«Это неправда, что праотец Чех был чехом, правда в том, что Чех был арийцем, о чем свидетельствует то, что чехи называли его своим „вождем“, а это не что иное, как дословный перевод с немецкого „фюрер“».

В этих условиях издание классиков и появление даже самых сдержанных статей о сокровищах отечественной культуры, всякое напоминание о предметах национальной гордости приобретало в глазах чехов особый смысл, расценивалось обществом как акт пассивного протеста и сопротивления оккупантам. Фучик вынашивает концепцию издания огромной «Чешской библиотеки», томов на сорок-пятьдесят, куда вошли бы все шедевры отечественной литературы с обстоятельными предисловиями, раскрывающими место и роль авторов в культурно-историческом прошлом страны, фотографиями и библиографией. Для издательства «Чин», где предполагалось реализовать этот проект, он разработал подробный план-проект первых двадцати томов. Сюда пошли прежде всего памятники народного сопротивления эпохи Возрождения и произведения Гавличека.

Его воображение давно занимал образ Вожены Немцовой, и он понимал, какое значение может иметь сейчас книга о ней. Чешская писательница, одна из самых любимых и популярных в стране, в своем творчестве обращалась ко всем слоям народа без различия в возрасте, вероисповедания и политической принадлежности, и ее можно использовать как силу, которая будет сейчас объединять и прославлять любовь к родине, дух благородного гражданского протеста против социального зла, готовность человека пожертвовать всем в борьбе за правое дело.

Исполнялось 120 лет со дня рождения писательницы, и к богатой и разносторонней литературе о ней — исследованиям Ирасека, Крейчи, Шальды, Неедлы, Новака и других — добавились работы-монографии Тилле, Новотного, стихи Сейферта и Галаса, пьеса «Жизнь — не сон» в театре на Виноградах, приуроченные к юбилею писательницы.

Работая над эссе, Фучик снова съездил в Домажлице, город Немцовой, Тыла и поэта Ярослава Врхлицкого. Он любил этот приграничный край, горное гнездо ходов — племени пастухов, охотников, воинов, девственные леса и бурные потоки, рослых мужчин с чеканным профилем и статных женщин в национальных костюмах, огневые хороводы и песни, от которых в дни народных празднеств сотрясались крутые аркады домов на средневековой площади. Крепостные валы и сторожевые башни ходов надежно преграждали дорогу завоевателям. Фучик перечитывал с гордостью вслух стихи, высеченные на городских воротах:

Работа писалась с вдохновением, на одном дыхании, за девятнадцать дней, с 12 по 31 января 1940 года. Он усаживался всегда на кухне, спиной к теплой плите, закрывая пледом ноги и сосредоточенно думая.

Личность и творчество Немцовой издавна привлекали пристальное внимание критики. Традиционно Немцова изображалась мечтательницей, чье творчество было якобы бегством от горестной действительности в нереальный гармонический мир мечты, успокоительной, все разрешающей поэзии добра и примирения. На страницах большинства литературоведческих работ складывался полный гармонии и нравственной красоты, прелестный и скорбный облик благородной и несчастной, талантливой женщины — такой, какой обычно рисовали ее на портретах: чистое, одухотворенное строгое лицо, обрамленное гладкими блестящими черными волосами, большие задумчивые и грустные глаза.

Работы Шальды, многие его тонкие и проникновенные частные наблюдения способствовали укреплению литературной легенды о Немцовой, которая поэтизировала черты смирения и покорности, скорбное страдательное начало творчества и итерировала другую — бунтарскую сторону ее характера и произведений. Зденек Неедлы же раскрывал глубокий демократизм писательницы, ее критическое восприятие современности, подсознательное чувство тяготения к социализму.

Ключом к пониманию того, как писательница воспринимала социальное неравенство, контрасты и противоречия в обществе, борьбу классов стали ее слова: «Если мы нищие — мир для нас приобретает совсем другой вид», которые Фучик сделал эпиграфом к своей работе. Фучик расценивал эти слова как поэтическую парафразу того, что общественное бытие определяет сознание человека. Они приобретали в условиях оккупации метафорическое значение.

Изучая произведения, переписку, высказывания Немцовой, дочери конюха и внучки ткача, Фучик находит там свидетельства подсознательного чувства классовой принадлежности, определяющего подлинный смысл мятежа писательницы. Он показывает, как ее взгляд движется «по тем же дорогам мысли, по которым идут рабочие — защитники баррикад». И в своем творчестве, и в личной жизни Немцова выступила как борец против буржуазной морали, за эмансипацию женщины, против бесправия и мещанства.

В Немцовой Фучик хотел видеть нечто вроде чешской Жанны д'Арк. Она выступает как революционная писательница самых передовых для того времени взглядов, пронесшая «через всю свою жизнь, насколько хватало ее сил, мысли тех, которых заставили замолчать». Писательница остановилась, как показывает Фучик, у порога научного социализма, хотя никогда не перешагнула через него.

Уже названием «Борющаяся Вожена Немцова» Фучик подчеркнул важную и замалчивавшуюся сторону жизни и творчества писательницы. Работа заканчивалась взволнованным обращением к читателю: «В тот день, когда ты начнешь видеть подлинные источники жизни… ты увидишь, что Вожена Немцова — это не только пленительная, очарованная душа, прелестная женщина с вечно жаждущим радости сердцем и непонятно суровой судьбой, это не только мученица, достойная запоздалого и ненужного сожаления, но это отважная душа, новая женщина с прекрасным человеческим сердцем мятежника и судьбой борца».

Читатели и специалисты сразу по достоинству оценили небольшую книжку в красной обложке, «цвета победы», как говорил Юлиус. Книга вышла к 8 марта 1940 года у прогрессивного смиховского издателя Отто Гиргала. Казалось, что совершилось невозможное, давно Юлиус уже не был так счастлив. В письме Густе он пишет:

«Как я рад! Книжку приняли так, как я не смел и мечтать. Прилагаю первую рецензию, которая опубликована сегодня. Написал ее Трегер. Времени не терял, не правда ли?.. У меня начинают неметь пальцы: куда ни приду, везде просят автограф… Ну, не знаю. На это я не рассчитывал. Особенно растрогал меня старый Выдра. Сегодня вечером зашел я в клуб, Выдра поднялся навстречу, обнял меня на глазах у всех и сказал: „Читая вашу „Божену Немцову“, я впервые за последние полтора года снова испытал чувство свободы“. Право, не могу разобраться во всем этом. Поговорим, когда приеду, хорошо?»

Критик Трегер приветствовал выход книги восторженной рецензией:

«Издатель Отто Гиргал опубликовал недюжинную, полную глубокого проникновения работу Юлиуса Фучика о борющейся Божене Немцовой… Три ее главы так превосходно оживляют перед нами Немцову во всем значении ее общественной роли, что могут быть отнесены к шедеврам нашей современной эссеистики».

Тоненькую книжонку с дарственной надписью вручил Фучик и котельщику из железнодорожных мастерских Войтеху Тихоте. Он со своей женой и двумя детьми снимал комнату в доме у Фучиков. Из собственного дома в Нагошице фашисты семью Тихоты выгнали, а саму деревню насильно присоединили к рейху. Войтех скучал по Нагошице, своему домику и ульям. Часто с семьей взбирался на небольшую гору Прант и отсюда, с территории протектората, с болью смотрел через поле на крышу своего дома, оказавшегося в рейхе. А по вечерам снова и снова брал в руки книгу, подаренную Фучиком, черпая в ней веру и надежду.

Сын Тихоты Вацлав вспоминал:

«Я был тогда двенадцатилетним школьником и любил наблюдать, как Фучик пишет свою книгу. В работе ему помогала жена Густа. Наша семья очень любила Фучиковых. Юлиус был всегда приветлив и добр, а Густа помогала мне по физике. Часто мы с Фучиковыми сиживали на террасе их дома за круглым столом, над которым склонялся подсолнух. Когда Юлиус работал здесь, часто к нему на стол прилетала горлица. И здесь же, на террасе, устроила себе гнездо пара синичек».