Судьбой Сабины можно и нужно напомнить всем честным людям, как важно не уступать ни пяди под давлением оккупантов, как важно даже в самые трудные минуты хранить свое знамя в чистоте.

«С первой выданной тайной изменник предает и свою волю, сдается на милость своему новому хозяину и служит ему дальше уже не потому, что хочет, а потому, что должен. Он говорит уже не всегда только то, что хочет, но и то, к чему вынуждает его зависимое положение, разоблачает других, чтобы самому не быть разоблаченным… коготок увяз, всей птичке пропасть».

В отличие от тех, кто защищал Сабину от его судей и пытался вернуть ему имя и место в истории чешской литературы и политики, Фучик измеряет ответственность читателя перед теми, кто его любил, перед теми, кто видел в Сабине своего предшественника, своего советчика, своего соратника — и более того, воплощение своих идей. «Десятки других чешских писателей, возможно, могли бы быть реабилитированы, будь они на месте Сабины. Сабина — ни в коем случае».

Эта взыскательная требовательность к Сабине определялась тем, что Фучик видел в нем революционера и пользовался той же меркой, с какой подходил к самому себе.

«Но такой борец ответствен за каждый свой шаг, потому что за каждым его шагом внимательно следят как друзья, так и враги. Всегда и во всем он должен был помнить о том, что он представляет. Каждое колебание, каждая слабость характера здесь выглядит умноженной на расстояние, пройденное боевым авангардом. „Я человек свободы, для добродетелей у меня мерка иная“, — говорит Сабина в „Оживших могилах“. Правильно, борец за свободу должен ценить свои доблести по иной, более строгой мерке. И по иной, более строгой мерке оцениваются и его недостатки. Он сломает себе шею там, где другой только поскользнется. Каждое пятнышко на нем превращается в глубокую язву. Как опозорена теперь личность Сабины!»

Фучик осуждает Сабину за удар, который он нанес революционному движению, когда были разоблачены его сношения с полицией. Как бы ни менялись идеи, люди всегда люди; и в конечном счете все дело в них: они накладывают свой отпечаток на идеи. Если люди раболепны, безнравственны, то даже великие идеи, пройдя через их души, становятся для окружающих посредственными и даже отталкивающими. Поэтому, с суровой непримиримостью указывает Фучик, писатель должен был предпочесть смерть постыдному сговору с полицией, «…человек борющийся определяет свою решимость жить или умереть на весах всего общества… Если нужно было ради идеи чем-либо пожертвовать, то это жизнью, а не честью».

Фучик сделал чрезвычайно важный вывод о том, что измена писателя имела в высшей степени разрушительные внутренние последствия для его творчества. Вопреки устоявшемуся мнению, он показывал, что падение писателя началось не с 1872 года, когда он был подвергнут остракизму, а значительно раньше, еще с 1859 года, когда он стал полицейским осведомителем. Именно тогда, несмотря на лихорадочную литературную активность, медленно, постепенно, но неотвратимо наступила полоса депрессии, творческое развитие писателя остановилось.

В конце июля 1940 года у синей калитки фучиковского дома позвонил полицейский. Он был в полной форме, на голове каска, на плече винтовка с примкнутым штыком. Открывать пошла Густина. Сердце ее готово было выскочить из груди.

— Юлиус Фучик, бывший редактор из Праги, дома?

— Нет, он где-то в лесу, — пытается выиграть время Густина.

Фучик наблюдает эту сцену из окна и нервно курит. Мысль лихорадочно работает. Спрятаться? В комнате под ковром — люк в подвал. Там не найдут. Только нужно ли это? Он принимает решение и выходит навстречу полицейскому.

— Я Юлиус Фучик.

Полицейский вытягивается по стойке «смирно» и читает ордер на арест.

— Вы чех, господин вахмистр? — спрашивает вдруг Фучик полицейского. — И вам не стыдно арестовывать чеха для немецкого гестапо?

— Я исполняю свои обязанности… Мне приказано, — говорит полицейский, чувствуя неубедительность своих слов. Так начался большой, взволнованный разговор с глазу на глаз. Они проговорили минут пятнадцать. Содержание их беседы так и осталось тайной. Условились, что Фучик в этот же день уедет из Хотимержа, а полицейский Йозеф Говорка, ставший позднее коммунистом, доложит, что не застал его дома.

Вечером того же дня он собрался в дорогу. Сложил в чемоданчик необходимые вещи и материалы для статьи о Сабине, попрощался с Густиной и близкими и под прикрытием темноты отправился в путь. Провожал его до вокзала в Осврачине лишь Войтех Тихота. В три часа утра приходит поезд из Домажлиц. Тихота купил ему билет и предложил свою железнодорожную форму для надежной маскировки, но Фучик отказался:

— Не хочу, чтобы ваша семья пострадала из-за меня. Он сел в последний вагон и думал о том, что его ждет впереди. Будет ли он на высоте теперь? Да и что его ждет в этой новой, по правде сказать, почти непредвиденной обстановке? Русские революционеры годами работали в подполье. Их преследовала охранка, их бросали в тюрьмы, но революционное движение и партия все-таки не были разгромлены. Дело народа в конце концов победило.

С сознанием этого он вступал в новый, наиболее трудный период своей жизни.

В свою квартиру в Праге на Летенской улице он пойти не мог — его успели предупредить, что гестапо устроило там засаду. Найти нелегальную квартиру летом, когда многие друзья и знакомые уехали из Праги, оказалось на первых порах делом нелегким. За четыре дня пришлось сменить четыре пристанища. Наконец он поселился в небольшом городке под Прагой Кунратице у знакомого учителя Олдржиха Штельцлайна. Здесь, где все знают друг друга, постороннему человеку трудно остаться незамеченным, и Фучик не выходил из дома. Пикантность положения состояла еще в том, что вторую квартиру в двухэтажном особняке занимал вахмистр.

— Ничего, по крайней мере охранять меня будет! — посмеивался Юлиус.

Три недели под такой «охраной» он жил, напряженно работая над своей книгой о Сабине. Да и кому из гестаповцев могло прийти в голову, что под, крылышком жандарма свил гнездо разыскиваемый коммунист?

Жизнь его изменилась коренным образом. Он, чувствовавший себя счастливым лишь среди людей и постоянно искавший их общества, был вынужден замкнуться в четырех стенах и общаться с ограниченным кругом верных друзей. Как-то сразу стал худ, бледен, болезненно заблестели глаза.

В сравнительной безопасности он почувствовал себя у Ветенглов, занимавших на Булгарской улице в Праге квартиру на первом этаже с окнами в палисадник. Антонин Ветенгл во время гражданской войны сражался в рядах Красной Армии, его жена была молодая общительная русская женщина, педагог-филолог. В Чехословакию они переехали в 1927 году. Их сын Геня родился в Советском Союзе, нескладный на вид парнишка, сразу же привязался к Юлиусу, ловко выполнял он его отдельные поручения.

В этой семье было о чем вспомнить и поговорить, когда по вечерам все собирались за чашкой чая. Все трое Ветенглов были счастливы, что с ними человек, который так знает и любит Советский Союз, с которым можно бесконечно говорить о своей жизни «там».

— Разве может кто-нибудь победить Советский Союз? Никогда! — восклицал старый Ветенгл.

А Фучик вместо ответа запевал «Широка страна моя родная», и все дружно подтягивали.

В то время Фучик почти совсем не выходил из дома, отращивал бороду, чтобы никто, даже ближайшие друзья, не могли его узнать при случайной встрече. Только иногда по вечерам он ходил с Геней на пустырь, где они занимались: бегали наперегонки, прыгали в длину, бросали камни — кто дальше.

Он так законспирировался, что многие думали, будто он выехал в Советский Союз. Собственный корреспондент ТАСС в Праге передал в Москву специальную информацию о циркулирующих в городе слухах: Фучик благополучно вырвался из Праги, находится в Стамбуле и готовится к отъезду в СССР.

В октябре 1940 года вышел перевод Густы книги о творчестве Сабины с предисловием Фучика. Сама жизнь неожиданно и со всей убедительностью подтвердила, что работа об измене Сабины дает ответ на жгучие, злободневные вопросы, врывается в гущу событий. В сентябре 1940 года Геббельс пригласил в Берлин некоторых представителей чешской интеллигенции и обратился к ним с речью, основной смысл которой сводился к следующему. Еще, мол, есть время для того, чтобы чешский народ показал, «включился ли он в процесс установления нового порядка с охотой или с внутренним сопротивлением». В зависимости от этого нацистская Германия либо предложит Чехословакии честную дружбу, либо начнет с ней борьбу. Или кнут, или пряник. От интеллигенции — особо подчеркнул далее министр — зависит, каким путем захочет пойти чешский народ, потому что народ всегда мыслит так, как мыслит его интеллигенция.