- Закрути для меня диск, - неожиданно попросила Лада.
Я очнулся от мыслей, устыдился и испугался их - а ну как она и впрямь бросит меня? Mens agitat molem. Как это верно сказано!
Я раскладывал шарики и хотел, чтобы Лада без объяснений, без долгих разговоров поняла, в какой зависимости от меня находится. Пусть знает! Я раскрутил диск и тут же остановил его.
Лада смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и мне казалось, что зелень льется из них, заполняет все вокруг, и что я вот-вот захлебнусь в ней как в болоте. Мне стало страшно. Через меня словно пропустили слабый электрический ток - мускулы мелко задрожали, щеку свело, и я бессильно отвернулся от этих глаз.
- Брось меня, - прошептал я.
И тут же подумал о том, какую глупость совершил. Легко ли мне было узнать, что я не живой человек, вольный делать все, что захочет, а марионетка чей-то воли? Как я чувствовал бы себя, если бы мне рассказали, что я существую только благодаря кому-то? Мне рассказывали об этом, и не раз, когда говорили о Боге, но я не верил в Бога, и не верил в рассказы, а тут...
Я встал и пошел в лес, не разбирая дороги. Продирался сквозь кусты, ломал ветки, меня хлестало по лицу, а я даже не уклонялся, не закрывался руками... Земля вздыбилась передо мной и я стал взбираться по крутому склону, цеплялся за кустики травы, легко вылезающей с корнями из рыхлого песка, я лез и лез, вверх, вверх, вверх... Я уйду от тебя, Лада. Это ради твоего блага. Оставшись без меня, ты перестанешь поступать по моей воле, станешь самостоятельной и поймешь, что шла не за тем человеком. Не ищи меня. И прости...
Я шел и шел, очень долго, пока совершенно не выдохся. Остановился, чтобы перевести дух. Я уже заблудился, или еще нет? Меня окружали мощные сосны. Я обнял одну из них, прислонился к шершавой и прохладной коре, и простоял так очень долго. Потом услыхал чьи-то шаги за спиной, резко обернулся.
- Лада?
Больше выговорить я ничего не мог. Она смотрела на меня зелеными глазами, и я испугался, что приворожен к этой женщине, и мне от нее никуда не деться...
- Ты как здесь? - спросил я.
- Гуляла, - ответила она, слегка улыбаясь, опустила на землю мой рюкзак. - Знаешь, очень сильно захотелось быть с тобой рядом. Я очень навязчива?
Я не ответил, медленно сел, привалившись к стволу, смотрел на нее снизу вверх. Мне не убежать от нее. И не потому, что я не хочу этого по-настоящему. А потому, что этого не хочет она.
Лада тоже села, не сводя с меня глаз. Я медленно произнес:
- Ну и как ты относишься к тому, что узнала?
Она фыркнула, улыбнулась.
- Чушь это все. Не более чем еще одна версия таинственной катастрофы, наряду с пришельцами, швыряющимися кометными ядрами и гигантским бегемотом, потоптавшимся по земле и испарившимся. Что это ты себе вообразил? Кто тебе сказал, что ты на такое способен?
Действительно - кто? Борис, который не существует на самом деле? Или Рацна, который, по выражению того же Бориса, не более чем миф? Впрочем, неважно, кто сказал, важно, что я это знаю. Пусть Лада считает, что я ошибаюсь. Ей так легче.
- Ладно, подруга, - сказал я. - Давай выбираться отсюда.
- А что выбираться? Дорога - вот она.
Значит, я сделал круг и вернулся туда, откуда ушел. И вообразил, что Лада смогла захотеть что-то так сильно, что ее желание исполнилось. Глупец!
- Где заночуем? - равнодушно спросил я.
- Солнце еще высоко и можно идти. Слушай, а давай вернемся, а? На постоялом дворе тепло и уютно, сходим поужинаем, и спать. А? Ночевать в лесу что-то не хочется. Зашли мы, конечно, далеко, но если поторопиться, то к ночи успеем.
Я рассеянно кивнул. И мы пошли обратно.
Мне все равно. Теперь-то я понимаю, от кого хотел уйти. От Лады, Нади и Жанны. Но от них не уйдешь. Не так просто сделать то, против чего восстает твое подсознание. Невозможно отказаться от способности переделывать мир по своему усмотрению. Я, во всяком случае, на такое не способен.
- Знаешь, - сказала Лада, и я вздрогнул от неожиданности. - А этот мир совсем не так плох. Ты смеешься надо мной, когда я высказываю коммунистические убеждения, а твой мир получился именно таким. Смотри сам. Нет сильной и всеподавляющей власти. Потому что нет преступности. Ну, практически нет. Это же совершенно идиллический мир! Все несчастья сосредоточились в Сибирске и его окрестностях. Здесь же - тишь, да гладь, да божья благодать. Люди работают себе, зарабатывают хлеб насущный и им хорошо. Они почти забыли, что было до катастрофы. Все на свете можно забыть, ведь так? Ну, не забыть, так хотя бы, затолкать на верхние, труднодоступные полки памяти. У людей нет правительства, которое можно было бы ругать и на которое можно сваливать все свои беды. Нет внешней политики, потому что нет ни врагов, ни друзей. Мир разделился на страны, которые не воюют, которые не знают друг о друге, не знают, существуют ли они еще. Нет ни телевидения, ни радио, ни транспорта. Мы не знаем, что происходит в Америке и в Африке, но ведь, по большому счету, разве нам на это не наплевать? Всеобщего равенства не достигнуто, но к этому никто и не стремится, потому что это идеал, а идеалов не достигают, на них только молятся. Ты, конечно, скажешь, что коммунисты-то как раз были за сильную власть, и железной рукой гнали человечество к счастью, которого сами не понимали и не представляли, в какой стороне оно находится. Да, это так, но те коммунисты жили в совершенно другом мире! А здесь почти социализм.
- Вот именно, почти, - проворчал я. - Скорее - общинный строй.
- И чем он плох?
- Он плох тем, что для него понадобилось стереть с лица земли три четверти человечества. Или даже больше.
- Что случилось, того не изменишь, - Лада пожала плечами. - Значит, так было надо.
- Вот как? Надо. Очень просто. Надо и все. Этого достаточно! Ах, коммунисты! Как это знакомо! Надо убить миллионы человек - убьем. Легко! Ну хорошо. Тогда было надо коммунистам для поддержания совершенно противоестественной власти. А сейчас - кому?
- Неважно, кому. Миру. Природе. Людям. Богу, наконец.
- Я не верю в Бога.
- А тебе не обязательно в него верить. Его существование от этого не становится менее вероятным.
Я даже остановился, посмотрел на Ладу. Кто это говорит? Она или я? Чьи это мысли?
- А ты веруешь? - спросил я и посмотрел испытующе.
Она помялась и нехотя ответила:
- Скорее да, чем нет. Мне трудно сказать. Я не религиозна. Просто мне кажется, что над нами кто-то есть. И не потому, что он нас создал, - она гневно сверкнула глазами, - а потому что он все видит и все знает.
- Странно, - я покачал головой. - Коммунисты обычно не веруют в Бога.
- Какие коммунисты? Те, которые были раньше - да, не верили. Но оглянись! Теперь совсем другие времена!
- Но совсем недавно, - помнишь? - ты заявила Прасковье, что ты атеистка и не веришь в Бога.
- Я так сказала? - Лада смутилась, покраснела. - Слушай, я тогда была злая, голодная и могла наговорить все что угодно.
Нет, определенно я в сумасшедшем доме! Иначе просто не может быть. Я так глубоко погряз в своем безумии, что выбраться оттуда мне не помогут ни доктора, ни новейшие патентованные средства. Неужели я так никогда и не очнусь?
- Не смотри на меня так, - попросила Лада. - Прямо как Борис.
Вот. Она знает Бориса. Откуда, позвольте спросить?
Мы пошли дальше. В Красноянск мы вошли глубоким вечером, когда ночь оставила только слабую полоску света на западе. Я не хотел видеть Надю, мне казалось, что если мы встретимся втроем, Лада обязательно все поймет. В вестибюле никого не было. Я зашел в конторку и взял ключ от своего номера. Мы поднялись наверх, и устало растянулись на кроватях.
Я подумал, что Лада - идеальная жена для меня. Еще бы! Она ни словом не упрекнула меня в том, что я потащился куда-то прочь от города, блуждал по лесу, бросив ее на дороге, и показал ей то, чего она не должна была знать. Или это только сейчас, до замужества? Став законной супругой, она изменится, станет пилить меня почем зря, упрекать во всех грехах, растолстеет, будет пить чай из блюдечка, на голову наденет бабский чепец и начнет ругать современную молодежь? Я замотал головой, чтобы вытряхнуть такие мысли.
