У нас есть Керенский, и этого довольно…" Но большевистская постановка вопроса почти автоматически сплачивает Церетели с Зарудным и их обоих — с Керенским. Об этом метко писал Милюков: Зарудный мог жаловаться на самовластие Керенского, Церетели мог намекать на то, что у главы правительства закружилась голова, — "это были слова"; когда же Троцкий констатировал, что в совещании никто не взял на себя открытой защиты Керенского, "собрание сразу почувствовало, что это говорит общий враг".
О власти люди, ее представлявшие, говорили не иначе как о бремени и несчастье. Борьба за власть? Министр Пешехонов поучал: "Власть представляется теперь такой вещью, от которой все открещиваются". Так ли? Корнилов не открещивался. Но совсем свежий урок был уже наполовину забыт. Церетели негодовал на большевиков, которые сами власти не берут, а толкают к власти советы. Мысль Церетели подхватили другие. Да, большевики должны взять власть! — говорилось вполголоса за столом президиума. Авксентьев обратился к сидевшему поблизости Шляпникову: "Возьмите власть, за вами идут массы". Отвечая соседу в тон, Шляпников предложил положить сперва власть на стол президиума. Полуиронические вызовы по адресу большевиков, проходившие и через речи с трибуны и через кулуарные беседы, были отчасти издевательством, отчасти разведкой. Что думают делать дальше эти люди, ставшие во главе Петроградского, Московского и многих провинциальных советов? Неужели же они действительно посмеют захватить власть? Этому не верили. За два дня до вызывающего выступления Церетели «Речь» писала, что лучшим способом на долгие годы освободиться от большевизма было бы вручение его вождям судеб страны; но "сами эти печальные герои дня отнюдь не стремятся на самом деле к захвату всей полноты власти… практически их позиция не может ни с какой точки зрения быть принята в расчет". Это горделивое заключение было по меньшей мере поспешно.
Громадное преимущество большевиков, до сих пор еще, пожалуй, не оцененное, как следует быть, состояло в том, что они прекрасно понимали своих противников, можно сказать, видели их насквозь. Им помогали в этом и материалистический метод, и ленинская школа ясности и простоты, и острая настороженность людей, решившихся идти до конца. Наоборот, либералы и соглашатели сами выдумывали для себя большевиков, в зависимости от потребностей момента. Иначе и не могло быть: партии, которым развитие не оставило выхода, никогда не обнаруживали способности глядеть в лицо действительности, как безнадежно больной не способен глядеть в лицо своей болезни.
Но не веря в восстание большевиков, соглашатели боялись его. Это лучше всего выразил Керенский. "Не ошибитесь, — вдруг выкрикнул он в своей речи, — не думайте, что если меня травят большевики, то за мной нет сил демократии. Не думайте, что я вишу в воздухе. Имейте в виду, что если вы что-нибудь устроите, то остановятся дороги, не будут передаваться депеши…" Часть зала рукоплещет, часть смущенно молчит, большевистская часть откровенно смеется. Плоха диктатура, вынужденная доказывать, что она не висит в воздухе!
На иронические вызовы, обвинения в трусости и нелепые угрозы большевики ответили в своей декларации:
"Борясь за власть во имя осуществления своей программы, наша партия никогда не стремилась и не стремится овладеть властью против организованной воли большинства трудящихся масс страны". Это означало: мы возьмем власть, как партия советского большинства. Слова об "организованной воле трудящихся" относились к предстоящему съезду советов. "Только те решения и предложения настоящего совещания, — говорила декларация, — могут найти себе путь к осуществлению, которые встретят признание со стороны Всероссийского съезда советов".
Во время оглашения Троцким декларации большевиков упоминание о необходимости немедленного вооружения рабочих вызвало со скамей большинства настойчивые возгласы: "Зачем, зачем?" Это была все та же нота тревоги и провокации. Зачем? "Чтобы создать действительный оплот против контрреволюции", — отвечает оратор. Но не только для этого. "Я вам говорю от имени нашей партии и идущих за ней пролетарских масс, что вооруженные рабочие… будут защищать страну революции от войск империализма с таким героизмом, какого не знала еще русская история". Церетели охарактеризовал это обещание, резко разделившее зал, как пустую фразу. История Красной Армии впоследствии опровергала его.
Те горячие часы, когда соглашательские главари отвергали коалицию с кадетами, остались позади: без кадетов коалиция оказалась невозможна. Не брать же, в самом деле, власть самим! "Захватить власть мы могли бы еще 27 февраля, — мудрствовал Скобелев, — но… мы всю силу своего влияния употребили на то, чтобы помочь буржуазным элементам оправиться от смущения… и прийти к власти". Почему же эти господа помешали взять власть оправившимся от смущенья корниловцам? Чисто буржуазная власть, разъяснял Церетели, еще невозможна: это вызвало бы гражданскую войну. Корнилова надо было разбить, чтобы своей авантюрой он не мешал буржуазии прийти к власти через несколько этапов. "Теперь, когда революционная демократия вышла победительницей, момент особенно благоприятен для коалиции".
Политическую философию кооперации выразил ее глава Беркенгейм: "Хотим ли мы или не хотим, буржуазия является тем классом, которому будет принадлежать власть". Старый революционер-народник Минор умолял совещание вынести единодушное решение в пользу коалиции. Иначе "нечего себя обманывать: мы будем резать". — "Кого?" — кричали с левых мест. "Мы будем резать друг друга", — окончил Минор при зловещем молчании. Но ведь, по мысли кадетов, правительственный блок нужен был для борьбы против "анархического хулиганства" большевиков. "В этом собственно и заключалась сущность идеи коалиции", — пояснял Милюков с полной откровенностью. В то время как Минор надеялся, что коалиция позволит не резать друг друга, Милюков, наоборот, твердо рассчитывал на то, что коалиция даст возможность общими силами резать большевиков.
Во время прений о коалиции Рязанов огласил ту передовицу «Речи» от 29 августа, которую Милюков снял в последний момент, оставив в газете белое пятно: "Да, мы не боимся сказать, что генерал Корнилов преследовал те же цели, какие мы считаем необходимыми для спасения родины". Цитата произвела впечатление. "О, они спасут!" — несется из левой половины собрания. Но у кадетов есть свои защитники: ведь передовица не была напечатана! К тому же не все кадеты стояли за Корнилова, надо уметь отличать грешников от праведников.
"Говорят, что нельзя обвинять всю кадетскую партию в том, что она была соучастницей корниловского мятежа, — отвечал Троцкий. — Здесь Знаменский не в первый уже раз говорил нам, большевикам: вы протестовали, когда мы делали ответственной всю вашу партию за движение 3–5 июля; не повторяйте тех же ошибок, не делайте ответственными всех кадетов за мятеж Корнилова. Но в этом сравнении, по-моему, есть маленький недочет: когда обвиняли большевиков в том, что они вызвали движение 3–5 июля, то речь шла не о том, чтобы приглашать их в министерство, а о том, чтобы приглашать их в «Кресты». Разницу, надеюсь, не будет отрицать и министр юстиции Зарудный. Мы тоже говорим: если вы желаете тащить кадетов в тюрьму за корниловское движение, то не делайте этого оптом, а каждого отдельного кадета расследуйте со всех сторон. (Смех; голоса: "браво!") Если же речь идет о введении кадетской партии в министерство, то решающим является не то обстоятельство, что тот или иной кадет находился в закулисном соглашении с Корниловым, не то, что Маклаков стоял у телеграфного аппарата, когда Савинков вел переговоры с Корниловым; не то, что Родичев ездил на Дон и вел политические разговоры с Калединым, не в этом суть; суть в том, что вся буржуазная печать либо открыто приветствовала Корнилова, либо осторожно отмалчивалась, выжидая победы Корнилова… Вот почему я говорю, что у вас нет контрагентов для коалиции!"
