Фучика не ослепляли витрины магазинов. Однажды он после посещения пражской оптовой ярмарки с иронией записал в своем блокноте: «Ходишь среди людей. Тебе весело от того, что здесь так оживленно, ты радуешься тому, что жизнь и торговля здесь бьют ключом. Господин Шкода демонстрирует не пушки, а плуги, автомобили и станки. Господин X подчеркивает экономическую выгодность своего патента, а господин У даже вещает что-то о социальной значимости. Ты видишь, как далеко шагнули культура, прогресс, и радуешься. Радуешься тому, что господин М продает Болгарии спальные гарнитуры, а господин Н — Англии великолепные ванны; радуешься тому, что радуются они и что курс кроны растет. Ты берешь рекламы, которые протягивают тебе со всех сторон, и радуешься их остроумию, краскам… Но вот ты останавливаешься перед гастрономическим ларьком и вздрагиваешь, когда над самым твоим ухом кричат: „Горячие сосиски! Горячие сосиски с горчицей, прошу!“ Внезапно чувствуешь, что ты голоден; видишь, с каким презрением или насмешкой осматривают тебя господа торговцы, которые чувствуют, что на тебе не наживутся; вспоминаешь о своих стоптанных ботинках и обтрепанных брюках, ощущаешь горькую нищету. А вокруг тебя дорогие шубки и лакированные туфли, роскошные платья и различные лакомства. И ты перестаешь радоваться, потому что тебе становится больно от безмерной людской глупости… Эти ищут покупателя и отчаянно сражаются с конкурентом за каждого, у кого есть Деньги, те — связей, хотя бы с австралийскими дикарями или эскимосами. И это в то время, когда в стране тысячи людей оборваны, голодны и лишены работы. О, как весело на пражской ярмарке! Все на ней есть! Не хватает только зкспонатов нищеты».

Фучик выражает уверенность, что придет время такой гигантской ярмарки, на которой «будет демонстрировать плоды своего труда все человечество и где не будет голодной публики, попавшей сюда по случайным бесплатным билетам. На эту ярмарку придут благородные люди, белые и чистые, которые с материнской гордостью будут любоваться творениями рук своих…».

В канун рождества 1922 года на сцене Пражского театра имени Тылы в Нусле была показана премьера пьесы Волькера «Высочайшая жертва» в постановке режиссера Индржиха Ронзлы, художника неуемной энергии. Это было время, когда опера имела своего Сметану, а драматургия не могла найти своего Тыла; все говорили о кризисе театра, репертуар был пестрый и крайне неравноценный, режиссура слабая, художественный уровень спектаклей невысокий. И вот как гром среди ясного неба появился спектакль «пролетарского театра» с новым типом героев, с новым пониманием единства сцены и зрительного зала. На сцене — трагическая судьба молодой, интеллигентной девушки революционерки Сони, решившей ценою собственной жизни отомстить полицейскому комиссару за убийство пятидесяти рабочих. Рабочие и студенты затаив дыхание ловили слова, волновавшие их романтикой революционной борьбы. Вместе с ними в неказистом зале окраинного театра находились автор и начинающий, никому не известный театральный критик Фучик. Он глубоко переживал мучительную драму молодой героини, решающейся на роковой шаг и трепещущей при мысли о «высочайшей жертве». «У грядущего мира — гипнотический взгляд, и он устремлен на меня, — писал Фучик, — не хочу просто умереть — хочу чего-то большего… Надо чем-то жертвовать в жизни, чтобы жизнь не кончалась с тобой». Он повторил слова Бетховена «Es muß sein» — «Да будет так!», ставшие эпиграфом пьесы, и добавил: «Но где этот мир, чей взгляд обладает такой гипнотической силой? Здесь, в городе, куда выходит мое окно, шумят черные толпы чумазых людей с мозолистыми руками, здесь — корни нового, великого и единого мира, которому сегодня пожертвовали себя Соня, Филипп и Петр, а завтра отдадим свои жизни все мы, люди старого мира. И не потому, что захотим этого, а потому что придется…»

В пльзенской газете «Правда» Фучик публикует восторженную рецензию. В своеобразной, очень динамичной и полной глубоких противоречий пьесе он разглядел появление революционного искусства, «первое достижение пролетарского театра».

Один из зачинателей чешской поэзии социалистического реализма, Иржи Волькер был на три года старше Фучика, но значил для него больше, чем любимый поэт. Первый сборник стихов поэта «Гость на порог» произвел на Юлиуса глубокое впечатление: «У меня был такой обычай. Каждый год я начинал символически. Книга, открывающая год, была для меня символом, программой. Программа, символ — это означало заглянуть в библиотечку испытанных поэтов и начать Нерудой, Чехом и Махаром, поэтами, которых мы хорошо знаем, которые всем известны. Каждый интеллигент считает своим долгом… и т. д. И вдруг — незнакомое имя. Какой-то Волькер. Кто знал его год назад? А сколько людей уже знают его теперь?..»

Фучик был прав. Еще вчера И. Волькера действительно никто не знал как поэта. Когда в 1919 году студент первого курса Карлова университета Волькер принес свои первые стихи в журнал «Червен» («Июнь»), маститый искушенный поэт, самый крупный тогда авторитет в чехословацкой поэзии С.К. Нейман забраковал их, заметив шутливо, что малина должна еще дозреть (в стихотворении упоминалась малина). А всего несколькими годами позже тот же Нейман, очарованный его новаторскими стихами, назовет Волькера «самым глубоким лириком и самым обнадеживающим эпиком коммунистической поэзии», у которого «нет соперников». Взлет таланта поэта был настолько стремительным, а средоточие творческой энергии и большой поэтической культуры настолько редким, что за три-четыре года деятельности в своей короткой жизни он стал классиком родной литературы и оказал огромное влияние на целое поколение чехословацких литераторов.

И. Волькер рассматривал поэзию как «предвосхищение завтрашнего дня», и в июне 1920 года в статье «Революционеры» писал: «Сегодня — это эпоха чудес. У людей появляются новые глаза. Они сжигают все старые взгляды так быстро, что это даже больно. То, что мы видели вчера, нас воспламеняет и открывает много такого, что мы раньше не видели. Наступает эпоха нового зрения. Это знают все на передовом посту — они знают и больше. И руки будут причастны к новому зрению („руки“ у Волькера, как и у других чехословацких поэтов его времени, — символ действия. — В. Ф.). Настанет великое перемещение… И это открывание вещей, веками привязанных к определенному месту, во имя новой свободы духа называется революцией. У нас еще революции не было. В России она уже совершилась. И с такой славой, что мы все слышим ее. Мы знаем, что она придет, потому что мы ждем ее».

Фучику было очень близким волькеровское ощущение и восприятие жизни, противоположное индивидуализму, одиночеству, проникнутое радостью единения с людьми, радостью борьбы за счастье. Произведения поэта захватывали целиком Фучика, воплощали его представления о новом, революционном искусстве.

В Волькере Юлиус увидел «самого опытного в социальном отношении» поэта и второму сборнику его стихов «Час рождения» посвятил большую статью «Книга поколения». Уже в этой ранней работе намечаются некоторые существенные и принципиальные особенности последующей, зрелой литературно-критической деятельности Фучика. Он рассматривает каждое литературное явление в свете большой исторической перспективы, определяя его место в истории народа и борьбе за лучшее будущее. Поставив вопрос о дальнейших путях развития революционного искусства, Фучик видит в стихах Волькера идейные искажения целого поколения, поколения войны и революции.