По ночам, если я сплю одна, мне по-прежнему снится Уайтторн-Хаус. Во сне всегда видится весна, холодный рассеянный солнечный свет с предвечерней дымкой. Я поднимаюсь по потертым каменным ступеням крыльца и стучу в дверь. Стучу массивным бронзовым молотком, почти почерневшим от времени и тяжелым настолько, что каждый раз пугаешься его громкого стука. Пожилая женщина в переднике, с неприветливым лицом, впускает меня внутрь. Вешает большой заржавленный ключ на пояс и уходит по дорожке под падающими с деревьев лепестками цветущих вишен. Я закрываю за ней дверь.

Дом всегда пуст. В спальнях никакой мебели, и лишь мои шаги отдаются эхом, когда я ступаю по залитым солнцем половицам, поднимая к потолку круговерть пылинок. Аромат полевых гиацинтов, вплывающий в широко открытые окна, смешивается с запахом мастики для натирания пола. С оконных переплетов откалываются чешуйки белой краски, а над подоконником раскачивается усик садового плюща. Где-то за окном воркуют лесные голуби.

В гостиной, отливая в полосках яркого солнца каштановым блеском, стоит пианино с откинутой крышкой — на него почти больно смотреть. Ветер колышет пожелтевшие нотные страницы, как будто их перелистывает чья-то незримая рука.

Для нас накрыт стол. На нем пять столовых приборов — фарфоровые тарелки и винные бокалы на длинных ножках. В хрустальной вазе букет только что сорванной жимолости. Однако серебряные вилки и ложки потускнели, а плотные камчатные салфетки посерели от пыли. Портсигар Дэниела лежит на своем месте во главе стола, открытый и пустой, если не считать одинокой обгорелой спички.

Где-то в доме раздаются еле слышные звуки: какие-то шорохи, чей-то шепот. От этого у меня почти останавливается сердце. Остальные никуда не ушли; я ошиблась, подумав, что дом пуст. Они лишь где-то прячутся от меня. Они здесь, рядом, причем навсегда.

Я иду на эти еле слышные звуки и обхожу комнату за комнатой. Но всегда опаздываю. Они ускользают словно мираж, и кажется, что их голоса всегда звучат вот из-за этой двери или наверху той лестницы. Обрывок негромкого смеха, всегда сдавленного, скрип дерева. Я оставляю дверцы платяного шкафа открытыми, огибаю колонну винтовой лестницы и краем глаза улавливаю промельк движения: облезлое зеркало в конце коридора и отражение в нем моего собственного лица. Я смеюсь.

Это история Лекси Мэдисон, а не моя. Я бы охотно рассказала вам ее, оставив свою в стороне, но так не получится. Раньше мне казалось, что я собственными руками сшила обе истории, приложив друг к другу краями, и плотно обметала стежками. Я думала, что могу распороть их в любое время, когда только захочу. Теперь мне понятно, что все гораздо сложнее: корни того, что случилось, уходят куда-то в невидимые глубины, исчезая из поля зрения, становясь неподвластными моему желанию.

Во многом история моя — ведь поступки в ней исключительно мои. Фрэнк сводит все к другим людям, главным образом к Дэниелу, тогда как, насколько мне известно, Сэм неким непонятным и экстравагантным образом считает, что во всем виновата Лекси. Когда я говорю, что это не так, они искоса поглядывают на меня и тут же меняют тему разговора. Видимо, Фрэнк полагает, будто у меня развилось нечто вроде стокгольмского синдрома. Такое нередко случается с агентами, работающими под прикрытием, хотя это не мой случай. Я не пытаюсь никого прикрывать, да и прикрывать мне некого. Лекси и остальные никогда не узнают, что вину переложили на них, и в любом случае — какая им разница. Впрочем, дело не сводится только к ним. Возможно, карты сдал кто-то другой, но со стола их взяла я и сыграла всеми, до самой последней. На что были свои причины.

Вот самое главное, что вам следует знать об Александре Мэдисон: ее никогда не существовало. Ее придумали мы с Фрэнком Мэки. Придумали давно, одним солнечным летним днем в его пыльном служебном кабинете на Харкорт-стрит. Фрэнку требовался кто-то, кого можно было бы внедрить в сеть наркодилеров, действовавших в Дублинском университете. Эта работа была нужна мне позарез — за всю мою жизнь мне ничего не хотелось так сильно.

Ходячая легенда — Фрэнк Мэки. В тридцать с небольшим он уже лучший во всей Ирландии специалист по операциям под прикрытием, безжалостный и неустрашимый полицейский, мастер своего дела, канатоходец без страховки и так далее и тому подобное. Он проникал в ячейки ИРА и преступные группировки с той легкостью, с какой обычный человек заходит в местную пивную. Мне рассказывали такую историю. Змей — профессиональный преступник и безбашенный отморозок, который однажды превратил своих подручных в паралитиков только за то, что те отказались выставить ему выпивку в баре, — заподозрил Фрэнка в двойной игре и пригрозил прибить ему руки к столу строительным пистолетом. Фрэнк Мэки хладнокровно посмотрел ему в глаза, и на его лице не выступило ни единой капельки пота. Он блефовал мастерски и так запудрил Змею мозги, что тот одобрительно похлопал его по спине и, признав собственную неправоту и излишнюю мнительность, подарил ему фальшивый «Ролекс», который Фрэнк носит до сих пор.

Я была зеленым новичком, всего год назад закончила полицейский колледж в Темплморе. За пару дней до нашей встречи Фрэнк прислал заявку на полицейских с внешностью двадцатилетних и с университетским образованием. В ту пору я носила пронзительно-желтый жилет, который болтался на мне мешком, и патрулировала улицы небольшого городка в графстве Слиго, где, к моему ужасу, местные жители казались мне неотличимыми друг от друга. По идее у меня должны были трястись коленки, но я нисколько не испугалась. Мне так хотелось получить новое служебное задание, что я не думала о возможных последствиях.

Дверь в его кабинет была открыта. Фрэнк сидел на краю стола, в джинсах и выцветшей синей футболке. Он перелистывал папку с моим досье. Кабинет — крошечный, неряшливый — напоминал кладовку. На столе пусто, не было даже семейного фото в рамке. На полке стопки бумаг вперемешку с блюзовыми компакт-дисками и газетами, колода карт и почему-то женский розовый кардиган с магазинными бирками. Я сразу решила, что этот человек мне нравится.

— Кассандра Мэддокс, — произнес он, подняв на меня глаза.

— Так точно, сэр, — ответила я.

Среднего роста, коренастый, но подтянутый, с широкими плечами и коротко стриженными каштановыми волосами. Я ожидала увидеть кого-то совершенно неприметного, с невыразительной внешностью, вроде того типа из «Секретных материалов». Фрэнка, напротив, отличали резкие, грубоватые черты лица и широко расставленные голубые глаза. Казалось, будто он оставлял после себя в воздухе след. Лично мне не нравятся мужчины такого типа, но Фрэнк явно не был обделен вниманием со стороны женского пола.

— Меня зовут Фрэнк. Оставим «сэр» для офисных клерков, — сказал он.

У него был дублинский акцент, слабо различимый и, думаю, нарочитый. В этом читался некий вызов. Фрэнк соскользнул со стола и протянул мне руку.

— Кэсси, — представилась я, пожимая ее.

Фрэнк указал мне на стул и снова присел на край стола.

— Здесь пишут, — произнес он, постучав пальцем по папке, — что ты умеешь хорошо работать в критических ситуациях.

Я на секунду задумалась над его словами. Давно, еще на практике в бедняцкой части Корка, я отговорила от самоубийства подростка-шизофреника, собравшегося перерезать себе горло опасной, еще дедовской, бритвой. Я почти успела забыть о том случае.

— Надеюсь, что так, — ответила я.

— Тебе сколько, двадцать семь?

— Двадцать шесть.

Свет из окна падал мне прямо в лицо, и Фрэнк долго и придирчиво разглядывал меня.

— Легко сойдешь за двадцатилетнюю. Тут еще написано, что ты закончила три курса колледжа. Где училась?