От мыса край ледника повернул на юго-запад и через 15 километров отошел в глубь острова. Из-подо льда выступила низменная песчано-глинистая земля с сильно изрезанной береговой линией, по которой надо было пройти со съемкой. Корма для собак осталось на шесть дней, а до дома еще далеко. Из-за пурги, когда плохая видимость не давала возможности вести съемку, мы потратили много времени. К счастью, дня через три Журавлев увидел бредущего медведя, живо сбросив груз с саней, помчался к нему и вскоре привез тушу. Зверь оказался тощей медведицей, но и этому мы были несказанно рады. Накормили как следует собак и взяли запас мяса в дорогу.
Через 30 километров берег стал выше, в обнажениях появились известняки, такие же, как на острове нашей станции. Дальше берег круто повернул на восток, а вдали показалась еще земля, отделенная от нас проливом. Видимо, это был другой остров. Разобрались в этом позднее, при следующих маршрутах, и назвали остров — Пионер. Теперь надо было спешить домой. Приближалась полярная весна, появились ее первые вестники — пуночки, из отряда воробьиных. Мы пересекли пролив, назвав его Юный, и вдоль берега острова дошли до его южной оконечности — мыса, где и закончили съемку. Здесь, на мысе Крупской, оставили продовольственное депо, обозначив это место пирамидой из камней. Потом повернули домой. Благодаря ясной погоде острова, названные впоследствии архипелагом Седова, были хорошо видны километрах в десяти от нас. Домой вернулись 29 мая. Здесь все благополучно. Радиосвязь поддерживалась без перебоев, метеосводки удавалось передавать ежедневно. Ходов убил шесть медведей, хотя по условиям работы от дома далеко отлучаться не мог.
Отдохнув и помывшись, мы стали готовиться к маршруту вокруг острова Октябрьской Революции, с тем, чтобы пересечь его в средней части, в районе залива Матусевича.
Через четыре дня, вечером 2 июня, на двух упряжках направились к острову Октябрьской Революции, где в глубокую бухту впадала речка, прорезающая остров. Она текла поперек простирания горных пород, представляя прекрасный объект для изучения. Я большей частью шел пешком, осматривая и собирая образцы, а моя упряжка шла сама, следом за первой. На другой день долина реки сузилась и превратилась в узкое ущелье, ехать по которому было нельзя. Ушаков и Журавлев с упряжкой выбрались наверх и пошли дальше, я же решил пройти внизу по каньону: слишком хорош здесь геологический разрез. Пропустить такое никак нельзя. Условились, что товарищи против стоянки, в русле речки, сделают пирамидку из камней, по которой я найду наш лагерь. Пришел я уже под утро, когда все крепко спали, собаки даже голов не подняли.
Породы здесь собраны в довольно пологие складки и представлены известняками с богатой ископаемой фауной такого же характера, что и на острове, где расположена наша база. На следующий день, пройдя водораздел, лежащий примерно на высоте около 240 метров над уровнем моря, попали в верховье речки, бегущей уже на восток. Долина ее вскоре перешла в каньон, пробираться по которому с упряжками было невозможно. Ушаков с Журавлевым опять поднялись наверх, а я пошел по руслу. Ущелье здесь имело метров 100 ширины и на столько же поднимались вверх его каменные борта. В противоположность ранее виденному спокойному залеганию пород свиты известняков, мергелей и сланцев здесь собраны в сложные, прихотливо изогнутые и опрокинутые складки. Все было перемято и перетерто, что свидетельствовало об интенсивности некогда происходивших здесь горообразовательных процессов, как это наблюдалось ранее на Северном Таймыре, по реке Нижней Таймыре.
Русло речки имело уступы и перепады, по которым летом низвергались водопады, теперь замерзшие. Солнце, однако, пригревало сильно, на бортах каньона висели ледяные сосульки, а у камней кое-где скопились даже лужицы воды. Каньон, прорезая мергелистую, довольно рыхлую толщу, значительно расширился, но потом, войдя в свиту круто, почти вертикально стоящих пластов известняка, снова превратился в мрачное узкое ущелье. Сверху со склонов нависали большие снежные козырьки, грозящие обвалом. Кое-где в их основание приходилось стрелять, чтобы проверить крепость надувов. Пройдя ущелье, мы вышли в широкое, до двух километров, озеровидное расширение, где и стали лагерем. Страшно устали и мы, и собаки, так как работали и не ели более полутора суток.
Немного отдохнув, мы тронулись к морю. Снег начал таять, на льду появились большие лужи и поперечные трещины, свидетельствующие о колебаниях уровня воды в результате приливов. Очевидно, это не озеровидное расширение, а залив, глубокий фиорд. Мы назвали его фиордом Матусевича. Разбросанные кое-где каменные островки гладко отполированы льдом в форме "бараньих лбов" и пологой сглаженной стороной обращены на запад, откуда из глубины острова когда-то и надвигался ледник. Борта долины тоже носят отчетливые следы ледниковой обработки. Восточнее, к устью, берега фиорда становились выше и наконец превращались в почти вертикальные скалистые обрывы высотой до 300 — 400 метров. Сложены они были филлитами — глинисто-слюдяными сланцами, измененными высокой температурой и давлением в полукристаллические породы. Осматривая обнажения этих пород, я нашел остатки окаменелого трилобита — древнейшего ракообразного животного, жившего еще в кембрийскую эпоху более 500 миллионов лет назад.
Бесчисленные каменистые уступы скал, образовавшиеся вследствие интенсивного морозного выветривания, дали приют тысячам птиц: люрикам, чистикам и разным видам чаек — все они уже прилетели на свои старые гнездовья, и их гомон приятно нарушал безмолвие полярной пустыни. В устье фиорда интенсивного таяния еще не заметно. Это нас успокоило, и мы по гладкому припаю быстро добрались до мыса Берга, где решили определить астрономический пункт.
Пока определяли пункт, на льду у мыса появилась медведица с прошлогодним медвежонком. Найдя свежий нерпичий продух, она улеглась около него караулить добычу. А свое уже довольно взрослое дитя предварительно отвела в сторону за торос. Все это она проделала совершенно спокойно, не обращая внимания на то, что рядом в лагере ходят люди. Конечно, Журавлев убил обоих. Теперь можно было досыта накормить собак. Вечером опять пришел медведь, но, заметив спускающуюся на лед упряжку Журавлева, бросился наутек. Началась погоня, и скоро все скрылись из виду. Через час торжествующий Журавлев вернулся, везя тушу убитого медведя. Охотник рассказал, что медведь оказался молодым и очень жирным и уже километров через пять-шесть выбился из сил и лег на снег: Когда к нему подлетела упряжка, то и собаки были не в лучшем состоянии. Медведь и собаки лежали некоторое время рядом обессиленные. Потом зверь зашевелился, и Журавлеву пришлось стрелять.
На другой день Журавлев уехал на базу, забрав коллекции горных пород и медвежьи шкуры. Предполагалось, что он заедет на остров Диабазовый, заберет там коллекции и медвежью шкуру. Расставание было молчаливым и коротким. Мы думали о трудностях предстоящего 250-километрового пути Журавлева в одиночку, без палатки, с тяжелым грузом на усталых собаках. Все было ясно и незачем об этом говорить. Крепкие рукопожатия, пожелания счастливого пути — и дружная упряжка Журавлева понеслась под гору. Вот она мелькнула между торосами, вот уже превратилась в точку и растворилась в сиянии полярного дня.
14 июня тронулись в путь и мы, имея для себя месячный запас продовольствия, 20 литров керосина, а для собак на 20 дней пеммикана и медвежье мясо. Дорога трудная. Днем солнце грело сильно и бегущим собакам было жарко, поэтому мы решили перейти на ночную езду, когда сильнее подмораживало. Пройдя 43 километра, мы остановились на мысе Анучина для определения астрономического пункта, поскольку конфигурация берега оказалась чересчур сложной и отличающейся от той, что показана на карте 1913 года.
Берег острова здесь иной, чем на западе. Там он, начинаясь 10-метровой террасой, постепенно переходил вглубь, в плоскоувалистую и холмистую поверхность, среди которой кое-где вздымались 150 — 200-метровые сглаженные возвышенности. Здесь же, за 50-метровой террасой, поднимались скалистые обрывы коренного берега 400 — 500-метровой высоты, изрезанные многочисленными логами и долинами, заполненными ледниками. Это были языки ледникового купола, который занимал, по-видимому, всю центральную часть острова. Ледники нигде не доходили до моря, заканчиваясь на террасе в стадии деградации, некоторые из них повисали на склоне долины. Гляциологи так и называют их — "висячие". Вдоль берега шла цепь небольших каменистых островков. Один из них, более крупный, был принят гидрографами в 1913 году за мыс и назван ими мысом Арнгольда. Теперь мы его переименовали в остров Арнгольда. Пройдя еще километров 20, Пересекли довольно глубокую бухту фиордового типа, куда по долине спускался крупный ледниковый язык, доходящий здесь до моря. Затем берег повернул на юго-запад, и мы попали в залив Шокальского. Здесь определили астрономический пункт и отправились дальше. Собаки по плотному, гладкому, как паркет снеговому покрову бежали бойко, нам же приходилось тяжеловато, сказывалась 14-часовая непрерывная съемка, беготня к обнажениям и выбивание образцов.
