Наконец Анджело заговорил, и его тон был на редкость робким для такого обычно безжалостного человека.

– Эй, детка, – сказал он, – зачем ты это делаешь? Ты поранишь себя. Ты сожжешь себе кожу. Вода ужасно горячая.

– Тс-с, – прервала его Анетта, улыбаясь шире, но не открывая глаз. – Еще немножко терпения, – прошептала она. – Подожди. Я считаю до ста. Подойди поближе.

Она подалась к нему, и у Анджело, который уже забыл, что на него могут подать в суд, осталось лишь тревожное предчувствие. Он приблизился.

– Восемьдесят два, восемьдесят три, – медленно считала Анетта, открыв глаза при его приближении и насмешливо улыбаясь. – Девяносто один…

Анджело вдруг понял, что считает вместе с ней, и в каком-то оцепенении уселся на кровать.

– Сто, – закончила Анетта в присущей ей мягкой, сонной манере. Она убрала полотенце, лениво бросив его на пол. – Смотри.

Анджело взглянул и почувствовал тошноту. Жар от полотенца не только усилил краски паука – красный силуэт буквально засветился зловещим малиновым цветом, но и оказалось, что по всей нижней части ее живота и верхней части бедер появилось множество вытатуированных маленьких паучков, до этого невидимых под кожей.

– Разве это не очаровательно? – смеясь, мягко воскликнула Анетта.

– Черт возьми, сука и сукина дочь! – выругался Анджело, отпрянув. Он встал с постели, решительно направился к входной двери и взялся за ручку. Его смуглое лицо побелело, а на груди, под густыми седыми волосами, проступили белые и красные пятна.

– Катись отсюда ко всем чертям, – сказал он и более сдержанно добавил: – Ты вконец испорченный ребенок. Ты все время дурачила меня.

Анетта продолжала смеяться.

– Бедная черепашка, бедная, бедная черепашка.

– Тебе не нужны ни духи, – набросился на нее Анджело, доводя себя до ярости, по мере того как страх и отвращение исчезли, оставив отпечатки злости в его мозгу, – ты не хочешь ни денег, ни норковой шубы. Я не знаю, черт возьми, чего ты хочешь. Ты ненормальная, испорченная девчонка.

Анетта вновь засмеялась и медленно поднялась с кровати. Одним пальцем подцепив свое платье со стула, перекинула его через плечо. Потом нагнулась за чулками, повесила их себе на шею сунула ноги в туфли. Анджело отступил в сторону, пропуская ее к двери. Анетта сделала движение, как будто хотела укусить его за горло, но он увернулся. Она снова рассмеялась и в одних туфлях покинула комнату, задумчиво направляясь в холл.

Уже рассветало, когда джип наконец прекратил подпрыгивать и раскачиваться. Сибил знала, что светает, поскольку сейчас впервые за весь путь она открыла глаза. Джипом управлял молодой улыбающийся идиот, одетый в то, что, по представлениям Сибил, и было «солдатской формой». Другой, офицер, с не менее идиотским видом, сидел на переднем сиденье; Сибил и Клоувер расположились на заднем. Розовато-лиловый рассвет яркими бликами играл на очках Клоувер, придавая ее лицу землистый цвет. Сибил подумала, не оттого ли остановилась машина, что Клоувер тошнило. Она сама чувствовала себя неважно от изнуряющих рывков джипа. С несчастным видом она разглядывала пустыню, напрасно ища какой-нибудь достаточно большой предмет, за которым никто не увидит, как ее рвет.

– Ну, девушки, приехали! – сказал офицер с чем-то похожим на ликованье, выпрыгнул из джипа и протянул им руку. Другой вылез с видом агента по продаже недвижимости, рисующего в вашем воображении радужные картины будущей бурлящей городской жизни там, где сейчас зыбились пески.

– Где она? – спросила Клоувер. Ее голос был Низким и хриплым, как у совы, как если бы она ожидала, что ей покажут останки пророка Магомета или безумно дорогие конюшни со страниц «Абердин ангус джорнэл».

– За тем холмом, вон там, – сказал офицер, крепко схватив Сибил за запястье, по сути принуждая ее выйти из запыленного джипа. – Раньше мы могли доехать до самого верха, – произнес он, непрестанно чему-то веселясь, – но потом получили приказ президента.

– Раньше могли, да? – переспросила Сибил.

– Конечно, да, мисс, – ответил офицер.

Сибил раздражало, что он краснел, как дурак, когда она обращалась прямо к нему, а кроме того, он постарался отрегулировать зеркало джипа так, чтобы украдкой наблюдать за ней в пути. Ему удалось справиться с краской на лице, и сейчас он разглядывал туфли Сибил, которые были скорее шлепанцами, державшимися на ногах, благодаря вшитой эластичной резинке, и выглядевшими настолько непрочными, что, казалось, их можно было изорвать в клочья, походив полчаса по устланному коврами полу.

– Я должен был предупредить вас об обуви, – сказал он: все это время он непрестанно дергал себя за вихры и ковырял носком ботинка в пыли. К несчастью, у него не было возможности узнать, что поведение, характеризуемое эпитетом «мальчишеское», вызывало у Сибил отвращение.

– Может, вы хотите, чтобы мы с капралом отнесли вас?

Его предложение вызвало у капрала приступ веселья, и в ту минуту Сибил подумала, что мужчины начнут пихать друг друга в бока локтями.

– Нет, спасибо, – ответила Сибил в лучших традициях гранддамы. – Давайте только глянем на воронку, а затем… затем вернемся на аэродром.

Клоувер, которая предусмотрительно обула теннисные туфли и надела, на случай холода, позаимствованную у кого-то военную куртку, шла широким твердым шагом в направлении «вон там», и Сибил пришлось бежать, чтобы догнать ее. Она не собиралась позволить Клоувер исчезнуть из виду и оставить ее в компании этих двух хихикающих вояк, из которых один, говорила она себе, может оказаться сексуальным маньяком. А то и оба.

Достигнув своего убежища – руки Клоувер, – Сибил вцепилась в нее. «Прилипала», – подумала она о себе и в первый раз внимательно оглядела окрестности. Юкки выглядели так, словно они были отлиты из бетона каким-либо лишенным вкуса итальянским строителем и поставлены украшения ради у него на заднем дворе. Была там кремневая галька, перекати-поле и ящерицы, строящие комичные мордочки в свете утреннего солнца, и было, конечно, сверхизобилие плотного, крупнозернистого песка. Возможно, была луна. Сибил чувствовала одиночество и холод, она схватила руку Клоувер, не надеясь на то, что согреется.

Примерно через десять минут ходьбы, ставшей для Сибил сущим наказанием, они взобрались на почти незаметный холм и остановились с широко открытыми ртами, освещаемые неподвижным оранжевым солнцем, – четверо более-менее молодых людей, неподходяще одетых и мало соответствующих этому месту. То, что приковало их взгляды и остановило их в этой ранней рассветной прогулке, было не что-то, а отсутствие чего-либо. Фактически это была яма, и она походила на логово огромного животного.

Офицер – лейтенант, который по возрасту должен был уже стать майором, что, по-видимому, объяснялось его по-юношески упрямым выражением лица, – поднаторел в подобного рода экскурсиях. Он начал свой избитый комментарий, в который то и дело вкраплял такие словесные изюминки, как «термоядерная установка», «малая мощность», «мегатонный диапазон», что отнюдь не придавало особого колорита его рассказу.

– Сто килотонн… зарытый на глубине 635 футов… полусферический купол земли поднялся на высоту от 600 до 800 футов… три секунды… светящиеся газы… 280 футов в диаметре… 320 футов глубиной… малая мощность… край от 20 до 100 футов высотой…

Большей частью Сибил просто не слышала его. Воронка была воистину огромной, такой же большой, как строительная площадка для небоскреба в Нью-Йорке, но значительно глубже. Ее ошеломило, что это было сделано, так сказать, за один раз.

Сибил повернулась к монотонно бубнящему лейтенанту и рассеянно спросила его:

– Вы сказали «плужный лемех»?

– Да, мисс, операция «Плужный лемех»… использование в мирных целях…

Но Сибил перестала слушать офицера сразу же, как он ответил на ее вопрос. Дядя Казимир, помимо прочих занятий, как, например, торговля контрабандным товаром, немного фермерствовал, и она отлично помнила плужный лемех – острый, блестящий и звенящий, с налипшими комьями жирной и влажной пенсильванской земли.