— Почему ты спросил?
Эрна заволновалась, и это мне не понравилось.
— Так знаешь или нет?
— Темно-вишневый Дионис с гроздью винограда? — проговорила она упавшим голосом.
— Да.
— Это Циклус. Последний.
— Циклус? Что это?
— Живая статуя. Циклус может ходить как человек, говорить как человек, делать то, что скажут… секрет их изготовления утерян. Последнего Циклуса сделал лет сорок назад Гвидо Тапиа, стекольный мастер. Но его убили. Почему ты об этом спрашиваешь, Бриан?
— Потому что через три недели этот Циклус, или как его там… будет здесь.
Эрна долго ничего не говорила, только ворошила мои волосы рукой, легкой, как дуновение ветра.
— Бриан, я тебя очень прошу: только никому его не отдавай.
— Поздно, — сказал я.
— Почему?!
— Потому что я обещал его Флоре.
— Флоре?! Это слишком дорогой подарок для нее!
— Ну, знаешь! Это уже мне решать.
— Ты так ее любишь?
— Кого? Статую?
— Флору!
— Да пойми же: я обещал! Надо выполнять свои обещания, как ты считаешь?
— Надо думать, прежде чем…
Я лежал слишком удобно, но не поленился поднять тяжелую голову, чтоб заглянуть ей в лицо. На лицо ее упал отблеск заката, и оно было красиво как никогда. Я бы не раздумывая променял сотню Флор на одну эту ужасающе-прекрасную ведьму, но это было всё равно, что достать луну с неба!
— Эрна, давай советы там, где тебя просят.
Последний луч растаял, лицо ее сразу потемнело.
Через три недели статую привезли. Я поставил ее у себя в комнате и, прежде чем развернуть, позвал Лаэрта. Я хотел видеть его реакцию.
— Что это? — равнодушно спросил он, усаживаясь поудобнее.
— Сейчас увидишь.
Я разрезал ножом веревки. Когда все тряпки упали на пол, нашим взорам предстал темно-вишневый, стройный и изящный, как это и положено богу, Дионис. Он полулежал на постаменте, опираясь на левую руку, а в правой держал гроздь винограда. В позе его была истома, на лице легкая скука. Это последнее творение Гвидо Тапиа так пронзительно напомнило мне о доме, о комнате, в которой оно стояло, о людях, которые жили в этой комнате, и обо мне самом, что я забыл на какое-то время, где нахожусь.
— Хорош, — прохладно отозвался Лаэрт, — ну и зачем он тебе?
Если он притворялся, то очень искусно. Неужели и правда не знал, что это такое? Я опять ничего не понимал! Что же тогда сказал Лаэрту герцог Фурский, чтобы тот раздумал идти на Стеклянный город, если не то, что статуи Диониса в городе нет?
Еще раз, и всё сначала. Фурские и Лаэрт каким-то образом узнают о волшебных свойствах Диониса. Дионис стоит… нет, он лежит, Амильо так и сказал, что "эта вещь у него во дворце лежит в одной из комнат". Дионис лежит во дворце герцога Алонского. Приезжает Флора, поит Амильо из кубка, очевидно, чтоб он в бессознательном состоянии эту статую ей подарил или продал. Может, он и продал, но на следующий день имперцы вошли в город, и она просто не успела ее вывезти.
Амильо бежал, жена его была заключена в Серой Башне, а Флоре едва удалось унести ноги и вернуться в Трир. Потом Фурские и Лаэрт пребывают в уверенности, что статуя в Стеклянном Городе, но очень боятся, что ее оттуда увезут. Им повезло: нашелся двойник Бриана, которого приметил епископ Маленский, они подменили им настоящего вождя, заручившись распиской, и стали давить на него, чтоб скорее взял Стеклянный Город. Давили до тех пор, пока герцог Фурский не съездил в Дельфиний Остров для переговоров о мире.
Там он к своему ужасу увидел вожделенного Диониса у императора во дворце. Он сказал об этом Лаэрту в ночь, когда я валялся в горячке. На следующий день Лаэрт отказался от своей тактики и объяснил это смертью Анриетты Алонской. Я сделал вид, что поверил. Скоро приехала Флора: добывать статую. Способ она выбрала самый простой и самый надежный, она еще в карете поняла, что я — дамский угодник. Не учла она только одного: что у меня есть всезнающая Эрна.
Вот и вся стройная картина. Одно только всё сводит на нет: Лаэрт понятия не имеет о ценности этой статуи…
— Ну и зачем она тебе?
— Хочу подарить Флоре.
— Делать тебе нечего, — буркнул он.
— Думаешь, она не оценит?
— Она, может, и оценит, но я не советую тебе связываться с Леонато. Ты еще не король Лесовии. Это, во-первых.
— А во-вторых?
— А во-вторых, Флора уехала.
— Как уехала?! Когда?!
— Утром, когда ты мотался к мосту.
Этого я вообще понять не мог. Еще утром она так ждала этого Диониса! И, черт возьми, так жадно целовала меня, что внезапный отъезд ее был совершенно немыслим.
— И что же случилось? Что на нее нашло?
Лаэрт глянул чуть ли не злорадно.
— А твоя ведьма ее прогнала! Говорил тебе, дождешься когда-нибудь!
— Ты что, смеешься? — не поверил я своим ушам, — что такого можно сказать Флоре, чтоб она побросала всё и уехала?
— Не уехала, а убежала. Сломя голову!
— Флора?!
— Флора. Ну и баб ты себе находишь, — сказал он грубо, — одна зловреднее другой!
Я выглянул за дверь и велел караульному позвать ко мне Эрну. Я сейчас же, немедленно хотел во всем разобраться. Ведьма вошла с таким королевским достоинством, что гнев мой сразу куда-то делся. Честно говоря, я ею просто восхищался, тая от тихого ужаса.
В первый раз за всё время угольные глаза ее вспыхнули, не поглотили свет, а отразили его, как черные стекла: она увидела Диониса. Через некоторое время она заметила и нас с Лаэртом и опустила глаза, чтоб так не сияли.
— Я пойду, — сказал Лаэрт, — разбирайтесь сами.
Эрну он старался всячески избегать и тоже, наверное, неспроста. Я не сомневался, что он когда-то видел ее в окружении герцогини Алонской и то ли знал о ней что-то, то ли просто не хотел болезненных воспоминаний.
Я взял ее за плечи. Не крепко взял, почти благоговейно.
— Эрна! Я тебя просил? Нет, ты скажи, я тебя просил об этом?
— Знала, что рассердишься…
— Еще бы! Что за бесцеремонность с моими гостями? Что ты себе позволяешь? Кто из нас главнокомандующий, ты или я?
— Ты, конечно.
— Почему же ты за меня решаешь?
— А я не за тебя, я за себя решаю.
Она проговорила это с вызовом. Впервые. Доселе она всегда мне только служила. Глаза ее, сияя отраженным светом, снова устремились к Дионису. У меня опустились руки.
— Как? И ты? И тебе?.. И тебе нужна эта статуя?.. И тебе тоже?!.. Что ты молчишь, Эрна?!
— Да, — сказала она, глядя мне прямо в глаза, — это правда. Я ищу ее уже три года. Ты даже не представляешь, как она мне нужна.
Я подошел к окну, проводил последний луч заката. Мне всё было пронзительно ясно: и дружба Лаэрта, и любовь Флоры, и преданность Эрны. Цена им была одна — живая статуя моего деда.
— Бриан, не думай обо мне так. Не отворачивайся!
Внизу промчалась вороная тройка, запряженная в сани, за ней тянулся бесконечный след, который метель тут же принялась стирать с лица земли. Вот бы и по жизни так промчаться на тройке из ниоткуда в никуда, и никому ничего не должен, и никаких следов! И ни с кем не говорить, и никому не верить, и не ломать голову в бесплодных попытках разобраться, что у кого на уме! И никто не нужен, никто! Только пустота и свобода, и прямая бесконечная дорога…
— Ладно, ты заслужила. Подарю.
И я пошел, и уже взялся за ручку двери, за которой была пропасть, вечное и безвозвратное падение в пустоту, где нет никакой опоры, ни одной зацепки…
— Не уходи, я прошу тебя! Ты меня даже выслушать не хочешь!
— Я же сказал, подарю! Чего тебе еще?
— Бриан, если ты уйдешь вот так, я… я не знаю, что я сделаю!
Руки ее цеплялись мне за плечи, влекли куда-то к себе, за собой, в глубокий омут сладкого безволия и всепрощения… Господи! Да какая разница, почему она с тобой! Лишь бы была!
— Ну, зачем ты так, Бриан? Ну, нельзя же так!
С минуту я стоял как снежная глыба, потом сидел у нее в ногах и обнимал ее колени. Она прикасалась к моему лицу ледяными кончиками пальцев и поджимала дрожащие губы, она и сама вся дрожала.
