Я у Этель в долгу.

Этель нянчилась со мной и отвечала за меня, пока мои мозги не встали на место, и я не перестала хныкать. Это произошло тогда, когда я по совету Этель перестала принимать транквилизаторы. Мы сидели в камерах по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Меня научили думать о себе «мы», а не «я», а об администрации – «они». Воспринимать себя как отдельную личность, как трогательную и невинную жертву обстоятельств – занятие бесполезное. Пару недель я просидела с убийцами и хулиганками, действительно страшными, но они, должно быть, решили, что я вполне безобидна, и переселили меня в другое крыло – к мелким нарушительницам, тем, кто сидел по приговору мирового судьи, а не Верховного суда: сорокалетние скандалистки, семнадцатилетние девчонки, стащившие в магазине губную помаду. Очень многие сидели за наркотики, а одна семнадцатилетняя, у которой на воле остался месячный ребенок, получила три месяца за кражу крабовой закуски. «У судьи на меня зуб. Я как-то перепихнулась с ним на заднем сиденье, с этим старым вонючим козлом». Мы могли смотреть телевизор, и в конечном итоге я уже отлично знала сбежавших Джуди и Ричарда. Мы могли посещать занятия по кулинарии и уходу за детьми. Обычное дело: все стараются изо всех сил, но заведение в целом оказывается куда хуже, чем его отдельные части. Там пахло мочой, и дезинфекцией, и никогда не было тихо. Даже в три часа ночи внезапные звериные вопли, рев и стоны, вызванные отчаянием и яростью, нарушали тишину. Имелся один мужчина – охранник, которого ненавидели буквально все и который проводил выборочный личный обыск, У него были мясистая рожа, поросячьи глазки и рыхлое тело. Он смотрел на нас одновременно с брезгливостью и вожделением. «Представь его голым», – посоветовала Этель, что заставило меня рассмеяться. Нет, я действительно у нее в долгу.

Когда мы с Уолтером добрались наконец до Тавингтон-Корта и спросили у мистера Циглера пленку со сделанной Гарри Баунтифулом записью встречи Уолтера с Дорис, он ответил, что отдал ее Этель для передачи мне. Но ни в квартире, ни где-либо поблизости следов Этель не обнаружилось. И чемодан ее исчез. Уолтер грустно заметил, что, наверное, она решила воспользоваться этой пленкой для шантажа. Я вкратце изложила Этель историю с Уолтером, леди Джулиет, портретом и ожерельем от Булгари, которое желала заполучить Дорис. Этель видела портрет на мольберте. И уж, конечно, была наслышана о Барли и Дорис Дюбуа, поскольку, пока мы с ней сидели в тюрьме, я по правде говоря, только об этом и могла говорить. Это она сказала мне, что лучшее лекарство от мужчины – другой мужчина, и оказалась совершенно права. Какой бы воровкой и растратчицей она ни была, Этель мудрая и, как я думала, хорошая.

– Она никогда так со мной не поступит, – возразила я. – Только не Этель. Она моя подруга!

– Еще как, поступит! – заявил Уолтер. – Я знаю жизнь. – И знаю, на что способны люди. Если они и молятся об избавлении от искуса, так это потому, что именно искушению и не могут сопротивляться. Мой отец мне это хорошо растолковал.

– Ох, Уолтер, иногда ты высказываешься как…старик. В точности как твой отец.

– А ты такая, молодая и восторженная, – сухо отрезал он.

И я поняла, что если и дальше так пойдет, то я его потеряю. С ним мне нужно тщательно выбирать слова.

– Послушай, Дорис, – произнес Барли за завтраком в отеле «Кларидж». Он настоял на яичнице с беконом, жареном хлебе, колбасе и помидорах. Дорис пришла в ужас, но он заявил, что ему предстоит тяжелый день. Завтрак подали не на подносе, как обычно, а на столике на колесах, с подогретыми тарелками под металлическими крышками. – Ты действительно собираешься поддерживать Лидбеттера? Дело в том, что у меня есть причины полагать, что он не получит премию. А ты, как и я, можешь иногда ошибаться, но ведь не постоянно. Просто не очень его превозноси.

Она пристально посмотрела на него из-под взлохмаченных волос. Она давно не стриглась.

– Барли, – сказала она, – с тех пор, как я за тебя взялась, ты узнал кое-что об искусстве, но недостаточно, чтобы знать вот это. С кем ты говорил? Это либо та сука леди Джулиет, которая меня ненавидит, либо твоя бывшая жена Грейс, которая живет с победителем будущего года, Уолтером Уэллсом. Или это Флора Апчерч.

– Ни с кем из них, – отрезал Барли, но Дорис была не тем человеком, которого можно обмануть. Грейс он лгал вполне безнаказанно, и хотя она зачастую и понимала это, но обычно была готова принять его мнение, что ложь приносит меньше вреда, чем правда. Грейс в отличие от Дорис допускала, что все мы живем в мире половинчатых, а не идеальных решений. Дорис томно зевнула.

– Дорогой, я отлично знаю, что ты обедал с Флорой в «Плюще» и решил мне об этом не говорить.

И вместо того, чтобы рассердиться, она, едва дождавшись, когда обслуга покинет номер, потащила его в постель и проявила такой пыл и изобретательность, что он даже не успел собраться с мыслями. К своему огромному облегчению, он доставил ей удовольствие, даже не успев начать беспокоиться.

– Откуда ты знаешь? – спросил он потом.

– Невозможно посетить «Плющ» тайком, – ответила она. – Тебя обязательно увидят.

– Флора лишь хотела, чтобы я предупредил тебя насчет Лидбеттера, – сказал Барли.

– Нет, – возразила Дорис, – она хочет вернуться на работу. Что ж, пусть возвращается.

Потом Дорис захотела пойти в «Булгари» и поторопить их с ожерельем, но Барли, подбодренный протеинами и плотным завтраком, заявил, что не может тратить на это время. Затем, подумав, он добавил, что ей не стоит идти туда и осложнять жизнь Джасмин Орбакл.

– Иначе что? – сузила глаза Дорис.

– Ничего, – осторожно ответил Барли, подумав, что на сегодня и так добился больше чем достаточно, а так оно и было.

Дорис не стала тратить утро на телефонные звонки и хождение по магазинам, а направилась прямиком на студию. И это испортило ей настроение. В приемной ее ждали двое посетителей. Довольно невзрачная женщина, явно не имеющая никакого отношения ни к СМИ, ни к искусству, и хваткий на вид мужчина-иностранец в пальто из верблюжьей шерсти и с золотой булавкой для галстука в форме «конкорда». Они представились как Этель и Хасим и сказали, что хотели бы поговорить с ней наедине. Дорис ответила, что она очень, очень занята, и спросила, не хотят ли они договориться о встрече в какое-нибудь другое время. Они ответили, что это в ее же интересах – переговорить с ними сейчас же. У них были пропуска, выданные охраной на входе, поэтому Дорис решила, что ей нечего опасаться. Она повела их в студию и на съемочную площадку. В свое время она обнаружила, что, когда разговариваешь с судебным приставом – а из-за своей привычки к мотовству она нередко попадала в затруднительные ситуации – на съемочной площадке, он, частенько забывает, зачем, собственно, пришел, и просто сбегает отсюда в мир реальной действительности, оставляя Дорис в покое. Мир телевидения – оборудование на кронштейнах под высокими потолками, яркий свет софитов, толстые кабели и сама площадка с блестящим, неестественно чистым столом и удобными креслами – создает ощущение, что вся планета смотрит на тебя.

Она чувствовала, что визит этой парочки сулит ей неприятности, хотя и не могла понять, какие именно. Может, это как-то связано с Уайлд-Оутс? Архитектор и дизайнер ворчали по поводу назначенного на двенадцатое декабря срока сдачи работ, до которого оставалось всего лишь две недели, и ей пришлось велеть юристам написать им довольно жесткие письма. В них подробно разъяснялось, что согласно подписанным ими контрактам – да, конечно, это напечатано мелким шрифтом, но они ведь, безусловно, читают то, что напечатано мелким шрифтом? Она, Дорис, всегда читает. Итак, в случае если они не закончат работу в срок, то больше не получат от нее ни пенни и будут обязаны вернуть ей те деньги, которые она им уже заплатила. А если они привлекают к работе других строителей, то, по условиям контракта, обязаны платить им из собственного кармана, поэтому лучше им оказать давление на ребят из «Белградия билдерс», чтобы те работали, как следует.