Никто из них так и не пошевельнулся. Стоило мне подойти ближе, как меня словно ударило током — прямые спины, слегка вздернутые подбородки. Чувствовалась в этой четверке напряженность словно струна, которую перетянули. А вокруг — звенящая тишина. Лишь колесики моего чемодана громыхали по камешкам эспланады. Да что там — строчили пулеметной очередью!

— Привет! — произнесла я, когда наконец дошла до крыльца, и посмотрела на них снизу вверх.

В какой-то момент мне показалось, что ответа не будет, что меня уже раскусили. Затем Дэниел сделал шаг вперед, и картинка тотчас задрожала и рассыпалась. На лице Джастина проступила улыбка. Раф выпрямился и поднял руку, чтобы мне помахать. Эбби бросилась вниз по ступенькам и обняла меня.

— Эй, привет! — воскликнула она смеясь. — Ну вот ты и дома.

От ее волос пахло ромашкой. Я отпустила чемодан и тоже ее обняла. Странное это было чувство, как будто я касалась человека, сошедшего со старой картины. Господи, оказывается, у Эбби тоже есть лопатки, как и у меня. Дэниел приветствовал меня серьезным кивком и слегка взъерошил мне волосы. Раф схватил чемодан и, стуча колесами по ступенькам, потащил наверх. Джастин долго хлопал меня по спине, а я стояла и радостно смеялась. Я даже не слышала, как Фрэнк завел мотор и уехал.

«Я уже бывала здесь раньше», — первое, что я подумала, переступая порог Уайтторн-Хауса. Эта мысль, словно гром литавр, встряхнула меня, заставила расправить плечи. По идее все здесь было мне знакомо — страшно представить, сколько часов я провела, разглядывая фотографии, прокручивая видеоклипы. Но дело не только в этом. Запах — старого дерева и чайной заварки, с едва уловимой ноткой лаванды. А еще полосы солнца на поцарапанных половицах и легкое эхо наших шагов на ступеньках лестницы, которое затем, словно шепот, разносилось по коридорам. В общем, ощущение было такое — только не подумайте, что меня оно радовало, — наоборот, в мозгу тотчас вспыхнула красная лампочка опасности, — что я вернулась домой.

Начиная с этого момента весь вечер превратился для меня в размытую карусель: цвета, голоса, лица, вещи — все слилось в некую пеструю круговерть и резало глаза. Плафон на потолке, треснувшая фарфоровая ваза, табуретка перед пианино, блюдо с апельсинами, топот ног по лестнице, чей-то веселый смех. Пальцы Эбби, короткие, но сильные, на моем запястье, когда она вела меня по камням внутреннего двора позади дома. Кованые металлические стулья. Древние плетеные качели, которыми играет ветер. Необъятный газон, протянувшийся до высокой каменной стены, скрытой деревьями и плющом. Тень птицы, промелькнувшая по брусчатке. Дэниел помог мне закурить — пригнувшись так низко, что мы едва не касались друг друга головами, загородил ладонями пламя спички. После невыразительной записи звук голосов оглушил меня подобно набату; глаза, казалось, грозили оставить на моей коже ожоги. Бывает, я до сих пор просыпаюсь от того, что слышу рядом с собой голос кого-то из них, словно перенесшийся из того дня.

— Эй, выходи на улицу, — кричит Джастин, — вечер просто чудный!

Или:

— Нам надо решить, что делать с огородом, но мы хотели сначала дождаться тебя, а уж потом… — Это Эбби. — Как ты думаешь?..

Но стоит проснуться, как их нет.

Думаю, я тоже что-то говорила, вот только не помню что. Куда важнее было для меня другое: как удержать вес тела, раскачиваясь на носках, как делала Лекси, голос — в ее регистре, а глаза, плечи и даже сигареты под нужным углом. Как заставить себя не оборачиваться без надобности, как не сморозить какую-нибудь глупость, как не врезаться в диван или стол. Господи, неужели опять? Знакомое пощипывание на языке, легкая щекотка, словно кто-то провел по волоскам на моих руках. Мне казалось, что я все помнила, знала, как это будет, — вплоть до мельчайших деталей. Увы, я ошиблась: воспоминания — ничто. Легкая кисея, сквозь которую, как сквозь дым, проходит безжалостная сталь, прекрасная и смертоносная, — малейшая оплошность, и она раскроит тебя пополам.

В тот вечер это было выше моих сил. Вы когда-нибудь мечтали перенестись в мир вашей самой любимой книжки или фильма? Или телепередачи? Тогда вам должно быть понятно, что чувствовала в те минуты я: казалось, картинка оживала у меня на глазах — такая непривычно-новая и вместе с тем хорошо знакомая. Как замирало сердце, когда я проходила по комнатам, которые уже давно жили своей жизнью в моем воображении, как ноги ступали по ковру, настоящему, не воображаемому, как легкие вдыхали воздух старого дома.

А жутковатое тайное тепло, излучаемое этой четверкой! Даже не верилось, что передо мной реальные люди, которых я когда-то наблюдала издалека и вот теперь ворвалась в их круг. Мы с Эбби лениво покачивались на качелях. Парни готовили ужин и постоянно показывались в дверях, выходящих из кухни в сад, окликая нас. Нос щекотали ароматы жареной картошки и мяса, и неожиданно меня охватил волчий голод. Раф вышел к нам, прислонившись к спинке скамьи, взял у Эбби сигарету и сделал затяжку. Золотисто-розовое небо потихоньку тускнело, и по нему, словно дым от далекого костра, неспешной вереницей тянулись облака. В прохладном воздухе разливался запах земли и трав.

— Ужин готов! — крикнул Джастин; его голос заглушил стук тарелок.

А длинный накрытый стол, безупречный в своей красоте: красная камчатая скатерть, белоснежные салфетки, подсвечники, украшенные побегами плюща. Пламя свечей мерцает в стекле бокалов, играет бликами на столовом серебре, маня к себе сквозь окно словно волшебное видение. И эти четверо — садятся на стулья с высокими спинками, и кажется, что и от них исходит сияние. Дэниел занял место во главе стола, Эбби — на противоположном конце, Раф рядом со мной, Джастин, один — напротив нас. В реальности ощущение ритуала, которое я уловила, когда смотрела видеозаписи, оказалось гораздо мощнее. Нет, то был не заурядный ужин. Это был банкет, пиршество, военный совет, игра в русскую рулетку где-нибудь на самом верху одинокой башни.

Как прекрасны они были! Красивым в привычном смысле слова можно было назвать только Рафа. И все же, когда я вспоминаю их, первое, что приходит мне на ум, — их красота.

Джастин накладывал на тарелки жаркое и передавал дальше.

— Специально для тебя, — сказал он мне с робкой улыбкой.

Раф, когда тарелки попадали к нему, добавлял к мясу жареную картошку. Дэниел разливал красное вино в бокалы из разных сервизов.

Ужин потребовал от меня задействовать каждую клеточку серого вещества. Не хватало еще напиться в первый же вечер!

— Мне нельзя принимать алкоголь, — сказала я. — Из-за антибиотиков.

Так впервые за вечер всплыла тема моего ранения — пусть даже косвенно. На какую-то долю секунды — или мне лишь показалось? — все вокруг словно застыло: бутылка, слегка наклонившись, повисла в воздухе, руки замерли посередине жеста. Затем виночерпий Дэниел возобновил свою деятельность: ловким движением плеснул мне в бокал вина — как оказалось, меньше чем на два пальца.

— Ничего страшного, — невозмутимо произнес он. — Один глоток не повредит. Надо же произнести тост. — Он передал мне бокал и налил себе. — За возвращение.

В то мгновение, когда бокал переходил из его рук в мои, на задворках моего мозга прозвучал резкий, предупредительный окрик. В памяти всплыли гранатовые зерна Персефоны. Никогда не принимай пищу от чужих людей! Тотчас вспомнились старые сказки о том, как одного глотка, одного кусочка бывало достаточно, чтобы заколдованные ворота захлопнулись навсегда, а дорога домой растворилась в тумане и ее разметало ветром, словно никогда и не было. А потом, словно рев сирены в мозгу: «Если это все же они, вино наверняка отравлено. Господи, и как меня угораздило! Им ведь ничего не стоит меня отравить». Мысль пронзила словно электрошок. «Вспомни, как они ждали тебя у крыльца, вспомни прямые спины и холодные, настороженные глаза. Им ничего не стоило весь вечер играть с тобой в кошки-мышки, поджидая, когда наступит нужный момент, и при этом ничем не выдать истинных намерений».