Вы сами понимаете, мой друг, что родственники герцога не могли допустить такой несправедливости и возбудили процесс. При этом Элизабет Чедлей обвинялась сразу по двум статьям — во‑первых, за двоемужество и во‑вторых, был возбужден спор по поводу действительности духовного завещания, поскольку она вышла второй раз замуж при жизни первого мужа. Ежели ее признали бы виновною, то по старинному закону за двоемужество ей грозило бы зело тяжкое наказание. В случае снисхождения — публичное клеймение палачом, в тяжком же разе — смертная казнь. Однако аглинский суд — поистине улиссово измышление. Наша героиня нашла таких стряпчих, кои не токмо добились оправдательного приговора, но и сумели все состояние герцога Кингстона оставить при ней. Вот что такое герцогиня Кингстон, ma chérie.

— Но ваше сиятельство сказывать изволили, дескать, герцогини Кингстон не существует?

— В этом все дело. Суд постановил считать второе замужество сей особы незаконным. Однако, понеже в завещании была указана не герцогиня Кингстон, а девица Элизабет Чедлей, завещание старого герцога посчиталось имеющим законную силу. Конечно, свет отвернулся от такой авантюристки. Вот тогда‑то она и решила проникнуть к русскому Двору.

— Но как же так, зачем не знали мы сего ранее.

— Ах, моя дорогая. Я ведь писала ее величеству, без особых подробностей, конечно, советовала быть осторожнее.

— Я этого не знала.

— Не думаю, чтобы вы знали все, ma chérie. У государыни, наверняка, есть тайны даже от вас…

Анна поняла язвительность намека, но промолчала. Во время одной из встреч она ненавязчиво поведала княгине об идее императрицы по поводу предполагаемого назначения. Вздорный характер Екатерины Романовны тут же проявился, подвигнув ее прежде всего отказаться. Она написала резкое письмо государыне и к полуночи велела заложить карету, чтобы ехать к Потемкину, который на короткое время вернулся в Петербург и жил у себя дома. Именно он должен был из рук в руки передать ее отказ Екатерине.

Светлейший уже был в постели, но княгиню Дашкову не принять не мог. Он прочитал письмо и, не глядя на автора, изорвал листок и бросил на пол. Княгиня вспыхнула. Григорий Александрович поднял руки и сказал:

— Тут на столе есть перо, есть чернила и бумага. Садитесь, пишите, пожалуй, снова. Только все это вздор и бабьи страсти. Вы умная женщина, зачем отказываетесь? Императрица и в мыслях не имела вас обидеть. Пребывая в должности, вы будете часто видеться с нею и, возможно, сумеете что‑то наладить… По правде сказать, она умирает со скуки, столько дураков ее окружают.

Трудно сказать, что ее убедило. Осторожная ли настойчивость фрейлины, к которой она успела привязаться, мудрое ли суждение Потемкина… Но через несколько дней Екатерина Романовна все‑таки отправилась в Сенат присягать на новую должность.

8 сентября ночью обрушилась на Царское Село небывалая буря. Жестокий юго‑западный ветер ломал деревья в парке. В покоях императрицы оказались выбиты стекла. И Екатерина велела всем собираться, чтобы ехать в Петербург.

Однако в столице картина была не менее угрожающая. Сильные порывы ветра с моря подняли воду в Неве. В ночь с девятого на десятое уровень воды поднялся на десять футов. Почти все низменные части города оказались залитыми. Современники писали: «От сего наводнения освобождены были токмо Литейная и Выборгская части города; в частях же, покрытых водою, оно и в маловременном своем продолжении причинило весьма великий вред. Суда были занесены на берег. Небольшой купеческий корабль переплыл мимо Зимнего дворца, через каменную набережную; любский корабль, нагруженный яблоками, занесен был ветром на десять сажень от берега в лес, находящийся на Васильевском острову, в коем большая часть наилучших и наивеличайших дерев от сея бури пропала. По всем почти улицам, даже по Невской перспективе, ездили на маленьких шлюпках».

Убытки были чрезвычайными. Множество народу потонуло. В дальнейшем решено было на случай наводнения подавать упреждающие сигналы, и уже 21 сентября вышел указ: «Когда в Коломнах и на оконечности Васильевского острова вода начнет выходить из берегов, то дан будет сигнал для Коломны из Подзорного дома, а для Васильевского острова с Галерной гавани тремя выстрелами из пушек; и в обеих сих местах поднят будет на шпицах красный флаг, а ночью по три фонаря. Для жителей в Коломнах учрежден пост у Калинкина моста, от которого по третьей пушке пойдет барабанщик от Аларчина моста и обойдет Коломну, стуча в барабан. Тоже будет сделано и в Галерной гавани, от стоящей близ оной гауптвахты, от которой барабанщик по слободе будет ходить и бить в барабан».

12 декабря в девять и три четверти утра великая княгиня Мария Федоровна благополучно разрешилась от бремени сыном. И 20 декабря состоялось торжественное крещение младенца, которому, по желанию Ея Императорского величества, было дано имя Александра. Восприемниками были заочно император римский Иосиф II и король прусский Фридрих II Великий. После чего пошла череда праздников. «До поста осталось всего каких‑то две недели, — писала Екатерина своему постоянному корреспонденту Фридриху Гримму,[116] — а у нас еще предстоят одиннадцать маскарадов, не считая обедов и ужинов, на которые я приглашена. Опасаясь умереть, я заказала вчера свою эпитафию».

По случаю рождения первенца‑внука государыня подарила его родителям большое имение, верстах в пяти от Царского Села. Большая часть земли была там покрыта лесом, пересекаемым речкой Славянкой, которая так разливалась вёснами, что образовывала сплошные топи. Имелись и две деревеньки, населенные сотней с небольшим душ обоего пола. Незавидное место. Тем не менее подарок пришелся всем по душе. Императрица была довольна тем, что отдалила сына от большого Двора. Наследник мечтал о свободе для собственных военных упражнений. А Мария Федоровна вообще питала особенную склонность к занятиям сельским хозяйством. И, несмотря на то, что денег на постройки императрица давала крайне мало, постепенно на месте старых шведских укреплений выросла дача Мариенталь, оградою которой послужили заросшие шведские оборонительные валы. Появился и увеселительный домик — Паульлюст. С этих небольших построек и начался знаменитый дворцовый Павловский комплекс.

Святки Двор проводил обычно в Царском Селе. Выезжали туда налегке, ненадолго. Живали недели по две и возвращались в Петербург. Анна не любила этих поездок. Они нарушали распланированный ход придворной жизни, доставляли массу хлопот и по холодному времени были сопряжены со многими неудобствами. Поэтому она даже обрадовалась, когда императрица предложила ей остаться в городе, хотя это и означало, как она понимала, некоторую остуду отношений.

Вечером, после всеобщего «исхода», фрейлина с удовольствием расположилась у камина в своих покоях. Велела девке, заменявшей Дуняшу, сготовить чаю… Но человек предполагает, а Господь располагает. Покойный вечер не удался. Только она успела разложить карты пасьянса, в прихожей за дверью раздались голоса. «Господи, прости, — подумала она, поднимаясь, — кого принесло на ночь глядя?» И в этот момент дверь распахнулась и на пороге предстал ее пропавший камердинер Петр. Но, Боже правый, в каком он был виде… Шуба разодрана, глаз подбит, лицо в запекшейся крови, волоса растрепаны. Едва вошел, комната наполнилась запахом перегара, а Петр повалился в ноги.

— Барыня‑матушка, ваше высокоблагородие! Не велите казнить. Без вины виноватый.

Анна отступила:

— Что случилось Петр Тимофеевич? Почему в таком образе? Кто тебя?..

— Виноват, ваше высокоблагородие, как есть виноват…

И далее Петр рассказал, как объезжали они имения его сиятельства, выведывали, не знает ли, не видел ли кто красавицу‑цыганку. И как под Можайском в кабаке, один мужик рассказал, что де видел ее в недалеком отседова, в имении его светлости князя Потемкина… Как приехали они с Дуняшей в то село, остановились у старосты…