Как быстро выяснилось, похороны должны были состояться уже днем. Множество людей прибудет из Гавани отдать последний долг замечательному человеку. И ведь потом вся эта орава явится в дом к раннему ужину, а у миссис Кроуфорд и так по горло хлопот с выпечкой. Да к тому же она совершенно не представляет, как объяснить почтенным горожанам, почему сын миссис Маклин так скоропалительно женился.
Я твердой рукой поставила чашку на стол.
— Мой отец — капитан Натаниэль Хит, — заявила я с достоинством. — Может, слышали о таком в Гавани Шотландца?
Кухарка едва не свернула свою тощую шею, пытаясь через плечо бросить на меня уничтожающий взгляд.
— Полукровка — она все равно дворняжка, а не породистый пес. Я помню вашу мать и даже деда с бабкой. Ирландские торгаши да рыбаки! Негоже таким, как Маклины, родниться со всяким сбродом! Это позор, что капитан вызвал вас сюда и посадил за один стол с такой леди, как миссис Маклин!
Я подавилась крошками хлеба, а когда откашлялась, поднялась из-за стола.
— Неважно, сколько вы проработали здесь, миссис Кроуфорд, но никто не давал вам права разговаривать со мной в таком тоне! — запальчиво выкрикнула я.
Одним пожатием костлявых плеч она отмахнулась от моих слов.
— А я и не собираюсь тут оставаться, уж это могу вам обещать. Если капитан, как поговаривают, и впрямь все оставил своей язычнице, то ноги моей здесь не будет.
Я, больше не слушая, быстро намазала маслом еще кусок хлеба и, взяв его с собой, покинула кухню. Вслед мне послышалось невнятное бормотание, что-то вроде "скатертью дорожка".
Я знала, что мне просто необходимо выйти на улицу, туда, где не будет угнетать эта атмосфера враждебности. Одевшись потеплее, я тихонько выскользнула из парадного. На дворе меня приветствовало теплое утро бабьего лета.
Обойдя стороной мыс и маяк, я зашагала назад по дороге, по которой меня только вчера привезли в дом — как же давно это было! По ясному голубому небу плыло лишь несколько пухлых белых облачков. Вода в защищенной от ветра гавани безмятежно и тихо сверкала под скалами. С того места, где я стояла, была видна извилистая тропинка, сбегавшая на берег среди низкого колючего кустарника к строительным докам. Внизу не было заметно никакого движения: наверное, работы отменили по случаю траура.
Сосновая рощица отделяла меня от тропинки к обрыву. Я решила пройтись по ней и углубилась в лесок. Воздух в тенистой прохладе был напоен пронзительным сосновым ароматом и шелестом высоких крон. Через несколько минут я снова вышла на открытое место, под сияющее солнце. Каменистая тропа круто уходила вниз, под обрыв.
Отсюда стало видно, что городок лежит вдоль изгиба полоски земли, удаляясь от строительных доков и верфи. Сейчас меня интересовала именно верфь. Я начала спускаться. Ветви кустарника цеплялись за юбку, и я отцепляла их на ходу. Солнечные лучи словно вливали в меня силы и уверенность. С той самой минуты, когда я приехала в Бэском-Пойнт, я все не могла согреться. Поэтому меня так радовало солнце. Напор северо-восточного ветра ослаб, и даже бриз с моря дул нежнее и тише.
Тропа круто спускалась к широкому выступу земли намного выше линии высокого прилива. Справа высились различные строения, наверное, парусная, канатная и ремонтная мастерские, что обслуживали верфь. На берегу высился остов будущего корабля — от киля вверх круто вздымались голые ребра шпангоутов. Стапели вели далеко в воду. Когда-нибудь будущий корабль скользнет по ним в океан. Сегодня тут все было тихо, верфь не подавала признаков жизни.
Продвигаясь к докам, я осторожно выбирала дорогу по стружкам и опилкам, устилавшим песок и гравий между бочками и плотницкими козлами. У причалов тоже было пусто, там покачивался только один корабль. Его мачты и реи поблескивали на солнце над чернотой корпуса. Хотя на мачтах не было парусов, корабль выглядел безукоризненно ухоженным.
Когда я подошла поближе, тупой нос корабля сказал мне, что передо мной, скорее всего, старое китобойное судно. По борту было выведено: "Гордость Новой Англии", Даже если бы я не увидела желтого флага торгового дома Бэскомов на мачте, я уже по одному названию поняла бы, кому принадлежит корабль. На палубе никого, но на берег был перекинут трап, и мне очень захотелось подняться.
Как все-таки я была молода! С какой готовностью отвлекалась от насущных проблем, а если и вспоминала о них, то не умела предвидеть последствия вчерашних событий. Я упрямо строила планы побега, мечтала найти решение, которое, как по волшебству, исправило бы все.
Я поднялась по неровно сбитым доскам, в щели между которыми виднелась бурлящая вода. Мокрые коричневые сваи пирса были облеплены ракушками, а местами дерево от сырости обросло мхом. Очевидно, в наши дни доком мало пользовались, а вот корабль у причала содержали в порядке.
В Нью-Йорке отец часто водил меня на борт разных кораблей, поэтому я привыкла к ним. Дни, когда меня брали на Саут-стрит, где огромные бушприты тянулись из воды ко вторым и третьим этажам береговых складов, становились для меня праздником. Мысль о том, что передо мной корабль, по которому я сейчас поброжу вволю, заставила меня зашагать веселее.
Еще проходя вдоль причала, я бросила взгляд вверх, на Бэском-Пойнт, где на утреннем солнце вызывающе сверкали белизной два крыла капитанского дома. Казалось, там все замерло, а если кто и следил за мной из далеких окон, мне было все равно. Ведь рядом-то не было никого, кто мог бы запретить мне в свое удовольствие исследовать корабль.
Но когда я ступила на верхнюю ступеньку трапа, ветер донес до меня обрывок песни. Я в удивлении замерла и прислушалась. Голос был тихий и высокий, а слова и мелодию я узнала. Кто-то на борту "Гордости Новой Англии" пел старинную матросскую песенку.
Перегнувшись через леер, я увидела на корме Лорел. Она стояла у штурвала, держась маленькими ручками за огромные спицы. Я знала, что в этот миг девочка далека от действительности — она вела свой корабль в море, распевая во весь свои тоненький голосок. Потом в песню влился мужской голос. Если бы я услышала его раньше, то повернула бы назад. Теперь уже было поздно, я просто спрыгнула на палубу и быстро огляделась, высматривая поющего. Мое появление заставило мужской голос умолкнуть, но я, хотя обвела взглядом весь корабль, никого не увидела.
Лорел вела себя точно так же, как недавно ее бабушка. Она продолжала играть и петь, вращая штурвал, словно в ее фантазии не было места для посторонних. Я подошла к штурвалу, гадая, сообщили уже девочке об отцовской женитьбе или нет, и не настроена ли она еще враждебнее по отношению ко мне.
— Доброе утро! — поздоровалась я. — Мне нравится твоя песня. Не скажешь, куда идет корабль?
То, что я включилась в игру, удивило девочку настолько, что она снизошла до ответа.
— Мы идем в Ка-ли-форнию! — выкрикнула она. — Обогнем старый мыс Горн — и вдоль тихоокеанского берега!
Я знала, что ее воображение превратило неуклюжий китобоец в грациозный клипер, и понимала, почему она так зачарована. Глядя на голые мачты, я так и видела, как вздымаются над нами туго надутые белые паруса и мы с попутным ветром идем по гордому океану. Я слышала поскрипыванье рей и такелажа, и корабль летел на полной скорости. Все эти картины отец когда-то рисовал так живо, что мне иногда казалось, будто это не он, а я сама бороздила моря на прекрасном клипере.
— Эй, капитан, матросы в команду не надобны? — крикнула я Лорел.
Она едва не улыбнулась мне, но тут же надула губы и нахмурилась.
— Не нужны мне тут всякие сухопутные крысы, — отрезала девочка. — А уж вы — особенно! — Она прекратила игру. — Я-то думала, что вы уедете домой.
Значит, ей ничего не сказали. Это напрасно, подумала я, но не мне же, в самом деле, сообщать ей мрачную новость о женитьбе отца,
— А кто это тебе сейчас подпевал? — спросила я, уклонившись от обсуждения темы моего отъезда.
Лорел повернула голову и посмотрела мне в глаза. Ветер перепутал ее распущенные волосы и хлестал ими по лицу, платье на ней было грязноватое и неаккуратно застегнутое, подол украшала свежая прореха. Все говорило о том, что одевается она сама, без всякого присмотра со стороны взрослых. На лице девочки была написана неприязнь, и мне показалось, что она не ответит, но тут ей что-то пришло в голову и детские губы раздвинулись в хитроватой усмешке.
