Да, я знаю, что скучно только дуракам, а умный всегда найдет развлечение, например, в размышлении. Но меня уже и размышления не развлекают. Может быть - я дурак? Все может быть. А может и не быть. Если сказать: надоело все, то это значит ничего не сказать. Надоело даже думать о том, что надоело все.

Когда приходишь домой, садишься на скрипучий диван и оглядываешь убогую обстановку, становится еще тоскливее. Обшарпанный стол с компьютером, у которого видно все внутренности (это от того, что крышку приходится слишком часто снимать и ставить на место; надоело, вот и снял ее); пара расшатанных стульев; облезлый книжный шкаф послевоенных времен; старинный, еще черно-белый телевизор, который, впрочем, не работает; я сам, как предмет обстановки - старый холостяк около тридцати лет, неухоженный, прокуренный, с плохими зубами, плохими волосами и мутным взглядом разочарованного жизнью старика.

Надоела ли мне жизнь и не хочу ли я свести с ней счеты? Жизнь надоела, но сводить счеты - дудки! Она тем и радует меня, жизнь, что надоела. Счастье в несчастье, а несчастье - в счастье. Парадокс? Глупость? Это только на первый, поверхностный взгляд. И на второй, и на третий. А на четвертый - это как повезло с интеллектом. Если повезло, то понятно, а если нет, тут уж ничего не поделаешь.

Пробовал ли я пить с тоски? Пробовал. Но это же идиотизм - пить с тоски. Потому что становится еще хуже. Трезвому тошно, а пьяному - тем более. Впрочем, это кому как, я не настаиваю. Может быть кому-то спьяну и не хочется выть.

Поговорить не с кем, вот что худо. То есть, поговорить-то можно. Только вот о чем, смотря по тому. Нет, я далек от того, что кругом одни идиоты, а я такой умный. Но иногда мысли такие приходят, отпираться не стану. Это же такое наслаждение - считать себя умнее всех, думать о том, что тебя не понимают, не признают, не видят твоих талантов, не считают нужным даже обратить на тебя внимание! Мнить себя непризнанным гением так сладко... Они все бездарности, хапуги, жулики, воры, а как живут! А ты, такой честный, умный, образованный... Боже мой - в такой халупе, одет как работник свалки, уставший неизвестно от чего, разочарованный, но... надеющийся еще на что-то. На что? Не могу объяснить. Не в силах. На что-то такое, эдакое. На чудо. На явление Христа народу. На исцеление умственно и физически убогих. На изгнание бесов. На воскрешение того юноши, который так рвался когда-то к знаниям, к любви, к свободе, к счастью... Вот когда умрет надежда, тогда можно будет и в петлю. А пока - рано. Вдруг что-то такое сдвинется в небесных шестернях, повернутся они не туда, куда обычно, щелкнет где-то в механизме и вспыхнет давно перегоревшая лампочка...

Я не знаю, когда я стал таким. Может быть тогда, когда женился на Галине? Уже через месяц я понял, что угодил в капкан. Через три месяца я готов был выть на луну, на людей, на самого себя. Через полгода я завыл. В итоге - развод и бездомная жизнь. Галина оттяпала у меня квартиру, оставшуюся от родителей. Я не виню ее. Собственно, я сам хлопнул дверью и ушел. Ушел сюда, в убогую комнату, которую снимаю у пожилой еврейки с бородавкой на подбородке, которая ворчит на меня по малейшему поводу... А может быть - еще раньше, в детстве, тогда, когда соседский мальчишка в разгар дворовой ссоры плюнул мне в лицо. Я прибежал домой и со мной случилась истерика. Отец сначала пытался успокоить, потом начал кричать, что я будущий мужчина и не должен плакать, а должен пойти и набить обидчику морду... Мне до сих пор часто снится этот плевок, и я просыпаюсь в холодном поту.

Вот, таковы мои развлечения-размышления. Мне просто больше нечего делать. Я пытался устроиться на вторую работу, чтобы занять свободное время, но у меня не получилось. То ли я плохо пытался, то ли не ту работу искал, не знаю. Мне нечем занять длинные вечера. Быть может, стоит починить телевизор?

Я столкнулся с ней на улице, столкнулся в буквальном смысле. У нее выпали из рук какие-то книги и тетради. Я бросился поднимать, она тоже, и тут наши взгляды стукнулись друг о друга. Именно стукнулись - другое слово тут не подходит. Я ощутил удар. У нее синие глаза. У нее беспомощные глаза. Как у ребенка, впервые попавшего на шумную улицу с оживленным движением. Мы смотрели друг на друга всего мгновение, но этого хватило мне, как я думаю, на всю жизнь.

Я шел по улице, не видя ничего вокруг, кроме ее глаз. Натолкнулся на что-то мягкое, остановился, ничего не понимая. Послышался какой-то неприятный шум, какие-то странные звуки. Что это? Не скоро до меня дошло, что натолкнулся я на толстую женщину, которая кричит что-то, брызгая слюной с мокрых губ:

- ...залил шары и прет прямо на людей! У, шантропа! Да он не пьяный, он обкуренный! Наркоман чертов! Чтоб тебе ни дна, ни покрышки! Да чтоб тебе...

- Спасибо, - сказал я, обошел препятствие и пошел дальше, не понимая уже, что продолжает кричать эта женщина. И кто она такая, и зачем она здесь?

Я пришел домой, прошел мимо Сары Иосифовны, не обращая внимание на ее ворчание, не слыша, ЧТО она говорит, запер дверь и сел на диван, глядя в одну точку. Мне не хватало воздуха. Сердце билось под подбородком.

Это она - та самая, которую я так долго искал! Но почему, почему я не остановил ее, не заговорил с ней? Ведь может случиться так, что я ее больше никогда не увижу! Ну вот, ну вот! Почему я здесь? Что случилось со мной, в какой столбняк я впал? Почему я шел, ничего не видя, вместо того, чтобы заговорить с ней? Столкнулся с какой-то теткой... При чем тетка, какое она имела право встать между нами? После столкновения с теткой очарование ушло, растворилось в неприятном крике... Где теперь та девушка? Боже мой, я не помню даже места, где встретился с ней! Ну не дурак ли я? Дурак, ах, дурак! Недаром мне бывает скучно, хоть волком вой! Постой, ты о чем? Не о том, не о том! Я ведь и лица-то ее не разглядел, одни глаза... Как я ее узнаю, если вдруг встречу снова? По глазам, по глазам! Мне достаточно будет заглянуть ей в глаза!

Что такое гудит возле меня так монотонно, на одной ноте? Гудит и гудит, и никуда от этого гудения не деться. Муха? Нет, слишком низко. Оса? Пчела? Нет, это кто-то что-то говорит. Радио? Но у меня нет радио!

Я постепенно вплываю в действительность, фокусируется зрение и включается слух. Да это же Сара Иосифовна! Это она вошла без стука... Кстати, почему она вошла без стука? Или она стучала, да я не слышал?

- ... ноги никогда не вытрет, шлепает в грязных ботинках через всю комнату... И дверь входную не захлопнет, сколько ни говори, сколько не увещевай его...

- Кто? - спросил я, хлопая глазами.

Сара Иосифовна замолчала, будто ей заткнули рот. Посмотрела не меня сквозь толстые стекла очков с великим неудовольствием, шевеля толстыми губами. Помолчала. И продолжила:

- ... сколько не уговаривай. На улице грязно, ему ли это не известно. В подъезде грязнее чем на улице, ему и это известно.

- Я вытер ноги, Сара Иосифовна, - беспомощно пробормотал я.

Хозяйка снова замолчала, уставилась на меня водянистыми глазами. Старая больная женщина, живет на мизерную пенсию и на квартирную плату, которую я плачу ей, причем весьма нерегулярно.

- Правда? - спросила она через минуту.

Я смешался. Совершенно не помню, вытер ли я ноги. Скорее всего да, потому что такие вещи делаются машинально, но точно сказать не могу.

- Вытер, - сказал я еле слышно.

Сара Иосифовна вздохнула. В этом вздохе прозвучало великое сомнение. Сейчас она уйдет, возьмет тряпку и, с трудом сгибаясь, станет мыть полы. И ни за что не даст это сделать мне - я уже пытался и знаю.

И она ушла. Некоторое время ее не было слышно, потом зажурчала вода, выжимаемая из тряпки, шлепнуло по полу и Сара Иосифовна снова начала что-то ворчать. Я вздохнул и развел руками. Иногда мне хочется ее убить. Это что-то глубинное, из бессознательного, где таится кровожадный троглодит, привыкший решать проблемы дубиной. Но чаще всего мне ее жалко. В сущности, она такая же как я, одинокая, беззащитная и беззлобная. Все ее родственники давно уехали из страны, но она осталась. Для нее этот мир - родина, и она не променяет его ни на что. Ее пенсии не хватает на лекарства, и как она живет - ума не приложу. Наверное, так же как я - мне не хватило бы на лекарства моей зарплаты, вздумай я заболеть. Родине наплевать на нас, и это на ее, родины, совести. Если у нее она есть...