– Вам привет от Гинзбурга.

– Какого еще Гинзбурга?

– Моего хирурга.

– При чем тут Гинзбург? Рейс через два часа!

– Я была у него с утра…

– Лена, собирайся!

– Послушайте меня! Вы ничего не понимаете! У меня сегодня такой день!

– Какой? – подозрительно спросил Бережковский.

– Сегодня полгода со дня операции. И вы представляете – рентген и все анализы показали, что у меня нет опухоли, вообще нет! У меня все чисто! Вы понимаете?!

– Вот и замечательно! Вылетай, мы это отметим!

– Вы ничего не поняли, ни-че-го!

– То есть?

– Я вылечилась вашим голосом! Понимаете? Мы с вами разговаривали каждую неделю, и ваш голос меня вылечил!

– Так тем более!

– Вот именно – тем более я не имею права к вам приближаться. Если я прилечу – ну сколько продлится наш роман? Сколько у вас была эта последняя – как ее? – Полонская?

Бережковский насторожился:

– А с чего ты взяла, что у меня была Полонская?

Ее голос улыбнулся:

– Вы же мне сами говорили еще тогда, в начале наших разговоров, что вам каждый день звонит какая-то Полонская. А потом перестали об этом говорить. А потом я прочла, что в вашем фильме «Мужчина к Новому году» Алина Полонская играет главную роль. Ну так сколько же длился ваш роман? Месяц? Два? Признавайтесь!

– Ты опасная женщина, – помолчав, сказал Бережковский. – Но я готов рискнуть. Собирайся и вызывай такси! У тебя вылет через два часа.

– Вы все еще не понимаете, Андрей Петрович. Я держусь на вашем голосе! Ваш голос меня лечит, он останавливает метастазы. Как же я приеду? Ведь я вас знаю. Буквально наизусть знаю. Сколько может продлиться наш роман? Ну, неделю, ну – две. А потом – все… Вы слышите, Андрей Петрович? Алло! Андрей Петрович!..

– Я здесь, – глухо отозвался Бережковский.

– Почему вы молчите?

– Я думаю.

– О чем?

– Неужели я такой мерзавец?

– Я этого не сказала. Просто вы увлекающийся человек. И для вас женщины как сюжеты. Сегодня увлеклись одним, а отписали его – и все, в сторону. В какой пьесе вы так сказали? В «Любви-убийце», помните?

– Но это не я! Это мой персонаж…

– Перестаньте! Даже Чехов всех своих персонажей писал с себя самого! Знаете, у кого я это вычитала?

– Знаю, – уныло сказал Бережковский, – у Бережковского. Этот засранец все написал, все!

– Ну зачем вы так о себе? Я вам не разрешаю. Я вас люблю.

– Так приезжай!

– Я не могу. Это будет самоубийство. Вы хотите меня убить?.. Алло!

Бережковский, не отвечая, выключил видеомагнитофон, и стоп-кадр с изображением Елены исчез с экрана.

– Алло, Андрей Петрович! – просила телефонная трубка.

Глядя на пустой экран, он сухо ответил:

– Да, я слушаю.

– Не бросайте меня! Пожалуйста! Я не смогу без вас жить! Вы слышите, Андрей Петрович?!

– Я слышу…

Хотя на самом деле он уже начал заниматься своими делами – держа одной рукой трубку, включил компьютер, поставил на плиту джезву, засыпал в нее кофе…

– Вы меня не бросите, правда? – просила Елена со слезами в голосе. – Я прошу вас! Хотя бы раз в неделю пять минут вашего голоса, а? Андрей Петрович! Пять минут! Ну пожалуйста! Ну что вам стоит?

– Конечно, конечно. О чем разговор! – отвечал он без всякого выражения, продолжая заниматься своими делами. – Мы будем созваниваться.

– Правда? Вы обещаете?

– Я обещаю. Конечно. А сейчас…

– Я знаю. Вам нужно работать. Я не смею вас держать… Только скажите: я могу позвонить вам через неделю? Хотя бы на две минуты! Только услышать…

– Да, звоните…

– Простите меня! Я знаю, что я вас огорчила. Но поймите меня!..

– Я понимаю, понимаю. Позвоните через неделю.

– Можно, да?

– Можно. Будьте здоровы. Всего…

Нетерпеливо положив трубку, он снял с плитки закипевший кофе, налил себе в чашку. Посмотрел на портреты Гурченко, Анук Эме, Удовиченко и Софи Лорен, снял их один за другим со стены и порвал на куски.

Прошло полгода. Весна сменила зиму, лето сменило весну. В конце сентября Бережковский прилетел с юга в Москву. Он был строен, подтянут, в южном загаре и модном летнем «хаки-сафари». Студийный микроавтобус с надписью «МОСФИЛЬМ» привез его домой, следом грузчики вынесли из машины его легкий дорожный сак и тяжелый музыкальный автомат из тех, которые в США стоят во всех уличных забегаловках и пиццериях. Идя за Бережковским, понесли его в дом.

А Бережковский повел их прямиком в свою мансарду и, даже взбегая по ступенькам к двери этой мансарды, энергично говорил по мобильному:

– Старик, я покрылся загаром, как Бисмарк в Биаррице! И чувствую себя великолепно! А знаешь почему? – И грузчикам: – Сюда ставьте, к стенке. Вот так. Спасибо. Там еще монтажный стол…

– Сейчас принесем, – сказали грузчики и ушли.

А Бережковский, расхаживая по студии с телефонной трубкой в руке, раздвигал шторы, открывал окна и дверь на балкон-террасу и говорил при этом:

– Потому что я теперь сам снимаю, сам! Как режиссер! Раньше я презирал режиссеров. В конце концов, кто они такие? Это мы, драматурги, – архитекторы и авторы фильмов и пьес. А они кто? Просто подрядчики, исполнители работ. Причем чаще всего – плохие. Мне еще Фрид и Дунский – ты помнишь их? первоклассные были сценаристы! – еще они мне говорили: любой фильм – это кладбище сценария. И я все эти годы презирал режиссеров. Торчать на площадке и часами ждать, пока осветители, тупые с бодуна, поставят свет. А реквизиторы соберут реквизит. А оператор переждет тучку в небе. Да удавиться можно!.. Но! Оказывается, и Феллини, и Коппола, и Стоун были абсолютно правы, когда из сценаристов перешли в режиссеры. Это такой кайф, старик! Такой кайф! Собрать вокруг себя талантливых людей, которые работают на тебя, приносят тебе свои идеи, а ты решаешь, что брать, а что нет. Очень здорово! Теперь я понимаю вас, министров: власть вкуснее хлеба! Верно я говорю?

– Нам нечего посылать в Венецию, – ответил ему мужской голос. – Ты успеешь к фестивалю?

– Не знаю. Я не хочу спешить. Я хочу сделать фильм Бережковского. А фестивали никуда не денутся…

– Не выпендривайся, – попросил голос.

– Почему? Почему Сережа Соловьев может выпендриваться и снимать по два года, а я нет? Говорухин может выпендриваться, Абдрашитов может выпендриваться, Кончаловский и Михалков могут выпендриваться, а Бережковский не может?

– Мне сказали, ты снимаешь свою жену…

Распаковывая саквояж и раскладывая по местам ноутбук, несессер и прочие вещи, Бережковский ответил:

– Да, снимаю! В главной роли! А что в этом? Феллини снимал свою Джульетту Мазину, Кончаловский – вообще всех своих жен, в каждом фильме – новую, Сережа Соловьев, наоборот, – одну Таню Друбич во всех фильмах, а Бережковский – свою жену в своем первом фильме! И между прочим, неплохо получается! А знаешь почему? Потому что у меня с ней роман! Да, с собственной женой, можешь себе представить? И это замечательно!

Мужской голос осторожно спросил:

– Но она там играет?..

– Постельные сцены! – торжествующе воскликнул Бережковский. – Ха, тебе уже и это донесли, да? «Бережковский снимает сплошную порнографию». Так тебе доложили, верно? Ну, колись – так?

– Ну почти…

– А ты ничего не можешь сделать! В кино еще не ввели цензуру! – победно констатировал Бережковский. – Или это благодаря тебе? Это ты там костьми лежишь поперек восстановления цензуры? Но успокойся: Бережковский не снимает порнуху, он снимает совсем другое, он снимает фильм под названием «Интимные связи». Твои интимные связи, свои интимные связи и еще интимные связи всех тех, кто когда-либо спал с русскими женщинами. А это, между прочим, знаешь кто? Бальзак и Пикассо, Эйнштейн и Бисмарк, Максимилиан Шелл и таиландский принц Чакрабонг, и еще бог знает кто – им несть числа! Потому что ты знаешь, что такое русская женщина?

– Думаю, что да…

– Нет, – перебил Бережковский, заваривая себе кофе, – ты не знаешь! У тебя жена армянка. Смотри: французы внушили миру, что их уродки француженки самые изысканные любовницы. Испанцы – что испанки самые пылкие и чувственные. Про англичанок мы знаем, что они холодные, но стильные. Про евреек и японок – что они лучшие матери. А как насчет русских? Что мы сказали миру про наших женщин? Что они «коня на скаку остановят, в горящую избу войдут»? Ничего себе рекомендация! Для вступления в пожарные. Нет, я покажу в своем фильме, из-за чего именно в русских женщин влюблялись когда-то монархи Европы и, пренебрегая своими принцессами, возводили наших баб на английские, французские, британские и норвежские престолы. И почему Бисмарк сходил с ума по Кэти Орловой, Бальзак на перекладных мчался от своих француженок в Орловскую губернию, Эйнштейн делил жену с Коненковым, таиландский Чакрабонг, принц сексуальной Мекки мира, утащил из России в Бангкок русскую жену Екатерину Десницкую. Что наши бабы дают всем этим иноземцам такого, чего они не имеют от своих? – И, выйдя на террасу, Бережковский уселся в кресло, вытянул ноги. – Ну? Скажи мне! Ты же министр, ты обязан знать!