– Ваша совесть вам не простит, – продолжал он затем. – Вы отказались от этого места из щепетильности, которую я уважаю, но не могу считать оправданной! Такого же мнения были и все ваши старые друзья: вы покинули ваш старый дом, настолько же выиграв во всеобщем уважении, насколько проиграли в житейских благах. Теперь все ждут, что вы вернетесь туда. Доктор Гвинн говорил недавно…

– Доктор Гвинн забыл, что я теперь совсем уже старик.

– Старик? Вздор! – сказал архидьякон. – Вы вовсе не считали себя стариком до разговора с этим наглым выскочкой.

– Если я доживу до ноября, мне будет шестьдесят пять.

– И семьдесят пять, если вы проживете после этого еще десять лет. Причем вам и тогда будет не занимать стать бодрости. Но ради бога, не надо отговорок. Ведь ваша ссылка на старость – просто отговорка. Но что же вы не пьете? Это только отговорка. На самом деле вы боитесь Слоупа и готовы скорее обречь себя на бедность и лишения, только бы не вступать в драку с человеком, который растопчет вас, если вы это ему позволите.

– Я действительно предпочитаю не вступать в драки.

– И я тоже. Но иногда другого выхода нет. Он добивается вашего отказа, чтобы водворить в богадельню свою креатуру, чтобы показать свою власть и, оскорбив вас, оскорбить нас всех – ибо это касается всего соборного духовенства. Если не ради себя, то ради нас вы обязаны не уступать ему, Неужто из-за какой-то заячьей робости вы попадетесь в расставленные вам силки и без сопротивления позволите ему вырвать у вас хлеб изо рта?

«Заячья робость» несколько обидела мистера Хардинга.

– Что за мужество драться из-за денег? – спросил он.

– Если в нашем грешном мире честные люди не станут драться из-за денег, всеми деньгами завладеют люди нечестные, а это вряд ли будет во благо. Нет! Мы должны использовать все средства, которыми располагаем. Если довести ваше рассуждение до логического конца, церкви вообще следует отказаться от своих доходов, а вы вряд ли станете утверждать, что подобная жертва ее укрепит. – Архидьякон молча налил свою рюмку и благоговейно выпил ее за увеличение и упрочение земных сокровищ церкви, столь дорогих его сердцу.

– Мне кажется, следует избегать ссор между священником и его епископом, – сказал мистер Хардинг.

– Согласен. Однако заботиться об этом должен не только священник, но и епископ. Вот что, друг мой: я поговорю об этом деле с епископом – с вашего разрешения, разумеется; не тревожьтесь, я не поставлю вас в неловкое положение. Я убежден, что весь этот вздор с воскресными проповедями и школами затеяли мистер Слоуп и миссис Прауди, а епископ об этом ничего не знает. Не принять меня епископ не может, а я выберу время, когда при нем не будет ни жены, ни капеллана. Я уверен, вы получите назначение без каких-либо условий. Что до скамьи в соборе, это мы предоставим настоятелю. Мне кажется, этот дурак и вправду воображает, что епископ может хоть унести собор в кармане, если ему заблагорассудится.

Так и было решено. Мистер Хардинг приехал за советом, а потому счел себя обязанным принять полученный совет. Кроме того, он наперед знал, что архидьякон и слышать не захочет о его отказе, а потому, высказав свое мнение, готов был уступить.

Поэтому они направились в гостиную, довольные друг другом, и вечер прошел в приятных пророчествах о будущей войне между Эйрбином и Слоупом. Войне мышей и лягушек будет до нее далеко, как и гневу Ахилла[28] и Агамемнона. Архидьякон смаковал свой последний ход, потирая руки. Сам он не мог снизойти до единоборства со Слоупом, но Эйрбин – иное дело. Такой подвиг как раз во вкусе Эйрбина, и только ему он по плечу.

Архидьякон отошел ко сну все в том же отличном расположении духа, но когда его голова упокоилась на подушке и миссис Грантли высказала ему свое мнение о положении дел в Барчестере, настроение его омрачилось. Во всяком случае, последние его слова в этот вечер были:

– Если так, то, клянусь богом, я больше с ней в жизни слова не скажу. Один раз она вываляла меня в грязи, но соприкосновения с подобной грязью я не потерплю. – И архидьякон содрогнулся, сотрясая всю мебель вокруг – настолько поразила его эта мысль.

Надо сказать, что близкие вдовы Болд были к ней постыдно несправедливы. Она разговаривала с этим человеком три раза и обещала взять класс в воскресной школе. Этим и исчерпывались ее грехи. Бедняжка Элинор! Но время покажет.

На следующее утро мистер Хардинг вернулся в Барчестер. С ним больше не говорили о знакомстве его младшей дочери с мистером Слоупом, однако он заметил, что за завтраком архидьякон был гораздо сумрачнее, чем накануне.

Мистер Слоуп не замедлил воспользоваться разрешением епископа и повидался с мистером Куиверфулом: в разговоре с этим достойным пастырем он и узнал, что миссис Болд – завидная невеста. Он приехал в Пуддингдейл, чтобы объявить кандидату в смотрители о благорасположении к нему епископа, и вполне естественно, что в ходе беседы они коснулись вопроса о денежных делах мистера Хардинга и членов его семьи.

Мистер Куиверфул, обладатель четырнадцати детей и четырехсот фунтов в год, был очень бедным человеком, и новое назначение, не лишавшее его прихода, было ему очень кстати. И кому в его положении оно не было бы очень кстати? Но мистер Куиверфул давно знал мистера Хардинга, был ему многим обязан, и его тяготила мысль, что он отнимает богадельню у своего друга. Тем не менее он был любезен с мистером Слоупом – робко любезен, как с одним из великих мира сего, почтительно просил сделать ему честь выпить рюмочку хереса, которую (ибо это была скверная марсала) заевшийся мистер Слоуп презрительно отклонил, и кончил изъявлениями бесконечной благодарности епископу и мистеру Слоупу: он с восторгом примет это место, если… если мистер Хардинг действительно отказался.

Мог ли бедняк вроде мистера Куиверфула быть бескорыстнее?

– Мистер Хардинг решительно отказался, – сказал мистер Слоуп с видом оскорбленного достоинства, – услышав об условиях, с которыми сопряжено теперь это назначение. Конечно, мистер Куиверфул, вы понимаете, что они обязательны и для вас.

Условия мистера Куиверфула не пугали. Он готов был читать столько проповедей, сколько будет угодно мистеру Слоупу, и проводить все часы оставшихся ему воскресений в стенах воскресной школы. Такое добавление к его бюджету, а главное, такой дом стоили любых жертв и, уж конечно, любых обещаний! Но он все еще не мог забыть про мистера Хардинга.

– Впрочем, – заметил он, – дочь мистера Хардинга очень богата и ему незачем обременять себя богадельней.

– Вы говорите о миссис Грантли? – сказал мистер Слоуп.

– Нет, о миссис Болд. Муж оставил ей тысячу двести фунтов дохода, и, наверное, мистер Хардинг думает поселиться у нее.

– Тысяча двести фунтов дохода! – сказал мистер Слоуп и вскоре распрощался, всячески избегая новых упоминаний о богадельне. Тысяча двести фунтов в год, повторял он про себя, пока медленно ехал обратно в город. Если миссис Болд располагает таким доходом, будет очень глупо мешать ее отцу получить прежнее место. Ход рассуждений мистера Слоупа, вероятно, ясен всем моим читателям. Почему бы ему не прибрать к рукам эти тысячу двести фунтов? А в таком случае разве плохо, если его тесть будет обеспечен всеми житейскими благами? И разве не легче будет получить дочь, если он поможет отцу?

Все это представлялось неопровержимым, однако у него было и немало сомнений. Решив восстановить мистера Хардинга на прежнем месте, он должен будет заняться этим сейчас же – немедленно поговорить с епископом, поссориться с миссис Прауди, переубедить которую невозможно, и известить мистера Куиверфула о том, что он несколько поспешил истолковать слова мистера Хардинга как решительный отказ. Он знал, что может сделать все это, но не хотел делать этого зря. Он не хотел расчищать путь мистеру Хардингу, а потом остаться без его дочери. Он не хотел терять одного влиятельного друга прежде, чем будет приобретен другой.