До 1238 года русские люди освоили секреты каменного храмостроения, возвели шедевры мирового искусства. В 1471 году митрополит Филипп не мог найти на Руси людей, сохранивших секрет раствора извести! Жидкую какую-то известь делали Ивашка Кривцов да Мышкин. Но хоть жидкий, а все же раствор! Надо работать. Отказываться нельзя.
К 1474 году «к весне… церковь виделась „чудна вельми и превысока зело“, уже была доведена до сводов, которые осталось только замкнуть, чтобы на них соорудить верх большой, – среднюю главу». Ну, уж с этой задачей справились бы русские мастера, если бы их раствор не подвел. 20 мая на закате рухнула северная сторона храма и половина западной стороны.
В чем же дело? Кто виноват в катастрофе?
Кто-то из летописцев сваливает все на землетрясение, которое якобы случилось в тот час. Кто-то упрекает мастеров за то, что они клали стены по старинке (возводился каркас из внутренних и внешних стенок, а между ними укладывались камни, заливаемые раствором). Некоторые обвиняют высокую лестницу, пристроенную к северной несчастной стороне.
А мастера из Пскова похвалили коллег (стены, мол, красивые, гладкие), да поругали раствор извести. Но когда им предложили возвести знаменитый храм, они отказались, довольствуясь другими заказами – церквями поменьше. Почему? Плохой раствор извести не позволял им соорудить громадный храм? А может быть, что-то еще, более существенное? В Пскове и Новгороде и не без помощи немцев возводили они церкви, красивые, надежные. Но Успенский собор, задуманный митрополитом, был при внешней простоте сооружением чрезвычайно сложным! Тут одними золотыми руками, волей, желанием ничего не сделаешь.
Тут нужен был опыт! Многовековой.
В конце июля 1474 года Иван III отправил в Венецию Семена Толбузина (первого посла русского в Западной Европе). Тот на следующий год вернулся на родину с Аристотелем Фиораванти (Муролем еще звали его), знаменитым зодчим, инженером. Он, единственный из венецианских мастеров, согласился поехать в Восточную Европу учить русских строительному делу и другим премудростям.
Муроль-Аристотель осмотрел развалины, похвалил каменщиков за гладкость кладки, поругал известь, очень «неклеевитую», да и камень, рыхловатый для такого дела. А затем принялся крушить уцелевшие от «странного землетрясения» стены.
Поставил он около одной стены высокий из трех сосновых бревен треножник, повесил на него на канатах дубовую дубину с носом, окованным железом, привязал с другой стороны веревки прочные, и, с их помощью раскачивая дубовую толстую дубину, стали рабочие крушить стены. Эка, невидаль! За 25–30 веков до рождения Муроля такими баранами пользовались греки, римляне, китайцы и другие народы. И ордынцы, при взятии русских городов использовали бараны. Это русские люди должны были помнить. Забыли. Ходили они на стройку, как на концерт.
В начале июня Аристотель начал копать траншеи под основание храма, соорудил кирпичный заводик неподалеку от Андроникова монастыря. Русские мастера старательно запоминали секреты итальянского мастера, и дело быстро продвигалось. Он научил их работать с кирпичом, показал, как делается раствор, который, если вечером его замесишь, то утром он тверже камня станет.
Обо всех тонкостях и хитростях этого гения говорить надо в других книгах, но почему так отстали русские от европейских соседей?! Почему, хоть не погасла свеча, да нить знаний, навыков мастерства прервалась? Почему? Потому что Орда мешала русскому народу жить. Она ворвалась на Русь великим ураганом, смела все подчистую, увела в плен мастеров. Это бы ладно, подобные ураганы народы не убивают. Но затем она на двести с лишним лет нависла густым смогом над Восточной Европой, погрязшей к тому же в распре, избиваемой то и дело чумой. В такой ситуации выжить, сохранив в себе свое лучшее – национальный дух, удавалось далеко не всем народам, оказавшимся в подобном несчастном положении. Русские люди сохранили свое русское, и об этом говорить лишний раз нелишне хотя бы потому, что нет-нет да и появляются разные теории о благотворном влиянии «ордынского присутствия» в Восточной Европе, о великой пользе этой самой дани, которая – не нашествие Батыя, а именно дань! – чуть было не превратила русский народ в стадо покорных овец. Ордынская дань могла лишить людей (от черни до великих князей) того жизненного стимула, который так нужен любому из рода человеческого. Она мешала мыслить творчески, всеохватно. Она не позволяла думать о будущем, творить это будущее. Она пыталась даже мечту жить по-человечески, то есть творчески, искоренить из русского народа. Но именно это, последнее, сделать ей не удалось.
Гнусное состояние – данная зависимость – отбросило русский народ в начало XI века, когда он, увидев красоту православных храмов, очарованный ею, стал строить в городах и селениях неземную красоту. Спустя четыре с половиной века он все начинал сначала, с барана, разбивающего стены его, народа, ошибок. Это тяжелый труд – начинать сначала. Это невозможно было сделать, если бы угасла мечта, если бы не было церкви на Липне, каменных храмов, пусть не сложных с точки зрения архитектуры, которые упрямо возводились в Восточной Европе и в начале XIV века, и в XV веке.
Иван III Васильевич и митрополит Филипп, как когда-то Калита и Петр, Дмитрий Иванович, Владимир Андреевич и митрополит Алексий, очень вовремя поняли, что «волну уныния и страха» можно сбить радостью творчества, созидательным трудом. Они прекрасно распорядились имеющимися у них средствами, не жалели денег на зарубежных мастеров. Вместе с Успенским величественным собором росла радость и гордость людей, которые готовились к важнейшему событию – к освобождению от ордынской зависимости.
Впрочем, великий князь деньги в Орду давно не возил и не собирался делать это.
Возведенный Аристотелем Фиорованти Успенский собор возвышался над старыми и новыми строениями Кремля, Москвы, и любому человеку, мало-мальски чувствующему красоту рукотворную и земную, бросалась в глаза дисгармония неудачного сочленения величественного здания храма и низких, ветхих построек, окружавших его. Все понимали, что Успенский собор – это лишь начало новой архитектуры, нового устройства города, новой государственной идеи, идеологии, в том числе и строительной идеологии. Иван III замыслил крупные работы на Боровицком холме и в других районах города. Но не хватало на Руси, истрепанной ордынским «присутствием», внутренней распрей и волнами чумы, своих мастеров. Аристотеля же Иван III перебросил на важнейшее для того времени дело: пушечное и колокольное литье. Ему нужны были пушки – для побед, колокола – для озвучивания радостей жизни. Великий князь посылал людей в Италию и к немцам с приказом привозить оттуда мастеров. Но время шло быстро, а чужеземные зодчие, инженеры, художники думали долго. Пришлось задействовать псковских строителей. 6 мая 1484 года они по заказу Ивана III начали возводить в Кремле на месте старого дворцовый храм Благовещения. Он строился пять лет. В тот же год мастера из Пскова стали строить для митрополита церковь Ризоположения. 31 августа 1486 года ее освятили.
В 1485 году итальянские зодчие начали возведение кремлевских стен и башен. Строительство этого сложного архитектурного и фортификационного сооружения осуществляли подъезжавшие в разное время в Москву Марко Руффо (Марк Фрязин), Антонио Джиларди (Антон Фрязин), Пьетро Антонио Салари (Петр Фрязин) и Алоизо ди Каркано (Алевиз). Десять лет понадобилось мастерам, чтобы в целом закончить работу. Кремлевские стены и башни явились великолепной огранкой еще полностью не сформировавшегося комплекса на Боровицком холме и господствующим ядром новой Москвы, столицы крупной державы. Окончательное архитектурное оформление Кремлевских стен и башен Кремлевской крепости завершилось в 1508 году сооружением глубокого рва, выложенного белым камнем и кирпичом «со стороны торга и Красной площади», а со стороны Неглинной – устройством прудов, «из которых по рву Неглинная была соединена с Москвою-рекою, так что крепость со всех сторон окружилась водою и Кремль стал островом».
