Уже смеркалось, Марьмитревна ушла к соседке смотреть по телевизору фигурное катание. Андрейка лежал на диване, дожидаясь ученика, и думал о Шапкине…
Ромашка заявился, когда за окном уже чернела ночь. От воротника до валенок он был покрыт обледенелой снежной коркой. Снег находился у него также в карманах и даже за пазухой.
— Где это тебя валяли? — спросил Андрейка.
— Нигде, так… — ответил Ромашка, полез в печку и принялся шарить по кастрюлям и чугункам, таская оттуда куски и заглатывая их, как крокодил. Изредка он оглядывался на Андрейку, ломаясь и корча ужасные рожи.
— Ты чего? — спросил Андрейка, удивляясь его странностям, но Ромашка, занятый проглатыванием куска, не ответил.
Наглотавшись, он ушел в комнату, где полагалось жить им с Андрейкой, и там разлегся на своей кровати, точно жирный самодовольный поросенок…
— Значит, я тут составил план… — подступил Андрейка к делу.
Ромашка хитро на него поглядел и спросил:
— Ты разве ничего не знаешь?
— Нет… А что?
— Я — самошедчий… — признался Ромашка.
Этого еще не хватало!.. То-то и видно, что он какой-то ненормальный… У него и взгляд такой же хитрый, как у районного дурачка Пети Курятника, который часто захаживал в Шапкино со своим мешком…
Андрейка растерянно спросил:
— А ты всегда такой… или только недавно сделался?
— Недавно… — объяснил Ромашка. — С месяц или чуть побольше… Врачи говорят, от хронического перенапряжения мозговой оболочки!..
— А в чем у тебя проявляется? — осторожно выспрашивал Андрейка.
Ромашка подумал и ответил:
— Когда как… по-разному! Если меня раздразнят — начинаю драться. Делаюсь такой сильный… Пять силачей со мной не ссилят!
— А что ж тогда с тобой нужно делать? Связывать, что ли?
Ромашка отчаянно замотал головой:
— Ни! Ни в коем случае! От связывания мы делаемся еще злей. Все должны отходить от меня на десять с половиной метров.
— Ну, а сейчас ты ничего?..
Ромашка пожал плечами.
— Тогда слушай… Составил я такой план насчет немецкого…
— Ты чего меня раздразниваешь? — завопил Ромашка ненормальным голосом. — Чего ты ко мне пристаешь? Отходи скорей на восемь с половиной метров! Угу-гу-гу-гу-гу!..
Издавая жуткие крики, Ромашка вытянул руки с растопыренными и согнутыми, как когти, пальцами и бросился на Андрейку.
Хотя Андрейка сумасшедшим себя не считал, даже наоборот, по с испуга силы у него тоже прибавилось в несколько раз: он схватил Ромашку, оказавшегося слабым, как муха, в охапку, свалил на пол и придавил сверху…
Ромашка некоторое время молча лежал под Андрейкой и сопел, потом тихо попросил:
— Пусти…
Отпущенный, он сел на пол, пощупал бока и заныл:
— Набрасывается как ненормальный… Пошутить даже нельзя… Тебе бабушка не велела на меня налегать, а ты налегаешь… Чуть ребро не сломал, еще бы чуть, и оно хряпнуло…
— Откуда ты знаешь, что бабушка велела?
— Знаю… Слышал своими ушами… Мои уши во все стороны слышат… во!
И Ромашка пошевелил своими большими мягкими ушами, которые у него так и ходили взад-вперед. В свое время Андрейка тоже пробовал освоить искусство шевеления ушами, но больших успехов не достиг… Хорошо шевелились брови, щеки, кожа на лбу, даже нос, а уши как стояли торчком, так и остались… Нужно было сильно присмотреться, чтобы различить, как они еле-еле пошевеливаются…
Заметив, что его уши произвели на Андрейку сильное впечатление, Ромашка заулыбался.
Но когда Андрейка взялся за учебник, опять насупился и с отвращением сказал:
— Даже и не думай!.. Сегодня ничего не могу усвоять… Ребро шатается и голова трещит… А от этого мозговая оболочка нисколько не действует!.. Вот посплю… может, успокоюсь… тогда…
Он лег на кровать, отвернулся к стенке и начал изо всей силы храпеть на разные лады.
Для проверки Андрейка тихонько позвал:
— Ро-омк!..
Ромашка тотчас перестал храпеть и отозвался:
— Какой я тебе Ромка? Меня вовсе и не Ромка зовут…
— А как же?
— Дон Гальвальтон Орлеанский — так моя правильная фамилия!..
— А чего же бабушка тебя Ромкой называет? — подковырнул Андрейка.
— Она не в курсе…
— Ерунда твой дон! — срезал его Андрейка. — Я, может, давно уже гайдук Яношик и то не хвалюсь!
— Какой-то еще там гайдук… дундук… бурундук… — пробурчал Ромашка.
— А такой! Выходит из леса, а у него валашка-топорик… Только твой пузатый дон поедет, а он: «Стой! Ты зачем народ угнетал?» Ка-ак возьмет да ка-ак… Могу показать… раз ты гайдуков оскорбляешь: дундуками их обозвал и даже бурундуками…
Но Ромашка в ту же секунду захрапел еще громче — донам слабо с гайдуками тягаться!
Андрейка тоже лег и стал ждать, когда этому сумасшедшему симулянту надоест притворяться, но не дождался, потому что сам заснул…
2
Снег пошел ночью и не переставал до середины дня. Сначала шел мелкий и редкий, потом снежинки делались все крупнее и сыпались чаще, а под конец повалил совсем густой — большими, как пух, хлопьями. Дома, сараи и деревья накрылись высокими белыми шапками, дороги и тропки пропали, улицы стали белыми и ровными, как поле. И люди пробирались будто по полю, увязая выше колен. Дворы насыпало почти полные — только краешки заборов виднелись. Без лопаты ни выйти, ни пройти… А маленькие домишки утонули в снегу до самых окон.
Андрейкин дом в Шапкине был хоть и хороший, удобный, но маловатый, вдобавок стоял на краю поля, откуда даже в хорошее время всегда наносило на него снегу, а при таком снегопаде могло и весь занести вместе с трубой. А что теперь делает кошка, даже не представишь… Значит, необходимо сегодня после уроков слетать на автобусе до Шапкина — прочистить дорожку к двери и тропки к сараям на случай быстрого возвращения отца с матерью. Может, понадобится снег скинуть с крыши, чтобы она не обрушилась под его тяжестью.
Но вперед загадывать нельзя — не получится, как задумано…
Когда Андрейка с Ромашкой пили чай, Марьмитревна спросила:
— Что ж… не пробовали вчерась подзаняться?
— Нет, — честно сознался Андрейка и пообещал: — Решили начинать с сегодняшнего дня. Как из школы придем, так и приступим. Верно, Ромашк?
Насупленный «дон Гальвальтон» смирно, без кривлянья хлебал с блюдца чай. Он мрачно кивнул, но уточнил:
— Сперва нужно уроки выучить, а уж начинать потом…
Андрейка согласился:
— Ты — свои, я — свои, а потом начнем этот язык колупать с самой первой странички. Он у нас пойдет как по маслу.
Довольная Марьмитревна постучала Ромашке пальцем по затылку:
— Слышь, Ромочка, что Андрюша-то говорит? Слухайся его, он эти все трудности преодолел, а нынче ему и горюшка нету!..
— Слушайся моих указаний, подравнивайся… будешь, как я! — с важностью кивал Андрейка.
— А то, гляди-кось, каку моду взял: уперся, как бык: «не умею!», и хоть ты что хотишь с ним делай!..
Ромашка угрюмо сопел, потом пробурчал:
— Раз у меня нет на него способностей, то учить нечего… Все равно не пойму…
— Это как же так? — всплеснула руками Марьмитревна. — Опо-омнись, дурачок, чего ты буровишь? Как можно? Что ж тогда остается: в пастухи тебя отдать?
Ромашка ожил, поднял голову и с радостной улыбкой заявил:
— Ага! Бабушка, а правда… отдайте меня в пастухи! Ох, я бы пас!
— Ты не умеешь, как пасти… — осаживал его Андрейка.
— Знаю! Видел! Как хлопну кнутом! Как закричу: «Эй, вы!..» Так они все и побегут!
— Вот и нет! Коров нельзя быстро гонять: от этого у них молоко пропадает… — пробовал втолковать ему Андрейка, но Ромашка не сдавался:
— Научусь! Буду стараться. Я не сильно стану гонять…
— У нас пастух дядя Коля Копейкин даже на двух языках может разговаривать! — сообщил Андрейка. — По-немецкому и по-английскому!.. По-немецки он от пленных немцев в войну научился, а с англичанами они в Ледовитом океане вместе обмораживались…
Но Ромашка не слушал и продолжал приставать:
— Бабушка, а? Где тут в пастухи нанимаются?..
