Она покачала головой. Сегодня ее волосы были вновь заплетены в две круглые косы, однако одна непокорная прядь все-таки выбилась и теперь свисала на лоб, покачиваясь под легким ветром. Туда-сюда. Туда-сюда. Следить за этим колыханием было куда легче, чем смотреть Филиппе в глаза.

— По-твоему, это непристойно?

Он неловко повел плечом:

— Как хочешь, так это и называй.

— Да? Знаешь, сейчас мне очень хочется, чтобы этот мандилион был со мной, — заявила она. — Вот тогда бы ты выложил всю правду.

Криспин приоткрыл рот, чтобы какой-то шуткой вернуть прежние искорки в ее глаза. Губы шевельнулись, вот-вот прозвучат слова, которые могут вызвать у нее улыбку и наградят поцелуем. Увы, слишком многое просится на язык, а Криспин никогда не был болтлив. Вот если бы Джек… тут совсем другое дело. Но только не Криспин. Никогда не сможет он произнести слова, которых ждет от него Филиппа. Очень кстати получилось, что никакого мандилиона поблизости нет. Разглядывать собственный «истинный образ» Криспину хотелось не больше, чем лик на муслиновом полотнище.

— Каков я есть, таким и останусь, — вместо этого буркнул он.

Получилось не вполне то, что он хотел сказать. Ее оживившееся было лицо вновь стало каменным. Веки поползли вниз — вполне характерная черта Филиппы, хотя на этот раз томности не было и в помине.

— Да-да, — кивнула она сухо. — Это я вижу.

Филиппа обняла себя за плечи, защищаясь от холода то ли ветра, то ли его слов, сказать он не мог. Выбившийся локон вновь качнулся и попал ей в глаза, заставив Филиппу заморгать и отвернуться. Очень вовремя. Потому что добавлять к своим словам ему ничего не хотелось.

Впереди возник «Кабаний клык», чьи побеленные стены были вымазаны глинистыми разводами, которые пересекали потемневшие от влаги стяжные брусья. Внушительных размеров дверь — широкая, сводчатая, более уместная, пожалуй, для церкви — гостеприимно распахивалась для всех входящих. «Кабаний клык» знавал и лучшие деньки. Сейчас кабачок превратился в место, где люди искали утешения в чашах вина и эля, а вовсе не в компании себе подобных.

Уголком глаза Криспин заметил, как Филиппа поправила одежду, стряхнула грязь с подола, прежде чем войти.

Он окинул зал взглядом и заметил хозяина по имени Гилберт. «Давай-ка побыстрее», — хрипло приказал он.

Маячить у всех на виду не входило в его планы. Чувства он уже давно приберегал только для себя и не желал выставлять их напоказ, словно стяг.

Гилберт, в свою очередь, тоже приметил Криспина и окликнул. Подойдя к гостям прихрамывающей походкой, он пристально уставился на Филиппу.

Церемонию взаимного знакомства Криспин взял на себя.

— Гилберт, это Филиппа. Вы могли бы найти для нее работу и пристанище?

Трактирщик некоторое время молча смотрел на молодую женщину, затем обратил вопросительный взгляд на Криспина, как если бы хотел сказать: «Вы с ума сошли?»

У Филиппы же для Гилберта была припасена совсем иная манера поведения: сейчас она ничем не напоминала высокомерную леди или капризничающую любовницу, скорее скромную служанку.

«Хамелеонша», — подумал Криспин.

Гилберт перевел взгляд на одежду Филиппы.

— Нет, это не годится. Ничего другого разве нет?

Она переглянулась с Криспином, затем отвела глаза в сторону.

— Это все, что у меня есть. Да и то не могу оставить у себя.

— Понятно, — пробормотал Гилберт. — Что ж, у моей жены наверняка что-нибудь найдется для вас… Работу по кухне делать приходилось?

— Да, сэр. Я десять лет была в судомойках.

— Ах вот как? Ну тогда идите в поварскую и спросите хозяйку. Уж она вам точно найдет работенку. Скажите ей… — он мельком взглянул на ее спутника, — …скажете, что вас прислал Криспин.

Она улыбнулась:

— Благослови вас Бог, хозяин. Я очень признательна за вашу доброту.

— Ладно-ладно, — ответил трактирщик, в сотый раз вытирая, руки о фартук.

Филиппа исчезла за занавеской, что отгораживала кухню. Мужчины проследили за ней взглядами. Криспин откашлялся.

— И я тоже вам благодарен, Гилберт. Я уже сам чувствую, что она здесь будет в безопасности.

— Криспин! — Гилберт отвел его в сторонку и заговорил, низко наклоняясь к плечу: — Это же Филиппа Уолкот!

— В точку. Я-то опасался, что придется еще объяснять и рассказывать.

— Но что с ней? И что там такое насчет убийства? Весь Лондон трезвонит, дескать, это ее рук дело.

— Она здесь ни при чем. Я ее знаю.

— С вашего позволения, Криспин, должен заметить, что вам уже доводилось ошибаться. Особенно насчет женщин.

Криспин удивился:

— Вы на что намекаете, Гилберт?

— Да нет, я ничего… просто говорю, мол, ваше мнение может быть немножко неверным. Ведь она красива. Порой им хватает только этого оружия.

— Если вы не хотите ее здесь видеть, так и скажите.

— Я не об этом.

— Тогда о чем?

На них стали уже оглядываться, поэтому Гилберт взял Криспина под локоть и отвел в угол потемнее, где тихо сказал:

— О том, что следует быть осторожным. Мне не очень-то нравится мысль, что вы можете из-за всего этого пострадать.

Криспин положил руку на кинжал.

— Я принимаю все меры предосторожности.

— И опять-таки я не об этом. А вот о чем…

И Гилберт ладонью коснулся груди Криспина над сердцем. Тот издал глубокий вздох.

— Тут я беззащитен.

— Вот именно, — вздохнул Гилберт с ним за компанию. — Как и все мы. Но все равно мне это не нравится. Она опасна.

На губах Криспина заиграла лукавая улыбка.

— Разве я когда-нибудь бегал от опасности?

Оба кинули взгляд в сторону кухни, как если бы Филиппа могла показаться оттуда при простом упоминании своего имени.

— Атак она вроде бы ничего, — признал Гилберт.

— Да, — вздыхая, кивнул Криспин. Вновь накатило прежнее глупое чувство, и он поспешил отвернуться. — У меня сейчас много дел. Если я понадоблюсь, пришлите Джека.

И не успел Гилберт что-нибудь сказать, как Криспин уже был за дверью.

Криспин остановился посреди грязной улицы, на миг оглушенный множеством мыслей. Грохочущая повозка выбила его из ступора, он отпрыгнул в сторону, но все же ошметки глины из-под копыт успели запачкать полы его котарди. Он посмотрел на пятна и подумал о пролитой крови. О тех самых каплях, что он видел на полу тайного хода. Кто-то поджидал в засаде человека, которого все знали под именем Николаса Уолкота. И этот «кто-то» нанес ему предательский удар в спину. Если речь действительно идет о заказном убийстве, как того хотели итальянцы, то вполне хватило бы перерезанного горла. Никакого шума, а если жертва была повернута к убийце спиной, то и опасности запачкать одежду злодея.

И все же смертельная рана оказалась колотой — характерный признак преступления, совершенного в припадке гнева. Спрашивается, кто из домочадцев в хозяйстве Уолкотов обладает таким темпераментом?

— Адам Бектон влюблен в Филиппу, — пробормотал Криспин.

Он уставился на дорогу. Гаттэр-лейн. Отсюда до особняка Уолкотов едва ли с четверть часа пешком, но как далек он от мира обитателей этого квартала и соседнего Шамблз… Существует ли на свете справедливость для таких, как Филиппа или даже Криспин? Последние четыре года он только и делал, что претворял в жизнь этот идеал. Справедливость для всех. Его рыцарский кодекс именно так и гласил, однако на деле никогда не охватывал все те мрачные лондонские улочки, которые казались столь знакомыми.

— Что ж, да восторжествует справедливость… — прошептал он.

Пусть не для себя лично, хотя бы для убитого торговца.

Криспин скорым шагом двинулся на юг. Он отлично знал все местные закоулки и потому имел возможность добраться до цели кратчайшим путем. Город лежал перед ним открытой книгой, и пешеход с легкостью мог оторваться здесь от любого преследователя. Чего не скажешь о всаднике. Это знание он приобрел за те восемь лет, что минули с момента отлучения его от королевского двора.

Криспин свернул в первый же переулок, в котором едва ли могли разминуться два человека. Нырнул под бельевую веревку с развешанными тряпками и тут же повернул в темную подворотню, где не показывался никто, кроме головорезов, ухитрявшихся загнать свою жертву в это совершенно безлюдное место.