Пылинки тихо оседали в столбе дневного света, лившегося из окон на вытертый паркет; постельное белье на узкой тахте лежало неопрятным комом – Антон уже знал, что это труповозы забрали простыню для транспортировки трупа; Брокгауз и Эфрон мирно стояли на полках, и только зеркала в комнате не было.
Антон, хоть и был готов к этому, все равно потерял дар речи. Он только указал пальцем на пустой простенок и что-то промычал, но участковый понял.
– Ну что, хреново, – констатировал он в пространство, отводя глаза. – Утратили имущество, а? Ключик-то у вас был, а?
Антон аж задохнулся. Участковый, не в пример более опытный, чем следователь, сразу расставил точки над «и», обозначив крайних. Взяв себя в руки, Антон сухо сказал этому предателю:
– Давайте составлять протокол.
– Давайте, – кисло согласился участковый.
И привел обеих соседок.
Дамы были одного возраста, но совершенно не похожи друг на друга. Одна, матрона в шелковом халате, с сигаретой в зубах, явно тянула на «из бывших»; зато вторая, худощавая пожилая тетка в рейтузах и китайском свитерке, говорила окая, и даже если бы она не сообщила сразу, что всю жизнь проработала тут дворником, это было написано у нее на лбу. При этом две представительницы различных социальных слоев, похоже, мирно сосуществовали и не мучились классовой неприязнью. А может, это смерть соседа их так сплотила. Но, во всяком случае, дворничиха довольно развязно стрельнула у матроны сигаретку, и та беспрекословно ее угостила.
– Неужели вы обе ничего не слышали? – нервно спросил у них Антон. – Зеркало ведь высотой под два метра, такая махина! Как его вытащили?
– Ничего не слышали, – открестились соседки.
– Я вообще сплю крепко, – добавила матрона. – Особенно после того, как юрист наш отдал Богу душу.
– Это вы Годлевича имеете в виду? – уточнил Антон, и обе дамы кивнули.
– Ну да, Семена Юрьевича, – охотно подтвердила дворничиха. – Он же адвокатом был, потомственным. Вон, книжек полна комната. Куда все это? Имущество-то выморочное...
– Никаким он не был потомственным адвокатом, – поправила ее величественная матрона, стряхивая пепел прямо на пол. – Он – да, работал в коллегии. А отец его был сотрудником НКВД.
– Да что ты, милая, – покачала головой дворничиха, – какое НКВД? В ГПУ он работал. И квартирка вся ихняя была, это потом уже уплотнили, после того, как Юрий Семенович сгинул.
– А куда Юрий Семенович сгинул? Это отец Годлевича?
– Ну да, ну да, – мелко закивала дворничиха. – Забрали его ночью, и больше не вернулся. Семену было восемь лет... Это значит, в тридцать восьмом.
– Извините, а вы откуда знаете? – вмешался участковый. – Вы-то ведь сами тридцать первого года рождения, совсем ребенком были, Серафима Фадеевна.
– Да я-то ведь тоже потомственная, только дворник, – улыбнулась женщина. – У меня мать в этом доме работала, тогда у нас под лестницей комнатенка была. Без окон, зато с уборной своей. Мне подружки в школе завидовали... А с Семеном мы в одной школе учились. Но не дружили, конечно. Я ему не ровня была. Он ведь в отдельной квартире жил. А я в подвале. Мы про Семена все знали. Как отца его забрали, так и квартиру уплотнили. Мы и въехали.
– А Семен с матерью остался? – спросил Антон.
Женщины переглянулись.
– Нет, – покачала головой дворничиха. – С теткой. Он ведь с отцом жил, без матери. А как Юрия Семеныча взяли, тетка из деревни приехала, чтоб парня в детдом не сдавать.
– А мать что, умерла? – удивился Антон.
Воцарилась пауза.
– Не было матери у него, – с легким раздражением сказала наконец дворничиха.
– Что значит – не было? – вступил участковый. – Мать у всех людей есть.
– А у него не было.
– Ну что за чушь вы говорите, женщины! – укорил участковый. – Ну, умерла она родами, и что такого?
– Да говорю же, не было у него матери! Никто ее никогда не видел! – дворничиха начала злиться.
– А Семена Юрьевича, что же, мужчина родил? Сотрудник НКВД Юрий Семенович? – саркастически предположил участковый. Антона же вся эта ситуация начала забавлять.
– А вот хотите – верьте, хотите – нет, – загадочно сказала дворничиха. Она уже докурила, поискала, куда бросить окурок, и, не найдя, скомкала окурок в ладони и спрятала в карман. – Про мать никто никогда не слышал.
– Да ладно, – отмахнулся участковый. – Ну, взяли его из приюта, ну и что такого?
Тетки опять переглянулись.
– Да какой там приют, – махнула рукой матрона. – Ни из какого приюта его не брали. Вы посмотрите, они с Юрием Семеновичем – одно лицо! Его это был сын, родной!
– И принес его Юрий Семенович из роддома, мне мать говорила, – поддакнула дворничиха. – Ему недели не было, мальцу.
– Слушайте, ерунду какую-то вы говорите, – рассердился участковый. – Ну как мог сотрудник НКВД принести домой ребенка из роддома? И что он с ним делал? Грудью кормил в перерывах между допросами?
– Зачем? – не сдавалась дворничиха. – Зачем – грудью? Он кормилицу нанял. Она восемь лет и прожила у Юрия Семеныча, до того, как забрали его. А как забрали, платить ей некому стало, вот она и съехала.
– Так она и была матерью, – предположил участковый, но опять попал пальцем в небо. Дамы зашикали.
– И ничего подобного! – это дворничиха вступилась за тайны семьи Годлевичей. – Юрий Семеныч к матери моей пришел, попросил найти кормилицу, чтобы и няней поработала. Мать ему и нашла хорошую женщину, из одной деревни с ней. Та как раз на заработки приехала, у ней у самой в деревне трое ртов оставалось, и последний грудной, вот она кормилицей и устроилась.
– Как это? – не понял Антон. – У нее у самой грудной ребенок, и еще двое, а она в город на заработки?
– А вот так, миленький, – усмехнулась матрона. – В деревне-то с голоду пухли. А так она на старшую девочку младшеньких оставила, а сама им на прокорм зарабатывала. А что она еще могла?
Антон представил это, и ему стало не по себе. Ему, как и всем людям, казалось, что мир всегда был устроен так, каким его видит он сам. Все жили в больших отдельных квартирах, ездили отдыхать на юг, и всех на ночь целовала мама. А оказывается, люди пухли с голоду, и матери кормили чужих младенцев, чтобы заработать на пропитание своим, которых не видели годами...
– Так что же, она своих детей восемь лет не видела? – спросил он у дворничихи. Та задумчиво на него посмотрела.
– Зачем восемь лет? Они раза три... Нет, четыре, приезжали к ней. Повидаются – и назад, она им гостинцев соберет.
– Ладно, мы отвлеклись, – вмешался участковый. – Как зеркало-то поперли? Женщины, колитесь.
Но обе женщины поджали губы. Они ничего не видели и не слышали, и не надо их пугать.
Антон же, в отличие от участкового, не считал, что они отвлеклись. Разгадка всех смертей перед зеркалом, которое, к тому же, имело свойство таинственно исчезать с места происшествия, крылась именно там, в прошлом. В тридцатых годах, а может, и еще раньше – в начале двадцатого века, а может, и во временах Медичи, во дворце, откуда родом это зеркало. Зеркало-убийца.
Поэтому он решил вернуться к родословной семьи Годлевичей.
– А вы говорите, Семен Юрьевич был на отца похож? – обратился он к матроне. – Вы отца видели?
Матрона, колыхнув бюстом, снисходительно посмотрела на него.
– Конечно, юноша, я вам кажусь анахронизмом, – терпеливо ответила она. – Но мне не так уж много лет, и я еще могу увлечь мужчину...
Участковый покосился на шелковый халат, а дворничиха прыснула.
– Да вы не обращайте внимания, она комедию ломает. Актриса она, на пенсии!
– Актриса? – удивился Антон. – А где вы играли?
– На областной сцене, – небрежно уронила матрона. – Вела кружок в ДК. Конечно, я старше Фимочки, – она ласковым кивком головы показала на свою соседку, и Антон в это самое мгновение понял, что у каждой из этих женщин больше никого нет, кроме, разве что, неопрятного коммунального кота, что живут они душа в душу, и что греют их общие воспоминания о собственной молодости, проведенной вот тут, в этом доме. Ему вдруг стало жаль их прямо до слез, но он отнес этот порыв эмоций на счет своего болезненного состояния.
