Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Теперь Антон, затаив дыхание, слушал про адвоката Федора Плевако, который мог приехать в процесс от «Яра», подшофе, и дыша на присяжных алкоголем, сказать в прениях всего лишь пару фраз – публика в зале начинала рыдать, а присяжные оправдывали беднягу, которому уже мерещился глухой звон кандалов. Справедливости ради мать рассказывала и про блестящих обвинителей, например, про умницу Жуковского, которого называли Мефистофелем петербургской прокуратуры; Антону особенно запомнилась история о том, как Жуковский переломил ход процесса над владельцем магазинчика, обвинявшемся в поджоге застрахованного имущества, – он как государственный обвинитель произнес такую убедительную речь, что присяжные не просто признали лавочника виновным, но даже отказали ему в снисхождении; а подсудимый этот, между прочим, был настолько уверен в благоприятном для него исходе дела, что в суд явился во фраке и белом галстуке, заказав уже столик в ресторане, чтобы отмечать оправдание. А товарищ прокурора Андреевский? Он служил в петербургской прокуратуре, когда Вера Засулич была предана суду за то, что стреляла в градоначальника Трепова за приказ выпороть студента в доме предварительного заключения. Ему поручили поддерживать обвинение в этом процессе, и он поинтересовался у начальства, можно ли ему будет в своей речи отозваться с осуждением о незаконных действиях самого Трепова, вызвавших такой кровавый протест Засулич; ему это запретили, и он без сожаления поломал свою блестящую карьеру обвинителя, вышел в отставку и стал звездой петербургской адвокатуры.

Особое очарование рассказам матери придавало то, что все эти хрестоматийные истории она не в книжках вычитала, а слышала от участника событий: от собственного деда, знаменитого в прошлом адвоката, Михаила Урусовского, лично знавшего и Плевако, и Андреевского, и Жуковского, и даже встречавшегося с ними в процессах.

Плевако, к слову, хоть и был московским адвокатом, но в Петербург наезжал блеснуть в судах, да и вообще не гнушался командировок. Вместе с Плевако Антонов прадед, будучи помощником адвоката, даже ездил в Польшу, где мэтр защищал молодого человека, Бартенева, обвинявшегося в убийстве своей возлюбленной, актрисы Варшавского театра Марии Висновской. Прадед готовил для мэтра материалы, поскольку Федор Никифорович, судя по всему, особо не утруждал себя чтением многотомных дел, а больше полагался на наитие и вдохновение.

Портрет адвоката Урусовского, видного мужчины с умными глазами, висел в кабинете над столом. Антон даже находил в себе какое-то внешнее сходство с прадедом, что, впрочем, не было удивительным, так как на него ужасно была похожа мама, тонкими чертами лица и неуловимой породистостью, а сам Антон являлся точной копией матери.

Когда Антон подрос, он узнал, что в жизни прадеда были не только занимательные истории из области судебной риторики, но и драматические катаклизмы. Пик его адвокатской карьеры пришелся на 1909 год, а потом все перестало ладиться, и он из модного дорогого адвоката, имевшего возможность выбирать себе клиентов и дела, докатился до положения поверенного, бегающего в «Кресты» к политическим заключенным.

В 1916 году защищал арестованного за вооруженный захват типографии наборщика, а наборщик оказался не простым пролетарием, но заслуженным революционером: членом фракции большевиков при Союзе печатников, с 1913 года набиравшим и распространявшим газету «Правда» и запрещенную литературу. Этот самый наборщик, по фамилии Саволайнен, по заданию большевистской фракции поступил на работу в типографию «Колокол», специально для проведения забастовки. Задание наборщику давал не кто иной, как Михаил Иванович Калинин. Вот и познакомился адвокат Урусовский с будущим всесоюзным старостой, который из партийной кассы платил ему гонорар.

Наборщика освободила из «Крестов» Февральская революция. Про своего адвоката он не забыл. Может, благодаря заступничеству своего подзащитного Урусовский чудом уцелел в октябре 1917 года, хотя открыто высказывался о преступном способе захвата власти большевиками; однако эмигрировать не захотел. Ему даже удалось сохранить большую адвокатскую квартиру в бельэтаже; в первые годы революции его не уплотнили только благодаря тому, что он работал в Наркомате внутренних дел. Как его туда взяли, с его буржуйским прошлым, история умалчивала, но факт остается фактом. Может, кто-то умный понял, что советской юстиции тоже нужны специалисты, а может, не обошлось без влияния члена РСДРП с 1913 года Саволайнена, а то и самого всесоюзного старосты.

Но было точно известно, что Калинин здорово помог прадеду в критическую минуту.

Когда строился Большой дом на Литейном, прадеда назначили председателем постройкома на этом строительстве; а работали-то там в основном заключенные. И не прорабом он являлся, скорее, а надзирателем, ведь по профессии был юристом, а не строителем.

Так вот, на вверенном ему участке работы выполнялись всегда с опережением срока и с отменным качеством, за что по окончании строительства, в декабре 1932 года, он получил в подарок от ОГПУ именные часы, с гравировкой от имени Менжинского. Мама рассказывала, что, не успев получить, он потерял каким-то образом ценный подарок. А это было чревато – разбрасываться именными часами от председателя ОГПУ; прадеду пришлось писать заявление в парткомиссию, объяснять, при каких обстоятельствах часы были утрачены... И это не прошло бесследно: хоть его и не забрали в застенок прямо с парткомиссии, да только доброжелатели сразу после заседания намекнули ему, чтобы домой не возвращался. Поэтому прадед с парткомиссии отправился прямиком на вокзал и отбыл в Москву, к Михаилу Ивановичу Калинину. С вокзала позвонил жене, велел срочно пойти в паспортный стол, заплатить паспортистке, чтобы его выписали, как будто и не жил никогда, а детей чтобы жена записала на свое имя.

Съездив в Москву, прадед каким-то образом решил свой вопрос – вернулся в Питер на ту же должность, и больше его никто не трогал. А бегство в Москву оказалось не лишним, потому что в ту же ночь за ним пришли. Но, услышав, что такого нет, бегло осмотрели квартиру и уехали на черном «воронке». И больше не приходили. Более того, неожиданно ему оставили всю огромную жилплощадь, хотя незадолго до происшествия намекали, что придется все-таки уплотняться. Эта огромная адвокатская квартира в бельэтаже пережила и тридцать седьмой год, и всю блокаду, и послевоенное время, и хрущевское. Так что благодаря бывшему адвокату Урусовскому, его потомки никогда не знали тягот квартирного вопроса.

Эту историю Антон слышал много раз, и все время требовал от мамы подробностей. Мама добросовестно пересказывала эпопею с утратой часов от Менжинского, парткомиссией, рывком в Москву и чудесным спасением, добавляя все новые и новые детали.

А когда Антон стал постарше, он полез на верхнюю полку книжного шкафа в кабинете, где стояли книжные раритеты, пылившиеся там много лет. Это были книги на латыни и греческом, по римскому частному праву, матери они были без надобности, да и располагались они почти под потолком, к слову – четырехметровым, поэтому их никто никогда на памяти Антона не доставал. Что уж его так завлекло в этих книгах, он и сам не помнил. Притащив стремянку, он убедился, что даже с лестницы ему до книг не дотянуться. Поэтому он соорудил сложную конструкцию из слоя томов Большой Советской энциклопедии на полу, что позволило приподнять стремянку на тридцать сантиметров, а также из положенного на верхнюю ступеньку стремянки ватного одеяла и маленькой банкетки, уцепился за верхнюю полку и как скалолаз повис на ней, дотянувшись до вожделенных томов.

Спуститься с грузом в руках не было никакой возможности, поэтому он, поколебавшись (не привык к такому неуважительному обращению с книгами), сбросил интересовавшие его талмуды вниз.

Они, наверное, так грохнули на весь дом, что мать услышала и прибежала в кабинет. Потом она сама говорила, что чуть в обморок не упала, завидев сына под потолком, но не издала ни звука, пока он обезьяной не спустился вниз с шаткой конструкции.

8
{"b":"138130","o":1}