Толкований обрывка бумаги может быть столько же, сколько и толкователей. Я пытался ему это объяснить. Его работа не так уж отличается от моей, однако он к ней неспособен. У него есть обрывок «папируса», запись, сделанная государственным писцом, – в данном случае отрывочек из архивов британской армии, пересказывающий изъеденную молью историю исчезновения Марлоу, беспомощное собрание несообразностей и прямых признаний в неведении. Иными словами – плодородная почва для недалеких выводов и пустопорожних возвещений. Когда свидетельства настолько неоднородны, сказал я ищейке-свищейке, сколько объяснений может выдвинуть одаренный воображением археолог? Дюжину, а то и больше. А если подключить дюжину умов, объяснений будет дюжина в квадрате, и получится уже сундук возможностей.

Пусть поведение дураковатого сыщика всем нам послужит ценным уроком текстуальной достоверности. Мой друг трагически погиб всего несколько лет назад, и уже чертовски сложно понять, что же произошло. А теперь устремим разум на три с половиной тысячи лет назад и попробуем по немногим документам абсолютно точно установить, что происходило в Фивах с людьми, которых мы едва ли понимаем, язык которых остается для нас загадкой – мы не знаем даже, как произносить слова. (Патефоны! Будь у древних патефоны, эти великие поручители бессмертия для бессчетных певцов современности, мы бы услышали их речь и всё узнали. В своем роде позор: в нашу эпоху упадка патефон изменил природу бессмертия; мы, скорее всего, никогда не узнаем, как произнести «Атум-хаду», зато мир будет вечно помнить имена Дэйзи Монтгомери, Виктора Эдвардса с его «Парнями в смокингах», Уилла Рентхэма и «Певчих Птиц Веллингтона».)

Заблужденцы наподобие Феррелла пугают, неизбежно задумаешься о тех, кто, будучи привлечен молвой о твоей посмертной славе, однажды тебя раскопает. Что, если до меня сейчас или через тысячу лет станет докапываться какой-нибудь китайский болванище а-ля Феррелл? Что не так поймут или вообще пропустят – сознательно или по халатности – в тех записях, которые я после себя оставлю? Боги, защитите нас от археологов вроде мистера Феррелла! Вдруг мой будущий хронист, как и Феррелл, посчитает важным тот факт, что бесконечно рассеянное Министерство обороны потеряло мое досье, когда на нем ставили штамп «вернулся» поверх «пропал без вести»? Так на руинах реальных жизней нагромождается ложь поддельных биографий.

А ты, моя дорогая? Что бы с нами было, поверь я всему, что услышал сегодня от мистера Феррелла? Желаешь всю трогательную сцену? Воспроизведу ее тут как смогу. Будучи спрошенным: «Вы с Финнераном собираетесь вернуться в Бостон? Серьезно?» – я то ли поперхнулся, то ли рассмеялся. Демонический детектив недужно смотрел в будущее. Мысль о том, что я возвращаюсь к тебе, была ему невыносима, потому, желая меня отговорить, он прибегал к различным уловкам.

«Разумеется, – сказал я. – Почему нет?»

«Но она оставила вас. Бросила вас».

«Нет, все не совсем так. Вы заблуждаетесь».

«Она велела мне швырнуть это вам в лицо». Феррелл предъявил мою последнюю отосланную тебе каблограмму, в которой я призывал тебя к спокойствию и говорил, что не верю, будто ты хотела разрыва между нами. У него имелись также несколько моих к тебе писем. Маргарет, зачем ты их ему отдала?

«Она – чудесная женщина, – Он впал в задумчивость, лыбясь и тем намекая, что близко тебя знает, – Но ее болезнь – такая трагедия…»

«Болезнь излечима», – сказал я в отвращении, ибо он вторгался в нашу жизнь.

«Излечима? Не знаю. От опиума так легко не отделаешься, а когда я видел ее в последний раз, она…»

«Опиума?» Признаюсь, безбрежность его лжи меня напугала, и он поспешил закрепить успех. «Не смешите меня, Трилипуш. Вы у меня как на ладони. Удивительно слышать, что вы возвращаетесь и собираетесь жениться. Зачем? У вас есть сокровища, Финнеран и его дружки платят по всем вашим счетам, вы победили. Зачем теперь жениться? Или это вам для чего-то нужно? Вам по нраву, что она тешит себя опиумом, так легче прикрыть собственный разврат, да? Вот жалость-то. Она красивая. Когда я уходил, она лежала в постели и шептала мое имя, и вот что я вам скажу: вы много потеряете, коли будете ее накачивать и сделаете прикрытием для вас с вашими мальчиками. Хм, Трилипуш, вы, кажись, ревнуете. С чего бы это, а? Думали ее удовлетворить одними наркотиками? Вы, само собой, ничего не знаете о женщинах…»

Маргарет, по его словам выходило, что вы стали любовниками; он подробно описывал, как вы обнимались в твоей комнате на авеню Содружества: как ты стонала, как вздыхала, каков твой стан, цвет твоей кожи. Я решил не верить его истории – да и мог ли я поступить иначе? По мне все это вздор, пусть тебя действительно, как он уверял, держали в заточении под наркотиками. Это все ерунда. Нет, мне известны уловки полицейских. Считая, что ты скрытничаешь, они будут истязать тебя ложью до тех пор, пока ты не раскроешься. Ты кричала «Гарри!» – сказал он, откинувшись на спинку стула, сложив кончики пальцев, вращая глазами и облизывая сухие губы. «Гарри, ты мой единственный красавчик!»

Я не вышел из себя, хотя, будь я поздоровее, крепко побил бы его за все, что он о тебе сказал. Полагаю, я мог его пристрелить, но мы были на людях, к тому же я не стрелял из «вэбли» несколько лет. И все-таки мое намерение вернуться в Бостон – к тебе – пробудило в нем дьявола: «В моей власти прикончить вас, Трилипуш. Коли я скажу О'Тулу, что вы украли его деньги, вам конец. Держитесь от нее подальше – и останетесь в живых». Он пытался подкупить меня: «Жалко, Трилипуш. Колдуэлл стоит целого состояния. Скажите мне, где его останки, мы могли бы поделить деньги».

Оставим Феррелла. Он пригрозил заявиться на мой участок с полицейскими и собаками, хотя зачем ему это – ума не приложу. Не важно. Прости, что он тревожил тебя и пытался отравить чистую как родник правду наших жизней. Пронесутся мгновения – и сказанное им забудется. Молю тебя, развей Феррелла мановением грациозной руки.

Но почему же он владеет той каблограммой? На самом ли деле ты отдала ее ему, бросила со смехом, как он утверждает? Отдала ли ты ему письма? Сейчас это вряд ли имеет значение. Однажды мы во всем разберемся. Забудь, моя любовь. Забудь о грязных отпечатках башмаков Феррела. Тебе не нужны никакие мои письма, кроме одного – этого дневника.

Подумай сама: чего этот канительный чумазый раскопщик поддельных страховок и разводов от меня ждал? Подтверждения басен про убитых людей и твоего отца, что бежит от долгов. Безумный сказочник Феррелл! Его следует игнорировать, любовь моя, или он замарает все вокруг: правду, гробницу, мое бессмертное достижение.

В итоге же после скромного tête-à-tête с сыщиком я почти счастлив. Столь долго я ждал его прихода с некоторым даже волнением, а в финале обнаружил, что за мной гонятся по причине, со мной совсем не связанной. Теперь куда легче. Если бы его слова имели хоть какое-то отношение к реальности – но куда там!

«Погодите! Вы думаете, я убил Пола Колдуэлла?» – спросил я, в открытую веселясь, когда его бредовое лопотанье завершилось безумным выводом.

Как ни парадоксально, отталкивающее общество детектива наградило меня единственной радостью: среди его сумасшедших россказней мое внимание привлек лишь рассказ о пропавшем мальчике. Феррелл поведал многое, и удивительно, однако же история чудесного мальчугана и священника, отца Раули, меня тронула. Я повторяю сейчас то, что слышал от Феррелла, но хочу тебя кое о чем спросить.

Я знаю, что ты меня любишь. Я знаю, что все недоразумения между нами рассеются. Но что, если я не тот, о ком ты мечтаешь? Вот мое признание: я не был рожден для этой роли. Я не должен был сражаться, чтобы победить. И я признаюсь: мне стыдно.