Потемкин не заходил в фаворитские покои. Просто даже и не подумал. А там что творилось… Петр Васильевич метался из комнаты в комнату не прибранный, в шлафроке. Рвал на себе волосы, причитал…

— Куда же я‑то теперь, Господи, и куда девать добро‑то дареное?..

И тут же истерично начинал орать на лакеев, собиравших сундуки и корзины, что де медлят, что желают его разорения…

Потемкин, между делом, послал гусарского секунд‑майора Зорича, воротившегося из Швеции, с наказом:

— Передай‑ко, Семен Гаврилыч, этому… — Он помахал пальцами в направлении фаворитских хором. — Чтоб завтра духу его не было. Будет тянуть, — душу вытрясу…

Зорич усмехнулся, поправил усы, придержал саблю и пошел выполнять приказание. Казалось бы, простое дело — пройти вестибюлем, подняться по боковой лестнице, там повернуть, отсчитать три двери, в четвертую войти, спуститься вниз, еще раз повернуть и подняться перед Эрмитажем по другой лестнице прямо в хоромы. Да только, черт его знает, где в этих темных коридорах, какая лестница, в какую дверь войти, из какой выйти. Семен Гаврилович Зорич не так уж часто путешествовал по дворцовым переходам, да еще вечером, да без света и провожатого…

Короче говоря, когда он понял, что окончательно заплутался, решил действовать напролом, как в турецкой сечи. Пропустив несколько темных помещений, двери которых открывались легким поворотом ручки, он заметил под одной из них слабую полоску света из щели. «Слава тебе, Господи, — вздохнул гусар, — хоть одна живая душа нашлася». Он постучался и, открыв дверь, вошел.

В теплой передней было сумрачно. Свет проникал из следующего покоя через неплотно прикрытую дверь. Зорич огляделся. Глаза, привыкшие к темноте за долгое блуждание по коридорам, различили на софе чью‑то фигуру. Кто‑то спал, завернувшись в шубейку. «Чай, из дворовых. Не след незвано хозяев беспокоить, спрошу так…» Он тронул спящего за плечо.

— Эй, послушай…

— А? Кто? Чего?.. — с дивана вскочила девка. — Тебе чо надоть? Чо по ночам‑то… — Она не успела закончить фразу, как из‑за двери раздался еще один женский голос:

— Кто там, Дуняша? Что случилось?

Зорич замахал руками.

— Тихо, чего орешь… Заплутал я тута у вас. Дорогу в покои любимца укажи и будет с тебя.

В этот момент дверь открылась, и на пороге показалась женщина в пеньюаре с трехсвечным шандалом в руке.

— О, да у нас гость… — Анна, а это была она, с удивлением посмотрела на незнакомого ей чернявого, статного офицера в блестящем гусарском мундире, и сразу отметила про себя его жгучую южную красоту.

— Простите великодушно, — Зорич закашлялся. — Истинную правду говорю — совсем заплутался в коридорах ваших. Темень. А его светлость велели господина Завадовского из своех покоев вытряхнуть… А где оне, покои— то энти?.. Говорят: туды поверни, сюды. Однех лестниц не перечесть… — Все это можно было бы и не рассказывать, но свечи в руке женщины столь рельефно выделили соблазнительные подробности ее фигуры, что изголодавшийся гусар явно решил продлить удовольствие. — Позвольте представиться — секунд‑майор Зорич Семен Гаврилович, ваш покорный слуга…

Анна протянула руку.

— Рада познакомиться, хотя и в несколько необычных обстоятельствах. Протасова Анна Степановна.

Зорич схватил пожалованную руку, прижал к губам.

— Без провожатого немудрено и заблудиться… — Анна заметила горящий взор майора и постаралась прикрыть ворот. — Вы, наверное, с самого начала свернули не в ту сторону и попали во фрейлинский флигель… Сейчас Дуняша вас проводит…

Офицер шаркнул ногой.

— Бесконечно вам признателен. Надеюсь когда‑нибудь доказать преданность. Спасти от разбойников или…

— Merсi bien! Я хотела бы надеяться, что сие не случится…

«Господи, — подумала она, когда за неожиданным посетителем закрылась дверь, — откуда такой bel homme <Красавец (фр.).>». Майор был действительно хорош: длинные волосы до плеч, горящий взор под густыми бровями, орлиный нос. А усы, боже мой, какие усы!.. На его атлетическую фигуру в доломане под ментиком трудно было не заглядеться. Он являл собою образец того южного обаяния, перед которым отступают даже самые упорные стоятельницы строгих нравов. К тому же был он совершенно незнаком Анне. А уж казалось бы, она наперечет должна знать всех интересных мужчин при Дворе… Размышляя, Анна чувствовала некоторое волнение. Мелькнуло сомнение: не зря ли послала Дуняшу? Может быть следовало самой пойти проводить… Но тут же одернула себя: «Статс‑фрейлина ея величества! Об чем мыслишь?..».

Вернувшись в комнату, села за прерванное письмо, но мысли были далеко, и перо не слушалось. На каминной полке звякнули часы. Анна взглянула на циферблат. Пора ложиться, завтра дежурство в Эрмитаже. И тут же снова: — «А чего же Дуняши‑то так долго нет?..». Она даже себе не хотела признаться, что ждет горничную с известиями о гусаре. А та все не возвращалась… И прошло еще немало времени, прежде чем в коридоре послышались ее торопливые шаги.

Дуняша вбежала растрепанная, шумно дыша, и сразу, чтобы не слышать упреков, затараторила:

— Не серчайте, барыня, блукала, блукала в потемках с энтим пристальцем, ну — кобель, прости Господи… Ну, кобель…

— Ай, приставал?

— Сперва все про вас спрашивал. Кто, да чо… Я, конечно дело, говорю: «Их высокопревосходительство статс‑фрейлина их императорского величества». Ну, он приосекся… А потом… Ой, барыня. Сил нету сказывать… Ровно пес голодный. Ручищи‑то, как клещи. А темно. Я говорю: «Погодите, чо делаете‑то, я ведь закричу»…

Анна нетерпеливо перебила:

— А он что?

— Он — то… Ну, кобель же!..

Дуняша подняла голову, поглядела на госпожу, и обе женщины, не сговариваясь, захохотали. Ночью Анна долго не могла уснуть. Вертелась с боку на бок. Мысли какие‑то обрывками лезли в голову. Наконец, под утро, подумав, что надо наказать Дуняше, чтобы не топила так жарко, забылась коротким сном.

Анна как в воду глядела, когда решила разузнать подробности о чернявом гусаре Зориче. Прежде всего родовое имя его было Неранчич и происходил он из шляхетского, но сильно обнищавшего сербского рода. Вместе с двоюродным дядею своим, премьер‑майором Максимом Зоричем, переехал в Россию, где дядя усыновил его, выхлопотал дозволение переменить фамилию и устроил в военную службу. Уже в Семилетней войне Семен Зорич показал себя отменным рубакой. Был несколько раз ранен, побывал в плену и закончил кампанию в чине поручика. Но особенно отличился он в первую турецкую войну, когда под началом генерала Штофельна, а потом и самого князя Репнина, командовал передовым отрядом. Третьего июля 1770 года после жаркого боя окруженный турками Зорич получил удар копьем, рану саблей и оказался в плену… Не сносить бы лихому гусару головы. Янычары, злые за гибель многих товарищей, единогласно требовали его смерти. Спасла его жадность военачальников. Зорич назвался капитаном‑пашой, что соответствовало у турок полному генералу. Раз генерал, значит — знатен, а коли знатен, стало быть, богат. С богатого, по азиатским обычаям, грех не взять выкуп. И пленного отправили в Константинополь, где он и просидел четыре года, деля заключение с нашим послом в Семибашенном замке. Лишь убедившись, что за самозванным капитаном‑пашой ничего нет, его обменяли на кого‑то из турецких пленников.

Ореол героя мог бы сделать образ Зорича неотразимым. Но при Дворе его никто не знал, кроме Потемкина. А тот, услав гусар в Швецию, о нем позабыл… Не до майора было.

Анна втихомолку искала встречи с турецким героем. Воспоминания о ночном визите будоражили ей кровь, заставляли биться сердце и лишали сна. Напрасно тискала она коленями подушку. Напрасно смеялась над собой. Ничего не помогало. «Влюбилась, опять?.. Смешно!» Увы, смешно не было. Да она и не влюбилась. Это было другое… Чтобы избавиться от наваждения, отпросилась у императрицы в Москву, повидать дочку перед царскосельским сезоном.

Трудно сказать, чего больше принесло свидание с семейством брата в родном имении — радости или грусти. В сопровождении дочери и ватаги племянниц Анна обошла знакомые с детства места. Потом, на лодках через озеро отправились в Нилову пустынь. Там Анна каялась, истово молилась, просила об отпущении грехов и внесла щедрый вклад. Успокоенная и умиротворенная, она остановилась на несколько дней в уездном Осташкове, посетила воспитательный дом, радетельницей коего себя считала. Не без труда добилась у исправника и городового магистрата грамот с указанием привилегий, предоставленных указом императрицы воспитательным домам. И за это доброе дело получила живейшую благодарность осташковских обывателей.