Гастон Балмер все еще разглядывал его со странным и вроде бы ничем не вызванным состраданием.

– Как хорошо она понимает вас, Масгрэйвов! – сказал Гастон. – Да, ты пропал, мой бедный Джеральд.

– Следовательно, твои опасения преждевременны. О, это не твоя вина, мой добрый друг, и я ни на мгновение не осуждаю тебя. С чисто человеческой точки зрения ты ведешь себя совершенно правильно, оправданно и по-дружески. Поэтому твое смехотворное заблуждение не оскорбляет меня. И даже если, как ты говоришь, я, по вашим человеческим меркам, провел здесь четыре года, то что это значит для бессмертного, в чьем распоряжении целая вечность? Ну-ка, Гастон, ответь мне хотя бы только на этот простой вопрос!

Но Гастон сказал только: «Ты доволен. Ты пропал».

Гастон больше ничего не сказал об этом, потому что их беседу прервали. Ведь пока они так сидели вдвоем на обочине, к ним присоединился темнокожий человек, одетый во все темное.

– Привет, дружище! И что за дело у тебя в городе всяческих чудес? – спросил Джеральд.

И темнокожий, немного подумав, отвечал, что на самом деле у него было несколько деловых вопросов к королеве Фрайдис. Все боги, сказал он, спешили в Антан, чтобы услышать слово, которое было в начале (именно так он и сказал, совсем как царь Соломон), то есть все боги, кроме одного, который так хитроумно изменял свои догматы, что никто не знал, кто он такой на самом деле.

Темнокожий думал, что именно сейчас, в относительно просвещенном девятнадцатом веке, настало время вывести на чистую воду этого небесного хамелеона. И в любом случае, сказал темнокожий, ему нравилось беседовать с Фрайдис, которая всегда была так мила...

– Так-так! – сказал Джеральд. – Значит, вы, сударь, уже бывали в Антане.

– Да, очень много раз. Потому что я – советник всех человеческих богов.

Джеральд с естественным интересом разглядывал человека, который из первых рук получал сведения о его будущем королевстве. Однако, в любом случае, если этот темнокожий джентльмен, как начинал подозревать Джеральд, был Отцом Всяческой Лжи, не имело смысла его расспрашивать, поскольку все равно нельзя было верить ни одному его слову.

– Полагаю, что ты, идущий по дороге богов и мифологических существ, довольно хорошо известен моей родной Протестантской Епископальной Церкви. Мне кажется, что я, как и предсказывали мне мои ближайшие родственники, имею честь разговаривать с самим Дьяволом.

– Во всякой мифологии у меня, разумеется, есть своя собственная ниша, из которой я могу разными голосами обращаться к интеллигентным людям, – ответил темнокожий.

Тогда поднялся Гастон Балмер и начертал в воздухе знак, неизвестный Джеральду.

– Я подозреваю, сударь, что отец моей матушки, Флориан де Пизанж, когда-то слышал этот голос...

– Весьма вероятно. Я в свое время много говорил.

–...а также его слышал, думаю я, и другой мой предок – великий Юрген, от которого происходит род Пизанжей и который однажды встретил кого-то очень похожего на тебя в лесу друидов.

– Не могу этого отрицать. Друиды тоже знали меня. Я, Князь Мира Сего, как вы понимаете, встречался со многими миллионами людей, которых пытался осчастливить при помощи моей власти, так что я не могу припомнить каждого, кого я облагодетельствовал.

– Однако, – сказал Джеральд, – в значительных исторических событиях вы странным образом играли главную роль; вы встречали великих людей, и вы, должно быть, можете рассказать мне много интересного. Вы, сударь, просто обязаны со мной отобедать, ведь мой друг проявляет в этом вопросе упрямство. Моя жена избегает общения с богами, но я никогда не слышал, чтобы она имела какие-либо возражения против демонов. Так что окажите мне честь и составьте мне компанию в этом моем временном пристанище, в этой хижине...

Но темнокожий улыбнулся и принес свои извинения.

– Я и ваша жена не то чтобы вовсе незнакомы друг с другом. А обстоятельства, при которых мы расстались в прошлый раз, несколько неудобны. Поэтому я думаю, что мне, ради общего блага, лучше было бы не встречаться сейчас с вашей женой. Тем не менее передавайте ей мои заверения в совершеннейшем к ней почтении.

– И от кого же, скажу я ей, исходят таковые заверения?

– Скажите, что мимо проходил друг ее ранней юности, с которым она была близко знакома еще до того, как впервые стала матерью. Я не сомневаюсь, что Хавва догадается, кто это был.

– Но мою жену зовут Майя, а до замужества ее имя было Эзред...

– Ах да! – сказал темнокожий, в точности, как когда-то говорил Глом, – женщины отличаются одна от другой именами, которые они носят. В таком случае, просто передайте привет вашей жене, потому что это слово для всякого мужа означает одно и то же.

– Я передам привет, – пообещал Джеральд, – а вот афоризм пусть лучше передаст кто-нибудь другой.

И он удалился, оставив своих друзей.

Гастон Балмер обнял Джеральда на прощание и не солоно хлебавши отправился назад в Личфилд в своем облаке, которое из-за уныния пожилого джентльмена приобрело черный цвет. А темнокожий неспешно пошел в Антан, легкой походкой человека, который давно привык бродить по свету.

Джеральд отметил, что он не торопился и не оглядывался тревожно по сторонам, подобно другим путешественникам, направлявшимся в город всяческих чудес. Темнокожий единственный из всех тех, которые прошли в сторону Антана, шел хорошо знакомой дорогой к цели, которая ему была хорошо известна.

Итак, Джеральд остался на Миспекском Болоте еще на некоторое время. Июль был небогат событиями. Всякий погожий летний день Джеральд проводил на обочине под каштаном. На дереве появились восхитительные белые цветы, источавшие насыщенный, сладкий аромат. Затем цветы приобрели кремовый оттенок, потом – коричневый. Но сейчас дерево вновь стало зеленым с темно-золотистыми, желтоватыми вкраплениями. А Джеральд, проводивший каждый божий день в тени этих постоянных перемен, был вполне доволен.

Он говорил со многими путешественниками, которые не упоминаются в этой повести. Ведь почти все эти странники рассказывали одну и ту же историю. Девять из десяти прохожих еще вчера были богами, которым служили люди. Каждого люди почитали в той или иной части света. Ныне их дела на земле были окончены, и они направлялись к цели всех богов. Что они ожидали там найти? Джеральд спрашивал их, но на этот простой вопрос все они отвечали уклончиво. Они шли туда, чтобы услышать слово, которое было в начале, и которое будет существовать, когда все остальное погибнет; слово, которое не знал ни один из человеческих богов. Они не могли сказать ничего более, и Джеральд не особенно беспокоился на этот счет: он был вполне доволен, и вскоре должен был сам все разузнать, когда придет в Антан.

И божественный скакун Калки тоже казался довольным, а его внешний вид нисколько не изменился из-за вынужденного бездействия. Он сохранял то странное однородное сияние и тот металлический блеск, из-за которых он казался отлитым из чистого серебра. Разумеется, когда он пасся на Миспекском Болоте после дождя, шерсть его казалась темной и лоснящейся, а шерсть на его широких боках сбивалась во вьющиеся маслянистые пряди. Но во всякое другое время он сохранял свой ярко-серебристый цвет, не свойственный ни одной лошади, которую когда-либо видел Джеральд.

Тем временем конь пасся вместе с меринами, которые некогда были любовниками Майи. Поедая траву на пологих склонах неподалеку от хижины, он передвигался так же, как и они, поднимая каждое копыто с какой-то забавной осторожностью. Джеральд часто наблюдал, как он пасся. И ему казалось, что эти лошади, которые в беспорядке медленно и осторожно бродили по пастбищу, поднимают и ставят на землю свои копыта так, как будто бы они думали, что их копыта сделаны из какого-то очень хрупкого материала. Их раскачивающиеся, вытянутые, тяжеловесные головы, склонившиеся рядами параллельно друг другу, казались ему слишком тяжелыми для того, чтобы их можно было бы снова когда-нибудь поднять. Когда Джеральд сонными летними вечерами размышлял о том, как им это все-таки удается, у него возникали неприятные ощущения в ключицах.