Сибил долго сидела неподвижно, совершенно отрешенная. Она не заметила даже, как Клоувер отошла от нее к другим гостям. Сторонний человек сказал бы, что она впала в забытье.

Из этого состояния ее вывел Баббер Кэнфилд. Как в тумане, она почувствовала, как он поставил ее на ноги, а потом она наталкивалась на разных людей, пока наконец не столкнулась с высоким человеком мужественного вида, с трудом сообразив, что это Тико. Он протянул ей бокал и улыбнулся. Она осушила его без улыбки. Перед ней возник второй бокал, потом третий. А дальше все поплыло перед глазами.

Остаток вечера она провела как во сне, а в редкие и недолгие минуты просветления она видела все ясно и отчетливо. А так все стало сумбуром, хаосом – мелькание огней, какие-то бессвязные ощущения, то холод, то тепло, запахи, вкусы, шумы. И движение, постоянное движение, беспричинное и бесполезное. Она даже перестала различать, где удовольствие, а где боль.

Сознание вернулось к ней, когда она обнаружила себя на борту корабля рядом с мужчиной в белом мундире. Мужчина с улыбкой протягивал ей какой-то черный предмет. Она с изумлением поняла, что это моряк, что она на корабле, а предмет более всего похож на телефонную трубку. Вот здорово! Она ощутила приятную тяжесть и выпустила трубку из рук. Никаких сомнений – она на борту корабля. И вдруг возник Баббер Кэнфилд, а рядом стоял смущенный моряк в белой форме, которого Баббер называл «адмирал». Из кармана мундира торчала авторучка, и ей очень хотелось ее рассмотреть. Она просто была уверена, что ручка синего цвета. Потом Баббер приложил трубку к ее уху.

Она услышала чей-то голос. Наверно, брат. Но который?

– Стэнли! – сказала она.

И тут она узнала голос Пола, который через семь тысяч миль донес до нее раздражение, недоумение и любовную тоску.

– Я спрашиваю, как тебя на эсминец занесло? Отвечай, ради бога. Послушай, я не Стэнли, я – Пол. Алло?

Теперь все было ясно. Она отодвинула в сторонку Баббера с «адмиралом» и прислонилась к стенке.

– Кажется, кто-то решил устроить прием на корабле, – просто ответила она. – Здесь много народа. А как ты?

– Отвратно. Я люблю тебя. Пол, а не Стэнли.

– Я поняла, что это ты, – сказала она. И тихо добавила: – Люблю тебя. Это невозможно.

Наступило продолжительное молчание. Потом они одновременно сказали «алло?» И оба смутились. Наконец он сказал:

– Слушай, возвращайся домой.

– Ну, что ты говоришь?

Выдержав паузу, она сказала твердо и ясно:

– Ты мой единственный. И ты должен быть сильным за нас двоих. А ты не хочешь. Ну, и черт с ним.

– Я буду сильным.

– Что?

– Я сказал, буду. Возвращайся, и я все объясню.

– Ты считаешь, что я пьяна.

– Конечно, пьяна. Я утверждаю это. Утверждаю, понимаешь?

– Понимаю, – ответила она. Ей стало страшно. – Ходдинг говорил с Тедди Фреймом?

– Еще нет, – ответил Пол. – Телеграмма у меня. Пытаюсь с ним связаться.

– Как он? Как Ходдинг?

– Не знаю. Думаю, нормально. Мне все равно. Слушай, ты сойдешь с этого проклятого корабля? Бога ради, возвращайся домой!

– У меня кой-какие дела, – упрямо сказала она.

– Я знаю.

Она долго молчала, стараясь не расплакаться. А потом сказала:

– Все. Вешаю трубку.

– Ладно, – ответил он. – Ладно.

А потом она очнулась в гондоле. Она чувствовала, что глаза у нее распухли. Значит, перед этим она плакала. В горле пересохло, оно болело. Она попыталась вспомнить, что привело ее в это жалкое состояние, и не смогла. И тут она увидела корабль, освещенный прожекторами. «Боже мой! – подумала она. – И в самом деле эсминец». Увешанный флагами, корабль выглядел очень празднично. А рядом с ним она увидела моторную лодку и гондолы с китайскими фонариками и музыкой. И сама она сидела в гондоле под тентом, на мягких и очень удобных подушках, хоть они и отдавали слегка плесенью. Какой покой! Под слабый плеск воды она снова закрыла глаза. И лениво прошептала:

– Как здорово, такой красивый корабль. А как же мы туда попали?

Ответа не последовало, да она и сама не была уверена, что рассчитывала его услышать. Зато совершенно неожиданно она почувствовала, как что-то теплое и влажное прильнуло к ее левому соску. Оказалось, что это Тико.

– Что за… Что это такое? – закричала она гневным голосом, и звонкий этот голос распространился вокруг.

А он еще плотнее приник к ней. Тогда она шлепнула его по уху, да так сильно, что звук этот разбежался по водной глади и спугнул голубей, ночевавших на площади святого Марка.

– Ах ты дрянь! – заорал он.

– Я тебе покажу дрянь, грязный распутник!

Она настолько разъярилась, что перешла на язык двенадцатилетней девочки. Слово «распутник» употребляла ее мать, в частности по отношению к дяде Казимиру.

Схватившись за голову и воя от боли, Тико вскочил на ноги и немедленно запутался в тяжелом бархатном балдахине. Не растерявшись, Сибил с силой ударила его ногой в живот. Он упал плашмя на передние сиденья.

– Вперед! – закричала Сибил.

Она чудом обнаружила свою сумочку, в которой был золотой портсигар, пудра, зажигалка и губная помада. Обрадовавшись, она бросилась на него и ударила его сумкой по голове.

– Ай! – взвыл Тико.

– Распутник! – завопила она.

Она была полураздета, и от этого сцена, как она понимала, выглядела еще смешней. Он схватил ее. Она ударила его в бровь. Гондольер передвинулся поближе. Он был готов увидеть полураздетую женщину у себя в лодке, но не подозревал, что она окажется такой красивой. Присев на корточки и взяв себя за подбородок, он погрузился в созерцание ее красоты. И не заметил, что слишком сместился в сторону.

Вдруг вода хлынула в лодку, а они скатились в воду. Ошеломленные, они держались за края перевернувшейся гондолы и молчали. Потом Тико начал стонать, а гондольер выругался, вспомнив, что оставил в лодке бутерброд. А Сибил не придумала ничего лучше, как набрать в рот воды и выпустить ее через лодку на Тико. Через полчаса появилась береговая полиция и выловила их из воды.

На полицейском катере приехал Баббер Кэнфилд, а с ним старый одноглазый негр в ливрее дворецкого. За спиной у него был короб со стаканами и четырьмя бутылками виски. Сибил попыталась снова влезть в платье, но оно было такое тонкое и так намокло, что справиться с ним было уже невозможно.

– А лифчик где? – участливо спросил Баббер.

– Он снял! – сказала Сибил, показывая на Тико, который отодвинулся от нее, насколько позволяла узкая кабина.

– Я бы ему этого не спустил, – сказал Баббер, снимая с себя огромную куртку, похожую на палатку. – Черт бы побрал эту семейку, все они ненормальные.

Завернув ее в куртку, он влил в нее полстакана виски, и Сибил снова стала забываться.

Последнее, что она запомнила, это толпу изумленных полицейских вокруг цветного дворецкого, который подбрасывал вверх стаканы, а Баббер разносил их один за другим из своего сорок пятого калибра с перламутровой ручкой.

– Давай! – кричал Баббер. – БАХ! – Давай! – БАХ! Несмотря на грохот, она уснула.

Проснувшись, она увидела перед собой овечьи глаза или что-то в этом духе. Она не очень поняла. Она снова закрыла глаза в надежде, что овца уйдет, но что-то ее смущало в этом овечьем взгляде, и она взглянула еще раз. Какое облегчение! Овец было много, и все безобидные, потому что они паслись на большом гобелене. Там был еще полуодетый юноша, который играл на чем-то вроде флейты для совершенно раздетой женщины, которая как будто спала, хотя вокруг ее крупного розового тела резвились упитанные карапузы числом двенадцать или более того. Мысленно обращаясь к спящей женщине, она сказала:

– Лентяйка ты, плохая мать.

– Так получилось. Я не хотела ребенка. Мне вообще не следовало его заводить!

Крайне удивленная, Сибил резко приподнялась. Она лежала в плетеном шезлонге, а рядом с ней сидела Консуэла Коул. Судя по ее расстроенному лицу, она все слышала.

– Я не хотела… – сказала Сибил. – Я только…