Внутреннему взору Юлека представилась картина, которую он часто видел. Перед ним как наяву вставало прекрасное лицо родины: черные брови лесов, голубые глаза озер, львиная грива желтеющих нив и тонкие жилки дорог и тропинок, где природа укрощена и приручена трудолюбивым народом, трудом поколений. «Где родина моя?» — от этих трех слов у всех на душе стало как-то светлее, сильнее билось сердце, от ярких национальных красно-сине-белых цветов рябило в глазах.

Экономические требования переплетались с политическими. Рабочие потребовали «восстановления чешского государства», свободы печати, слова, собраний. Власти на первых порах не отваживались применять оружие против бастующих. Они ждали, когда ряды бастующих дадут трещину, зная, что реформистские лидеры прилагали все усилия к тому, чтобы восстановить «мир и порядок». Социал-демократы выкрикивали перед толпами рабочих свои пораженческие лозунги: «Не порите горячки! Ваши требования будут удовлетворены! Спокойствие и рассудительность! Никакого насилия!» Когда бдительность бастующих была ослаблена, к городу были подтянуты войска. На Большом Борском поле проходили бурные народные митинги. Наконец наступил подходящий момент для карательной операции. Уланы е шашками наголо помчались на безоружную толпу рабочих.

— Разойдись!

Взметнулись шашки, посыпались первые удары, упали первые жертвы, головы и плечи задвигались: началась свалка. Юлек очутился в самой толчее, он тщетно искал отца глазами. Все смешалось, и события уже не зависели от воли людей. Рабочих загнали в казармы, где заставили принести присягу верности императорскому дому. Один из лидеров социал-демократов, Габрман, стараясь оправдать штрейкбрехерские действия, писал: «…было признано необходимым, в интересах дела, уберечь чешский народ от напрасного кровопролития до тех пор, пока не наступит подходящий момент, решающий момент».

Могучим катализатором национально-освободительного и революционного движения в чешских землях стала победа Великой Октябрьской социалистической революции. Цензура старалась не пропускать сообщения из России, мало кто знал, кто такие большевики и чего они хотят. Было много противоречивых сведений, догадок. Однако долго скрывать «свет с Востока» было невозможно.

Лозунги большевиков о мире, о праве наций на самоопределение вплоть до отделения ураганом пронеслись по Европе, получили с самого начала горячую поддержку широких слоев чешского населения. Они соответствовали идее создания Чехословацкого государства. Многие чешские буржуазные политики, еще недавно проявлявшие максимум верноподданнического усердия, могли позволить себе без особого риска занять более решительную позицию по отношению к Вене. Они пришли к выводу, что лозунги мира и самоопределения наций можно использовать по-своему, в интересах чешской буржуазии при условии, если они будут осуществляться под ее контролем и в приемлемой для нее форме. С весны 1918 года идея создания Чехословацкого государства начинает открыто обсуждаться в печати. С февраля по май 1918 года в Чехии прошло 86 демонстраций и манифестаций за мир, самоопределение наций. Не было ни одного района, ни одного промышленного города, где не проходили бы забастовки и голодные демонстрации. Процесс революционного брожения затронул и австро-венгерскую армию. С марта 1918 года из Россия хлынуло 600 тысяч пленных солдат, которые усиливали антивоенные настроения, поднимали мятежи и бунты в частях. Это был протест против продолжения войны, грозящей отправки на фронт, признак начавшейся агонии австрийской военной машины.

Впервые во время войны день рабочей солидарности был отмечен всеобщей забастовкой и массовой демонстрацией, проходившей под лозунгом окончания войны и самоопределения наций. Учащимся прочитали циркуляр Императорско-королевского земельного школьного совета для Королевства Чехии:

«На день 1 мая объявлены различные сходки и демонстрации. Поэтому мы предупреждаем вас о необходимости остерегаться возможных увечий и прочих неприятных последствий. Избегайте всевозможных сборищ или процессий и не слушайте выступления ораторов…»

Юлек стал инициатором забастовки учащихся своего училища. О том, что в городе готовится первомайская демонстрация, он узнал от отца и от рабочих завода, куда он каждый день носил отцу обед. Юлек внимательно прислушивался к разговорам в цехах.

Здесь втайне была изготовлена знаменитая «Большая Берта», которая стреляла по Парижу. Юлек смотрел на эти дальнобойные чудовища, которые днем и ночью за десятки километров будут посылать, изрыгать смерть и разрушения. Мальчик разглядывал все вокруг, как отец вместе с другими старательно, искусно обтачивает куски металла, а в соседних цехах из этих деталей собирают грозные орудия, орудия смерти. Мальчик думает и никак не может понять: как же это все так получается? Отец и другие рабочие ненавидят войну, страдают от нее, а сами…

Юлек со своими товарищами Вацлавом Соукупом и Ольдржихом Бурианом убеждали учащихся идти не на занятия, а на площадь к рабочим-демонстрантам. Одни соглашаются сразу, другие отказываются наотрез, третьи колеблются:

— Это ведь с утра? В учебное время? Могут исключить!

Юлек убеждает:

— Если пойдем все, ничего никому не будет. Слышали вы, что такое солидарность?

Он рассказывает о том, что не раз видел на шкодовских заводах.

— Могут наши отцы, старшие братья, значит, можем и мы.

…Первое мая. В переулках, в подворотнях домов — конные жандармы, полиция. Вместе со взрослыми на главную площадь отправляется Юлек с учащимися. Одеты во все самое лучшее, на груди красные банты. Трибуна увита гирляндами. Вокруг плещутся большие красно-сине-белые флаги, символ будущей независимой Чехословакии. Звучала песня «Где родина моя?» — ее будущий гимн.

Сколько здесь было народа! Демонстранты стекались со всех сторон. Юлек не мог не удивиться тому, как изменились рабочие. Они уже не топтались перед воротами завода беспомощной толпой. Какое-то веселое напряжение заметно было в людях, оно сказывалось в походке, во взглядах, во вспышках смеха. Рабочих, которые обычно в это время простаивали у станков, охватило хмельное весеннее настроение, они словно отведали вина весны и свободы. И когда раздалась мелодия, Юлек с восторгом подхватил ее:

…Назавтра утром в класс пришел сам директор Барвиеш.

— Признавайтесь по-хорошему, господа, кто участвовал в демонстрации!

Никто не думает отпираться. Да, были, да, участвовали.

— Кто зачинщики в классе?

Молчание. Юлек смотрит прямо в глаза Барвиешу.

— Это праздник трудящихся, господин директор. Наши родители простые люди. Значит, это и наш праздник.

— Здесь вам не митинг, ученик Фучик. Кто из чужих, из взрослых, подбивал, настраивал вас? Отвечайте!

— Мы уже сами взрослые.

— Ваше дело пока учиться, получать знания. Судя по вашим ответам, Фучик, вы добиваетесь сомнительной чести быть исключенным первым? Что ж, если не назовете организаторов…

Юлек бледнеет, насупившись, молчит, угроза серьезная. Потом снова смотрит в глаза Барвиешу:

— Господин директор, чему вы учите нас сейчас? Барвиеш, подхватив свою саблю, хлопает дверью.

21 июня 1918 года к вечеру на Котеровской улице в Пльзене, по которой всегда бегало множество голодных ребятишек, появился крытый военный фургон. Солдаты начали грузить буханки черного хлеба. Какое-то мгновение они в упор смотрели друг на друга — вымуштрованные плечистые солдаты и голодные, босоногие, с озябшими лицами мальчишки. Бойкий мальчишка, быстро вскарабкался на фургон, схватил буханку и спрыгнул, собираясь бежать. Несколько детских рук протянулось к хлебу.