— Я слышала ваши шаги в день гибели Тома Хендерсона! Я слышала, как вы убегали по палубе после того, как столкнули его с трапа! — Сказала и с удовольствием увидела, как мгновенно погасла улыбка Брока. Зато теперь оно приобрело новое выражение, и мне стало не по себе.

— О чем вы? Какие шаги?

— Ваши! — крикнула я. — Я пришла на грохот, нашла Тома, а сразу после этого услышала, как вы пробежали наверху. А выйдя на палубу, я перегнулась через леер, и вы как раз спускались по трапу.

— Вряд ли я мог спускаться, потому что не поднимался, — устало возразил он. — Почему вы до сих пор молчали о том, что там был кто-то еще?

— Потому что думала, это вы, — прямо ответила я, и вся моя досада вдруг испарилась.

Он смотрел на меня во все глаза.

— И, несмотря на все свое презрение ко мне, вы все же молчали. Почему?

— Я… сперва я хотела сказать. Но потом подумала… что надо дать вам возможность объяснить все мне, прежде чем обвинять перед другими.

— Спасибо, — серьезно произнес он. — Вот уж не надеялся на такое милосердие с вашей стороны. Так вот, если это вас убедит и успокоит и, конечно, если вы мне поверите, я не был на «Гордости», пока вы не окликнули меня и не сообщили о несчастье. Я как раз шел к трапу, потому что один из рабочих на верфи видел, как вы поднялись на палубу, и сказал мне об этом. Я решил посмотреть, что вы там делаете, и только что подошел, когда вы выглянули за леер. Облегчение накатило на меня волной, я вдруг почувствовала слабость во всем теле, но зато наконец-то перестала дрожать.

— Жаль, вы сразу не сказали, что на корабле был кто-то еще, — угрюмо продолжал Брок, — Ведь никто не сходил на пирс, пока я был внизу, значит, прятался где-нибудь в укромном месте и пережидал. Стоило только поискать, но никому не пришло в голову, что Хендерсона могли столкнуть, а потом убийца спокойно проскользнул на верфь, ушел в город, и никто его не видел.

— Тогда… Как по-вашему, кто это мог быть? — тихо спросила я.

Брок не ответил на вопрос. Вместо этого он наклонился ко мне и взял мою руку в свои ладони.

— Ну вот, уже лучше. Вы наконец перестали дрожать. Выглядите, конечно, ужасно, и нос покраснел, но хоть зубами больше не стучите. Трудно поверить, что вы плакали такими горючими слезами только потому, что считали меня убийцей и боялись об этом говорить.

Тут уж все мои подозрения показались мне совершенно нелепыми. Наверное, Брок считает меня безнадежной дурой, и поделом… Я уже совсем было предалась благодушию, но тут он испортил мне настроение.

— Раз уж вы пока никому ничего не говорили, сохраните все, пожалуйста, в тайне еще несколько дней, — попросил он. — Пообещайте никому ничего не говорить, по крайней мере пока я не вернусь из Салема.

— Но для чего? — удивилась я. — Если это действительно преступление, то нельзя больше медлить. Я думаю…

Тон мужа немедленно сделался жестким:

— Поменьше думайте. Вы и так натворили дел, утаив важное обстоятельство. Так что теперь предоставьте мне самому во всем разобраться. Подумайте лучше, какое это произведет впечатление, когда вы заявитесь к Дадли со своей новой историей! Тут-то он вас и заподозрит.

Брок был прав, но все равно меня встревожил. Я понимала, что, если он решил пока никому ничего не говорить, это могло означать только одно: он кого-то защищает. Если не себя, то… неужели мать? Но мне не хватило храбрости бросить ему в лицо новое обвинение. Вместо этого я сделала то, о чем напрочь забыла пять минут назад, — рассказала о картах в письменном столе, как пыталась разгадать, что означает китовая печать, и как недавно мои поиски увенчались успехом и я нашла признание капитана Обадии. Я как умела пересказала содержание письма.

— Вот, сами видите, что в конце концов я была права, — закончила я. — Это не мой отец застрелил вашего на борту "Морской яшмы", а капитан Обадия.

Брок смотрел на меня как-то странно, почти с нежностью. Неужели это так много для него значило? Сможет ли он теперь забыть о мстительном чувстве к тому, кто носил фамилию Хит?

— Миранда! — произнес он, и мое имя прозвучало в его устах удивительно ласково. Я и не подозревала, что голос мужа бывает таким теплым.

Быстрым движением он легко поднял меня с кресла и сел в него, а меня усадил себе на колени. Я покорно положила голову Броку на плечо и обвила его шею руками. Еще секунда, и он поцеловал бы меня. А я не отняла бы губ. Но в эту секунду дверь в коридор с грохотом распахнулась и в комнату шагнула женщина в развевающейся ночной рубашке, с высоким медным подсвечником в руках. Свеча ярко горела. Сибилла Маклин злобно уставилась на нас.

Так же легко Брок пересадил меня в другое кресло и без тени стыда или неловкости встал навстречу матери.

Застывшая, холодная маска лица миссис Маклин ожила, его черты исказило бешенство.

— Что я вижу: вы вместе! — вскричала она. — Ты принес ее к себе в комнату! Я не потерплю этого, Брок! Неужели ты думаешь, что я позволю тебе изменить памяти отца?

Откуда она знает, что Брок меня принес? Опять подслушивала!

Ее гнев граничил с помешательством. Я вжалась в свои одеяла, закуталась в них, словно они могли защитить. Но Брока слова матери не испугали. Он подошел к ней, взял из рук подсвечник и поставил его на стол.

— Миранда — моя жена, — твердо ответил он, — и происходящее за нашей дверью тебя не касается.

Свекровь грозно шагнула ко мне, но Брок схватил ее за руки. Она попыталась вырваться, но быстро сдалась.

— Пора тебе опомниться, — сказал Брок сурово. — Я понимал твои страдания и сочувствовал, но так продолжаться не может. Тебя не память об отце терзает, а ревность к матери Миранды. Тебя снедает ненависть из-за Карри Коркоран. Пора уже опомниться.

Волоча ее за руку, он подошел ко мне и, прежде чем я поняла, что он задумал, свободной рукой сдернул с меня одеяло и разорвал ночную рубашку на плече.

— Видишь? — указал он своей матери на шрам. — Вспомнила, как едва не стала убийцей? Ты понимаешь, до чего дошла бы, если бы тебя не остановили?

Однажды Сибилла Маклин уже смотрела на мое обезображенное плечо, и на губах ее играла улыбка злорадного удовлетворения, которого я тогда не понимала. Сейчас она в страхе отпрянула — вернее, отпрянула бы, если бы Брок не удержал ее и не заставил смотреть.

Она захныкала:

— Я не хотела причинить малышке вреда! Я только хотела заглянуть в колыбельку посмотреть, почему она плачет. Я не хотела, чтобы муслин загорелся. А он возьми да и вспыхни от свечи, я и опомниться не успела. Но я позвала на помощь! И ты прибежал, Брок, и схватил девочку, и сбил пламя. Она ведь выжила, правда? Я позвала на помощь, и ты ее спас. У девчонки только шрам остался, я не хотела ее смерти!

Брок посмотрел на меня.

— Иди к себе, Миранда. Я ее успокою. Я знаю, что делать.

Подхватив свои одеяла, я метнулась из теплого кресла у огня в промозглый холод своей комнаты. Захлопнула дверь и с отвычки ощупью нашла в темноте каминную полку. Мои озябшие пальцы наткнулись на ключ. Дрожащей рукой я заперла дверь в коридор. Дверь в комнату Брока запирать не стала.

Его голос продолжал звучать за дверью, но тихо, слов я не разбирала, однако голос звучал сурово. Потом я услышала, как он отвел свою мать обратно в ее спальню. Вернувшись к себе, он остановился перед дверью и спросил:

— С тобой все в порядке, Миранда?

Я ответила, что все хорошо. Я не стала говорить ему, что снова замерзла, на этот раз от ужаса, хотя мне очень хотелось, чтобы Брок снова открыл дверь и взял меня к себе. Потом он начал собирать вещи для предстоящей поездки, иногда потрескивало горящее полено. Брок больше не заговаривал со мной. И я лежала тихо. Лежала и думала, но не о недавних кошмарных событиях, даже не о том, как во младенчестве едва не погибла в этом доме от руки Сибиллы Маклин, а только о том, что Брок отнесся ко мне с неожиданной нежностью, как он прижимал меня к груди, а я положила голову ему на плечо. Мне до боли хотелось, чтобы он снова так же обнял меня, во мне проснулась тоска по ласкам, которые неизбежно последуют за этими объятиями. Но тоска моя так и осталась неутоленной. Дверь между нашими комнатами осталась закрытой, и я не знала, ждет ли меня впереди счастье.