— Почему плохой? — невинно поднял я брови.

— Тугай убивай, воровай, два уезда ограбил, сейчас сюда пришел. Тугай люди все равно Погребняк. — Лицо его искривилось, кровь схлынула, стали видны некрасивые оспинки и старые шрамы. — Плохой люди.

— Как ваша знай? — спросил я на том же общем диалекте.

С лица Хассана не сходило волнение:

— Наша джигит ходи тугай охота. Тугай много офицер.

Я как бы случайно обвел глазами сидевших вокруг. У грека и Юли глаза были острые, остановившиеся. Оба делали стойку и выдавали себя этим. Они были явно на работе.

— Погребняк — старый, молодой? — спросил я.

— Не старый, не молодой, — ответил Хассан, — высока. Одна рука его два пальца нет. Худой человек. Его убивай надо.

Опять наступило молчание. Хассан, видимо, предполагал, что мы все одинаково переживаем его сообщение, в то время как мы все воспринимали его по-разному.

Внезапно он стал более доверительным, думая, что находится среди друзей (ведь спасла же ему больница жизнь!) и что все присутствующие также друзья и между собой. Он понизил голос до шепота:

— Я тебе скажи. Ваша лагерь есть люди, ходи тугай, туда-сюда.

Я притворился удивленным и возмущенным. Грек так и впился глазами в Хассана.

— Как твоя знай? — чуть-чуть сурово спросил я. — Как твоя можно говори?

— Наша охотники види. Наша джигиты все види. Кажды день тугая люди ходи трава, — он почти лег на ковер, — потом назад.

Он наклонился ко мне. Снаружи послышалось цоканье копыт. Кто-то спешивался.

— Ваша есть один человек, ходи туда-сюда, плохой человек, молодой, большой. — Он встал, показал рукой над головой, поднял глаза и оцепенел, будто увидел привидение.

В дверях стоял Борис, самоуверенный, развязный. Не про него ли собирался сказать Хассан и поэтому так перепугался?

— А вот и я, то, что у Блока называется нечаянная радость, — пропел Борис. — Я, собственно, в поисках вас, Глеб. Нехорошо бегать от друзей. Тем более что у меня к вам дело. Я верхом за вами. А! Кого я вижу? — деланно удивился он. — Юлия Викторовна и... — Он чуть прищурил глаза.

— Кристи, — дружелюбно отозвался грек, — Кристи Кангелари. Все знай. Круты дальше.

Он засмеялся, обнажив два ряда прекрасных зубов, вежливо поднялся, напрасно ожидая, что Борис подаст ему руку, но Борис этого не сделал. У грека были неуловимо хорошие манеры, не хуже, чем у Бориса. Я опять подивился атлетическому развороту его плеч. Что они там, греблей, что ли, занимаются, в Анапе? Если только он действительно из Анапы.

Законы гостеприимства взяли в Хассане верх над первым чувством ошеломленности. Бросив острый, предупреждающий взгляд на меня, Хассан подвинулся, потеснил Рустам а и вежливо предложил Борису сесть.

— Итак, я искал вас, Глеб, — повторил Борис, усевшись. — Есть телеграмма от Толмачева, что он приезжает. Надо подготовить все к работе. Завтра с раннего утра Эспер Константинович просит вас быть в лагере.

— Хорошо, — ответил я, дивясь тому, что он так поздно поехал за мной, да еще в пользующийся дурной репутацией кишлак. Ясно, что караульные в макбаре сказали ему, где я. Но достаточно было бы оставить записку.

— Ну вот, у меня теперь сразу два кавалера, — жеманно проговорила Юля. — Как вы живете, Борис Николаевич? Неужели вы совсем меня забыли?

Глаза грека, до того широко раскрытые, чуть сузились.

— Но я вижу, — хихикнул Борис, — что вы без меня тоже не скучаете.

— Ах, что вы, — обиженно ответила она, — меня развлекают, как могут, Глеб и... Кристи, но... Я так обрадовалась, увидев вас. Может быть, если Глеб нас в конце концов пригласит, мы у него сделаем привал и узнаем, как живет этот угрюмый отшельник?

Это было неприятной новостью для меня, что без моего приглашения Юля собирается ко мне в макбару, да вдобавок с этим темным Кристи и вот теперь еще и с Борисом.

Наступило молчание. Подняв глаза на Бориса, я увидел, что тот исподлобья наблюдает за греком. Внезапно Борис поднялся, заторопился и в спешке позволил себе большую бестактность — не прикоснулся к чаю и к сладостям.

— Вы что, еще долго здесь пробудете? — спросил он.

— Да, так сразу не сорвемся, как некоторые, — ответил я.

— Ну, а я пойду, у меня дела.

— Какие дела? — спросил я, с трудом подавляя насмешку.

Он остановил взгляд на мне:

— Да разные. Знаете, в связи с приездом Владимира Николаевича. Юлия Николаевна, ваш слуга...

Он театрально поклонился и, ни с кем более не попрощавшись, вышел.

Хассан наклонился ко мне и шепотом продолжал начатый им до прихода Бориса разговор:

— Его тугаи ходи.

Я, насколько мог, изобразил высшую степень удивления.

— Его тугаи ходи, тугаи люди его ходи, туда-назад, письмо таскай, спирт таскай, ружье таскай.

Глаза грека блестели. Он не упускал ни одного слова. Это была информация.

— Ваша какой охота? — внезапно спросил грек Хассана.

— А вы что — охотник? — спросил я его.

— Да, — ответил он, — наша Кавказ, дичь много, козуля, фазан.

Но он, видимо, не со мной желал говорить и вновь обратился с тем же вопросом к узбекам.

— Охота есть, — ответил Хассан. — Наша много джигит.

— Моя ваша приезжай, — пообещал грек, — вместе тугай ходи, птица стрелять.

— Тугай ваша ходи нельзя, — упрямо ответил Хассан.

На лице грека изобразилась досада:

— Хороши охота, почему не ходи?

— Там плохой люди много.

Греку явно не по душе было это возражение, но он принудил себя добавить добродушно:

— Ваша базар езжай, ходи мой киоск. Моя большой плов делай, гость будешь. Круты дальше!

Мы просидели еще часа полтора, а потом церемонно распрощались. Уже при выходе мы повидали Лейлу. Показываться без паранджи правоверным она не могла, но никто не мог воспрепятствовать ей выбежать к нам, урусам, в сад, да еще вечером. Мы постояли и поговорили несколько минут.

Кто должен был сделать бестактное замечание, как не Юля?

— Глеб, она не сводит глаз с вас, запишите себе еще одну победу.

После этого оставалось только одно — уйти. Она вогнала меня в краску и в бешенство сразу. Однако впереди предстояло нечто худшее.

— Глеб, вы помните, — догнала она меня, — вы же обещали позвать нас в гости?

Ну как сказать этой навязчивой женщине, что я никогда ничего подобного не обещал.

— У вас, говорят, такая интересная пещера анахорета. Мы должны ее видеть. О ней ходят легенды.

— Сейчас поздно, — сказал я. — Может быть, когда-нибудь в другой раз.

— Нет, нет, — не уступала она, — такая чудная ночь. Мы с Кристи отдохнем у вас несколько минут и пойдем. И потом, я должна сознаться, мы уже заказали тарантас, чтоб ждал у вас. Так что вам деться некуда. Или, может быть, вы прячете там какую-нибудь прекрасную туземку вроде этой девочки? Паша окончательно отбил у вас Катю, они всё гуляют при луне, вы должны же как-нибудь утешаться. Сознайтесь, ну-ка, ну-ка, ну-ка. — Она водила пальцем у меня перед носом.

Все это было в высшей степени противно. И какую каплю яда она заронила этим замечанием о Кате, но деться действительно было некуда, пришлось нехотя согласиться.

Рустам пошел проводить нас.

Уже полностью опустилась быстрая южная ночь. Было темно и прохладно. По холодку мы не торопясь пошли к макбаре.

Я молчал, почему-то притихла и Юля. Было ли это инстинктивное ощущение, что ее навязчивость неприятна и общество нежелательно или какое-то другое предчувствие? Мне показалось, что и грек что-то сосредоточенно обдумывает.

Еще через полчаса мы все четверо достигли макбары. Тарантаса не было. Юля напомнила о привале, и я вынужден был предложить зайти. Караульные уже спали. Рустам сказал, что останется на воздухе. В макбаре было темно, я зажег свечи и по привычке постучал по барометру. Как ни странно, он предвещал дождь. Юля настаивала на том, чтобы осмотреть всю макбару. Я светил им и показал снаружи, не вводя туда, склад, затем свою комнату и, наконец, провел в среднюю комнату с бассейном. Когда мы зашли туда, я заметил, что грек отстал от нас. Я обратил на это внимание Юли. Она негромко позвала его, но он не шел. Она стала занимать меня вопросами. Через несколько минут грек вышел с непринужденным видом из моей комнаты и сказал: