнам он попал капитан-лейтенантом Балтийского флота. Пошел к ним на службу — не морскую — и за особые заслуги был передан немцам. Он сам похвалялся:
— Я воевал с коммунизмом на двух континентах, в Европе и в Африке.
(В Африку Рябчевский бежал после поражения немцев. Вступил во французский Иностранный Легион и стал служить четвертым по счету хозяевам).
Из Африки в Коми АССР он переехал по причине романтической: в России у Кости была любимая женщина. И он вернулся к ней — под чужим именем. Но и эмгебешники ели хлеб не даром: разнюхали, кто он такой, дали срок и отправили в Минлаг. Своей женщине он и здесь оставался верен. «Обжимал» зеков из своей колонны (т. е., брал взятки продуктами из посылок) и умудрялся через вольных отправлять посылки ей.
Чем-то Рябчевский сильно обидел Сашку Переплетчикова, и тот не раз божился: гад человек буду, я Костю работну начисто!
Как-то раз мы втроем — Сашка, Юлик и я — сидели в сушилке барака и гадали, чем бы открыть банку тушонки: Сашка только что получил «бердыч». В сушилку заглянул Костя — он делал обход своих владений. Увидел Сашку с банкой в руках, понял суть проблемы и вытащил из-за голенища большой нож, вроде финки. Протянул его Сашке как воспитанный человек, наборной ручкой вперед:
— Нож ищешь? На, Саша. Открывай.
А презрительно сощуренные глаза говорили другое: «Ты же, тварь, хлестался, что работнешь меня?.. На, делай!» Он стоял, чуть наклонившись вперед — рослый, плечистый, с квадратным по-офицерски выбритым черепом — и ждал. Сашка открыл банку, вытер нож о брючину и отдал владельцу. Даже пробормотал смущенно:
— Спасибо, Костя.
Такой был Костя Рябчевский. Имел душок. И Сашка был не трус, но конечно же, он не собирался никого убивать — просто играл в блатного. Романтик…
С Лукиновым, при всём несходстве, Костя приятельствовал. Помню, сидели они в столовой и лениво наблюдали за репетицией местной самодеятельности. Пел Печковский, отбивал чечетку Лен Уинкот, загримированный под негра. Лукинов сказал:
— Может, и мы чего-нибудь покажем? А, Костя?
— Ну, давай. Покажем, как вешают.
Такие были у них шутки. Рябчевского тоже пытались зарубить, но неудачно — удар оказался слаб. И сразу родилась легенда: хитромудрый Рябчевский носит под казенной шапкой другую, стальную — вроде тюбетейки. (Если бы знали терминологию оружейников, сказали бы: мисюрку, наплешник…)
Летом 49 года произошло приятное событие: на третий ОЛП с очередным этапом пришли двое, с которыми я подружился на Алексеевке: Женя Высоцкий и Жора Быстров.
Жорина история стоит того, чтоб на ней задержаться. До войны он жил в Пскове, учился в институте, был физкультурником и даже победителем какой-то всесоюзной военно-спортивной игры. В ее комплекс входило и ГТО — «Готов к труду и обороне», и «Ворошиловский стрелок», и ориентировка — всё на свете.
Когда началась война и фронт оказался совсем близко, в городе стали формировать из спортсменов истребительный отряд для борьбы с немецкими диверсантами. Жора, естественно, записался одним из первых. Но в последний момент его вызвали в военкомат. Там Жору ждал энкаведешник в штатском. Поздоровался за руку, назвал Георгием Илларионовичем и объяснил: в истребительный отряд идти не надо. Жора останется в городе и предложит свои услуги немцам. Отец Быстрова, большой железнодорожный начальник, был арестован, как враг народа. Это, по словам чекиста, было сейчас большим плюсом: немцы проникнутся к Жоре доверием. Тем более, что внешность очень подходящая, арийская: рыжие волосы, рост под метр девяносто. А дальше — надо стать для них своим человеком, пойти на службу в полицию, в жандармерию, на худой конец, в армию. И работать на нашу разведку. Ведь вы советский человек?..
Жора сказал, что да, и всё пошло по чекистскому плану. Через полгода он уже преподавал рукопашный бой в школе диверсантов в эльзасском городе Конфлансе (Жора произносил его название на немецкий манер: Конфлянц). От него я получил некоторые разъяснения по поводу власовцев. Это материя сложная. Скажу только, что наша пропаганда называла власовцами всех русских, согласившихся воевать на стороне немцев, а это не точно. Кроме собственно власовских частей (до армии они по количеству не дотягивали), были еще вкрапления в воинские части вермахта. И всюду — в т. ч. и среди настоящих власовцев — публика была очень неоднородная: идейные бойцы с коммунизмом, карьеристы, а чаше всего — бедолаги, попавшие в плен, наголодавшиеся и голодом загнанные в чужую армию.
Рассказывали и такое: военнопленных заводили в баню, всю одежду отправляли на прожарку — а обратно не возвращали. Помывшимся предлагали надеть серо-зеленую немецкую форму (а иногда — черную, не то голландскую, не то из какой-то прибалтийской республики). Надевай чужую форму или гуляй голышом… Не знаю, так ли было — но чувствую, что очень похоже на правду.
Жора Быстров предателем себя, понятно, не считал: он выполнял задание, совершал, можно сказать, подвиг разведчика. После капитуляции немцев явился к советскому командованию и рассказал свою историю. Жору обласкали, долго выдаивали сведения о всех частях, где он успел послужить, а когда он выложил всё, что знал, арестовали и осудили на десять лет по ст. 58.1б — измена Родине.
В лагере ему пришлось очень тяжело: куда эвакуировались его мать и брат, он не знал, посылок ждать было не от кого. Несколько раз он совсем доходил — но кое-как выкарабкался: на Алексеевке ему очень помог Женя Высоцкий. Жорка относился к нему с молчаливым обожанием. Он и вообще был не болтлив, сдержан — но с чувством юмора у Георгия Илларионовича обстояло хорошо. Так же, как у Евгения Ивановича. Про то, что Женя был отличный рассказчик, я уже упоминал. Рассказы у него были на любой вкус — и жутковатые, и весёлые (хотя, как правило и они кончались не очень весело для главного героя).
