Антон поежился. А вообще, интересная история собственной семейки вырисовывается. Прадедушка как переходящее красное знамя...

Больше в конверте ничего не было. Можно отдохнуть и подумать. Собственно, подумать осталось только над одним: кому врали старушки насчет личности умершего соседа, Полякова Г. В.? Ему или оперуполномоченному, которого они потом обвинили в краже? Похоже, что и обвинили специально, чтобы в случае необходимости бросить тень на его слова о личности покойного.

Если они врали Антону, то Годлевич был их соучастником. И его они прятали в свой день рождения от следователя. Конечно, им совершенно не нужно было встречаться, следователю прокуратуры и второму брату Годлевичу.

Господи, и как Антон раньше не догадался?! Это же они гонялись за зеркалом, видимо, считая, что оно принадлежит им по праву. Только использовали для этого мужчин, как всю жизнь делала их мать. Паммель каким-то образом, скорее всего, через Годлевича-старшего, заполучил зеркало обратно; все-таки это было его детище, уникальный экспонат, как сказал доцент Паперный. Возможно, память к Годлевичу-старшему стала возвращаться, или он вспомнил все после встречи с Паммелем. Паммель рассказал Годлевичу про судьбу его детей, про любовь к Анне Наруцкой, и тот действительно все вспомнил, вот только жить с этими воспоминаниями не сумел, умер почти сразу.

В одном Антон не сомневался: перед смертью он успел рассказать старушкам, что зеркало у Паммеля. И младший Годлевич должен был помочь им завладеть зеркалом. Интересно все же, кто разработал такой план – войти на место происшествия в качестве понятого, осмотреться, возможно, даже сделать слепок ключей от комнаты и от квартиры тоже, потом проникнуть туда под покровом ночи и, зная секрет, сложить зеркало и вынести его, либо спустить из окна, а потом забрать.

Как же получилось, что зеркало осталось у Годлевича? Не за это ли он поплатился жизнью? Если он отказался отдавать старушкам раритет, зная, что это уникальная интегральная пластина, но не подозревая о другом, губительном, секрете зеркала? И вечерами наслаждался изображением своей бывшей любовницы, постепенно теряя физическое и душевное здоровье.

Ладно, что гадать... Надо бы позвонить в прокуратуру и выяснить у Спартака Ивановича, как продвигается расследование. Только ведь никто не поверит, что это старушки – божьи одуванчики долбанули по башке здорового парня, следователя прокуратуры. А?

Но вместо номера прокуратуры он набрал номер репортера из редакции, где не так давно работал.

– Русланчик, привет, – сказал он, услышав жизнерадостное «Але!». – Это Антон.

– О! Юрист, что ли? – обрадовался репортер. – Как дела?

– Нужна твоя помощь. Заодно и тебе фактурки подкину, хочешь?

– Когда это я отказывался? Ну, куда подскочить?

– Я вообще-то в больнице, и ко мне никого не пускают...

– А что у тебя? Атипичная пневмония?

– Нет, всего лишь черепно-мозговая травма, – пококетничал Антон.

– Понял. Бандитские пули?

– Во-во.

К радости Антона, Руслан сообщил, что у него есть доступ к источникам, пьющим из архивов НКВД и ГПУ, как он замысловато выразился. Выслушав просьбу, он пообещал позвонить, как только будет, что сказать, и отключился. Было похоже, что он уже понесся выполнять.

После этого Антон уже начал набирать номер следователя Яхненко, но Спартак Иванович его опередил. Он сообщил, что снял с него блокаду, теперь к Антону всем можно, поэтому он вечером приедет, и привезет с собой...

– Водку? – проявил проницательность следователь Корсаков.

– Сам ты водка, – беззлобно ругнулся Спартак, – Татьяну.

Они с Таней приехали после рабочего дня, приволокли портативную видеодвойку, устроились поудобнее и вставили кассету с записью допроса одной из сестер Покровских. Той, которая хладнокровно пыталась убить двоих человек. Своего сына и его, Антона.

Он с изумлением смотрел на хрупкую старушку, которая была все так же аккуратно причесана (в какой-то момент он даже усомнился – а не парик ли на ней, настолько гладко, волосок к волоску, лежали ее белые букольки) и ничуть не смущалась перед камерой, охотно рассказывала все ровным голосом, сложив ручки на коленях, как примерная гимназистка. Спартак, проводивший допрос, конечно, смотрелся рядом с ней как деревенский хам рядом с потомственной графиней.

– Разумеется, Юрий Семенович все рассказал нам. Встретил Паммеля на улице, и тот привел его к себе, долго взывал к его памяти, а потом показал фокус с зеркалом. И тут Юрий Семенович, разумеется, вспомнил. И про Ангелину вспомнил, а ведь раньше не признавал, считал ее золовкой своей, и только.

– А как зеркало-то к Паммелю вернулось? – встрял следователь Яхненко.

Старушка благосклонно кивнула.

– С помощью Юрия Семеновича, разумеется. Он ведь дружил с Поляковым – я имею в виду Василия Никандровича, и вообще через него познакомился с Наруцкой. Он знал, что Поляков ездил к Паммелю конфисковывать зеркало, и подозревал, что тот просто не сдал реквизированное. Из-за этого Поляков и потерял место в ГПУ во время реорганизации. Это нам сообщил Юрий Семенович в пятьдесят первом году, после того, как встретил Паммеля. Так вот...

С этого места Спартак Иванович немного перемотал пленку вперед.

– Она тут еще долго будет мочалу жевать, – пояснил он. – Вот что самое интересное.

– Зеркало – это наше наследство, оно завещано нам, – говорила Екатерина Модестовна на втором часу допроса (Антон глянул на таймер в углу экрана). Мы должны были хранить его во что бы то ни стало. Наш род считает себя от Медичи, и это зеркало – фамильная реликвия...

– Это что, правда? – спросил потрясенный Антон.

Спартак Иванович на минуту остановил воспроизведение и пояснил:

– Слава богу, наверняка старух признают невменяемыми. Медичи им еще! Из Курской губернии их предки. Ну, смотри дальше.

– Никто не должен стоять между нами и нашей реликвией, – твердо продолжала Екатерина Модестовна. – Когда умер ее хранитель Паммель, мы послали Герарда забрать ее. Он знал, как можно вынести зеркало, не привлекая внимания.

– Спартак, останови на секунду, – попросила Таня. – Слушайте, а они знали, что они... ну... родственники?

– Кто родственники? – уточнил Спартак.

– Ангелина и Семен Годлевич, – пояснила Таня.

– Не знали, – твердо сказал Яхненко.

– Тогда я ничего не понимаю, – заявил Антон. – Как они могли этого не знать?

Спартак Иванович вздохнул.

– Дело в том, что они Семена Годлевича вообще не знали.

– То есть как? – в один голос спросили Таня и Антон.

– Да просто. Они не знали, что такой есть, и не общались.

Антон с Таней переглянулись.

– А... второй? – спросила Таня. – Тот, которого убили...

– Да не убили его, – с досадой сказал Спартак. – Вот живучий оказался, даром что старый, как бивень мамонта. Еще лежит в реанимации, а мне с квалификацией мучиться.

Таня понимающе кивнула: если человек сразу не умер, этот удар ножом можно квалифицировать и как покушение на убийство, и как умышленное причинение тяжкого вреда здоровью.

– Так он-то кто? – не отставала Таня.

– Как кто? – удивился Яхненко. – Поляков Герард Васильевич.

Антон не выдержал и нервно рассмеялся.

– Ну как такое может быть?

– Ох, – отдуваясь, проговорил Спартак Иванович; чувствовалось, что он безумно устал от всех этих семейных тайн и хитросплетений родства. – Объясняю последний раз. Сын Наруцкой и Полякова, Герард, был отдан отцом в приют. И сбежал оттуда в семилетнем возрасте, то есть в каком году?

– В двадцать девятом, – подсказал Антон.

– Правильно, молодой. Следы его с тех пор теряются. Зато остались документы.

– Какие документы? – спросила Таня. – На имя Полякова Герарда Васильевича? 1922 года рождения?

– Ну да, так они в приюте и лежали. Годлевич-старший навещал там Герарда изредка.

И забрал из детдома его метрику. И держал у себя, до поры, до времени.