Вынужденно подтверждал: да, одна только Оленька порядочная. И да, она не ханжа – действительно исполняет любые развратные желания. Только никак не удавалось к слову вставить, что желания эти, иной раз и в самом деле развратные, не его, а ее, Ольгины желания.

На радостях от того, что ее слова в очередной раз подтвердились, что она, как всегда, оказалась права, что признает ее Кеба единственной порядочной девушкой, едва ли не святой среди многочисленных шлюх, Ольга устраивала «праздник похоти», вытворяя с ним такое, чего ни одна циничная студентка не то что вытворить – представить себе не умела. Выделывая замысловатые па, изгибаясь и вскрикивая от сладострастия, Оленька непременно приговаривала, сама же тащась от своих слов:

– Где ты еще найдешь такую, Кеба? Кто еще так сумеет? Женись на мне, а то я уйду от тебя, брошу, и никогда больше ты не получишь такого кайфа. Запомни, милый: никогда ни одна женщина не сможет сделать тебя таким счастливым, каким делаю тебя я. Береги меня, держи меня крепко, свяжи меня штампом, а то я ведь птица крылатая – не удержишь, выпорхну в окошко…

Долго терпел Кеба ее напор. Но всему есть предел: даже железный прут – и тот гнется.

Когда в самый сладостный миг она остановилась вдруг, отстранилась, улыбнулась с коварной усмешкой:

– Что, плохо без Оленьки? У самого не получается? А я вот сейчас встану и уйду. Навсегда. И что ты тогда запоешь?

Знал ведь, прекрасно знал, что никуда не уйдет, что продолжит буквально через мгновение – не столько ради него, сколько для себя самой. Но таким бесконечным показалось это мгновение, что не выдержал Гена. Почудилось: если вот сейчас, в эту самую секунду она не продолжит, он просто взорвется фугасом, или даже авиабомбой, и редкая умелица Оленька пропадет бестолку в этом смертельном взрыве.

Сдался, выдохнул обреченно:

– Уговорила, женюсь. Только не останавливайся!

Взвизгнув радостно, Ольга наскоро чмокнула уже не любовника, а жениха, и продолжила с новыми силами, яростно, будто не любовью занималась, а стирала с лица земли давнишнего врага. Гена уже не думал ни о женитьбе, ни об Оленьке: сознание затуманилось – не было ничего вокруг, один сплошной кайф. Откинулся на подушку, устало прикрыв глаза.

– Ольга Кеба, – смакуя фамилию, радостно воскликнула она. – Генка, родной, я тебя так люблю! Клянусь – ты никогда об этом не пожалеешь. Я буду самой лучшей женой во вселенной!

Кеба выдавил из себя улыбку и промолчал. А что говорить? Что погорячился, поддался уговорам? Что взорвался бы, если б она не довела дело до конца? Что только этим и можно объяснить его поражение?

Именно поражением и принимал вырвавшиеся слова. Однако поздно сожалеть – сказанного не вернешь. Придется жениться.

Ну и ладно – в принципе, не самый плохой вариант. Не шлюха, а в постели вон что вытворяет – скучать явно не даст. Скромная опять же, наивная – рога не наставит.

Но рваных халатов Кеба не потерпит: развод и девичья фамилия!

На том и отключился.

Зато Ольга в эту ночь так и не заснула. Какой сон, когда столько всего нужно обдумать! Платье – в первую очередь: она должна выглядеть шикарно! Где праздновать свадьбу? Кого приглашать? О том, кого брать свидетельницей, долго не размышляла: естественно Маринку.

Едва дождалась утра – так хотелось поделиться радостью со всем светом. В первую очередь с Казанцевой.

– Я замуж выхожу! – огорошила подругу, не успев поздороваться. – Ты свидетельница!

Ольгино личико светилось не просто удовольствием. Да и удовольствием ли? Какая-то хищная радость горела в глазах, вроде ей удалось облапошить самого Господа Бога.

Маринку шокировало не столько неожиданное известие, сколько нездоровый восторг. Ей казалось, в такую минуту человек должен сиять от счастья. А в Ольгиных глазах проступал азарт охотника, заманившего в сети крупную добычу. И ничего, хотя бы отдаленно напоминающего обыкновенное женское счастье.

Помимо воли не удержалась от сарказма:

– Кого осчастливила?

– Обижаешь! Кого я «окучивала» полгода? Ну ты что, подруга?

– Неужто самого Кебу раскрутила? Ну, даешь! И как тебе удалось его уговорить?

Что заставило ее это сказать? Не хотелось думать, что она самым банальным образом завидует Ольге: у той, вон, не только куча ухажеров, но и муж скоро появится. А Маринка все одна да одна, сколько ж можно?

И вовсе она не завидует! Просто… Вот этот Ольгин охотничий инстинкт, вечный ее сексуальный голод, поклонение любому мужику аки божеству только за то, что у того «лишний палец» имеется – не то что в голове не укладывалось: претило это ей, царапало. Ну да, всем хочется любви, всем мечтается. Но не так же рьяно идти к мечте! Практически насиловать каждого встречного мужика.

Однако поди ж ты – на практике выходит, что Ольгин радикальный метод куда действеннее Маринкиного пассивного выжидания звездного часа. Может, ей не осуждать подругу нужно, а пример с нее брать? Может и так. Но удержаться все же не смогла – обида вырвалась наружу. Обида на безголовых мужиков, слетающихся на Конакову как на мед и не замечающих ее порченности. Обида на Ольгу, насмешливо обзывающую Маринку «отпугивающим элементом».

Ольга не обиделась. Скорее, возмутилась:

– Ты базар-то фильтруй. Как это «я уговорила»? Да ты что?! Он меня уговорил! Он меня уже три месяца уговаривал, ну а вчера я сдалась. Знаешь, так просил, так просил! Такое вытворял, паразит! Ну, в самый ответственный момент я и не выдержала – слаба, каюсь. Хотела еще полгодика помучить, да сил не осталось – извел меня своими приставаниями. Ненасытный, сволочь, но такой сладкий!

От приятных воспоминаний Ольга зажмурилась. На лице засияла глупейшая из всех ее улыбок – похотливая, порочная.

– Ой, Маринка! – почти застонала в экстазе. – Ты и представить не можешь, какой мужик! Я от него просто тащусь. Ты-то знаешь: я ничего серьезного с ним не планировала – он ведь совершенно не в моем вкусе. А вот как в постель меня, сволочь, затащил, тут я и плюнула на все свои вкусы. Вкуснее его в жизни ничего не пробовала! Тааакой фантазёоор! А-баль-деть!

Марина с трудом удержалась, чтобы в очередной раз не подколоть собеседницу: как же, как же. И серьезного не планировала, и в постель не она его, а он ее затянул. Аха, помимо ее воли! Это пусть кому другому расскажет, но не Маринке: кому Ольга плакалась два месяца, что физрук на ее призывы не откликается?

Похоть на лице Конаковой уступила место обычной житейской радости:

– Наконец-то не надо будет прятаться от матушки! Теперь я смогу с ним трахаться хоть в материной квартире. Представляешь, кайф какой – он мой круглосуточно, в любое время дня и ночи! Хоть затрахайся. Такой сладкий – и весь мой!

Даже сейчас, в счастливейший, казалось бы, момент своей жизни, Ольга снова и снова говорила об одном. Маринку передернуло от неприязни. Или зависти? Да нет, чему завидовать? Что урвала Кебу? Этот переходный красный вымпел? Всеобщее достояние «педульки»?! Да ей только посочувствовать можно, о какой зависти речь?

Однако вместо сочувствия вновь не удержалась:

– Ага, весь твой, почти. Все, что другие не съедят, тебе достанется.

Сытый оскал с Ольгиной физиономии как ветром сдуло:

– Ты это о чем?

– Сама знаешь. Кобель он, твой Кеба. Всю «педульку» перетрахал – завидный жених!

– Да куда там – всю «педульку»! Пару штук может, и трахнул, а ты уж сразу: «всю»!

– Каких пару штук? Чего ты девочку-то из себя строишь? Вроде не слышала, что о нем говорят. Сама ведь прекрасно знаешь, что я права. Когда речь заходит о Кебе, там уже не пара штук, там уже действительно вся «педулька».

– Не смеши, – обиженно протянула Ольга. Правда, смеяться и не думала. Напротив – сытое торжество исчезло из взгляда и голоса. – Ну вот тебя-то он не трахал? Не трахал! А значит, не вся «педулька», не вся!