– Ну вот что! Пишите заявление по собственному желанию, и чтобы в торговле я вас больше не видел. Чтобы вами не пахло. Ясно вам?

Говорил он грубо, но Еж почему-то обрадовался, у него даже глаза вытаращились от счастья.

– Спасибо! – с чувством вякнул Еж.

– Меня благодарить не надо! – запретил спортсмен. – Мне вас не жалко. Мне детей ваших жалко. Хочется думать, что яблоко от яблони далеко падает. Идите!

Еж стоял, парализованный счастьем. Дюк тоже не двигался.

– Иди, иди, – мягко предложил спортсмен Дю-ку. – И папашу своего забирай...

Спустились по лестнице, не глядя друг на друга. Молча взяли пальто у гардеробщика.

Вышли на улицу.

– «Не пахло»... – обиженно передразнил Еж. – Да я и сам к этим магазинам на пушечный выстрел не подойду. Плевал я на них с высокой колокольни! А еще лучше – с низкой, чтобы плевок быстрее долетел. На этой мебели посидишь, людей начинаешь ненавидеть. Стая... Да и то в стае свои законы. Вот волки, например... Да что мы здесь стоим? – спохватился Еж. – Пойдем выпьем!

Они перешли дорогу, влекомые вывеской «Гриль-бар».

В баре почти пусто. За столиками в пальто сидели редкие пары. Играла тихая музыка.

– Есть хочешь? – спросил Еж.

– Сейчас нет, – ответил Дюк.

Он хотел, потом перехотел и только чувствовал в теле общую нудность.

Еж принес бутылку коньяка с большим количеством звездочек и лимон, нарезанный кружками.

Разлил коньяк по стаканам, себе полный, Дюку – половину.

– Тебя как зовут? – спросил Еж.

– Саша, – вспомнил Дюк.

– Ну, Саша! – Еж поднял стакан. – За успех мероприятия!

Дюк широко глотнул. Закусил. Ему стало пронзительно от коньяка и кисло от лимона.

Еж выпил. Скрючил лицо, как резиновая кукла, сбив нос и рот в одну кучу. Потом вернул все на свои места.

– Жаль, что меня не посадили, – сказал он.

– Куда? – не понял Дюк.

– В тюрьму, – просто ответил Еж, размыкая лимонное кольцо в лимонную прямую. – Скрыться бы от них ото всех. Поменять обстановку. В тюрьме, если хочешь знать, тоже жить можно. Главное, знаешь, что?

– Нет, не знаю.

– Главное – остаться человеком. Я помню, после войны пленные немцы дома строили. На совесть. Я спрашиваю одного: «Ты чего стараешься?» А он мне: «Хочу домой вернуться немцем». Понимаешь?

Дюк внимательно слушал Ежа, но проблемы немца были далеки от его собственных проблем.

– Вы мне «Тауэр» обещали, – намекнул Дюк.

– Приходи и бери, – согласился Еж.

– Так нету же, – растерялся Дюк.

– На базе нету, а у меня на складе есть. Один. Бракованный. Стекло треснуло. Но стекло заменить – пара пустяков. Мои ребята и заменят.

Еж посмотрел на часы и сказал:

– Сегодня я уже не вернусь. Давай завтра. С утра. Ты сам придешь? Или пришлешь?

– Пришлю, – важно ответил Дюк.

– Я его грузину одному обещал. Но отдам тебе.

– Спасибо, – поблагодарил Дюк.

– Тебе спасибо. То, что ты сделал, дороже денег. Ты в самом деле счастье приносишь?

– Всем, кроме себя, – сказал Дюк.

– Это понятно, – поверил Еж.

– Почему понятно?

– Или себе за счет других, или другим за счет се-бя, – объяснил Еж.

– А вместе не бывает?

– Может быть, бывает. Но у меня не получается.

– А вы – себе за счет других? – поинтересовался Дюк.

– Я не себе. В том-то и дело. Что мне надо? – Еж прижал к груди обе лапки. – Мне ничего не надо. Я старый человек. Все для них! И хоть бы раз они спросили: «Папа, как ты себя чувствуешь?» Я не стал бы жаловаться. Но спросить-то можно... Поинтересоваться отцом родным...

Дюку стало обидно за Ежа, и он спросил:

– А как вы себя чувствуете?

– Плохо! – Еж подпер усеченной лапкой свою крупную голову и устремил грустный умный взгляд в лесное пространство. – Из меня азарт ушел. Скучно мне! Скучно! Смысла не нахожу. В чем смысл?

– Не знаю, – сказал Дюк.

– И я не знаю, – сознался Еж. – Раньше думал: дети растут. Для них. Теперь выросли, и я вижу: это вовсе не мои дети. Просто отдельные люди. Сами по себе. Я – отдельный человек. Сам по себе. Я для них интересен только как источник дохода. И больше ничего.

Дюк вспомнил маму и сказал:

– Это нехорошо со стороны ваших детей.

– Нормально, – грустно возразил Еж. – Если бы дети исполняли все надежды, которые на них возлагают родители, мир стал бы идеален... А он как был несовершенным со времен Христа, так и остался.

– А что же делать? – настороженно спросил Дюк.

– Ничего не делать. Жить. Во всех обстоятельствах оставаться человеком. Как пленный немец. Все мы, в общем, в плену: у денег, у болезней, у желаний, у возраста, у любви и смерти. А... – Еж махнул рукой. – Пойдем, я тебя домой отвезу.

– Я сам доберусь. Спасибо, – поблагодарил Дюк.

Он устал от Ежа так, будто бесконечно долго ехал с ним в одном лифте. Хотелось остаться одному и думать о чем захочется. А если не захочется, то не думать вообще.

Добирался он три часа. Как до другого города.

В метро Дюк заснул и проснулся на станции «Преображенская» оттого, что женщина, работник метро, постучала его по плечу.

Дюк вышел из вагона, пересел в поезд, идущий в противоположном направлении, и его понесло через весь город до следующей пересадки. Дюк сидел, свесив голову, которая почему-то не держалась на шее, а моталась по груди, как футбольный мяч по полю. И ему казалось: он никогда не доберется до цели, а всегда теперь будет грохотать в трубах.

Наконец он все же добрался до своей лестничной площадки. Позвонил к тете Зине и сообщил необходимое: куда прийти и когда прийти. Дюк чувствовал себя, как после сильного отравления. И ему было безразлично все: и собственная победа, и тети Зинина реакция. Но реакция была неожиданной.

– А ковер? – спросила тетя Зина.

– Что «ковер»? – не понял Дюк.

– К мебели, – объявила тетя Зина.

Она, видимо, решила, что Дюк действительно «навроде золотой рыбки», а рыбке ничего не составляет достать новое корыто и новые хоромы.

– Этого я не знаю, – сухо ответил Дюк. – Это без меня.

Его тошнило ото всего на свете, и от тети Зины в том числе.

– Я щас, – пообещала тетя Зина и заперебирала короткими устойчивыми ногами, унося в перспективу свой зад, похожий на пристегнутый к спине телевизор. Тут же вернулась и сунула Дюку десятку, сложенную пополам.

– Что это? – не понял Дюк.

– Возьми, возьми... Купишь себе что-нибудь.

– А что можно купить на десятку? – простодушно удивился Дюк. – Лучше купите себе... туалетной бумаги, например. На год хватит. Если экономно...

Он сунул деньги обратно в пухлую руку тети Зины и пошел к своей двери. Достал ключи.

Тетя Зина наблюдала, как он орудует ключом. Потом сказала:

– Грубый ты стал, Саша. Невоспитанный. Чувствуется, что без отца растешь. Безотцовщина...

Дюк скрылся за дверью.

Лоб стал холодным. К горлу подкатило. Он пошел в уборную, наклонился и исторг из себя остатки коньяка, гарнитур «Тауэр», десятку и безотцовщину.

Стало полегче, но ноги не держали.

Переместился в ванную. Встретил в зеркале свое лицо – совершенно зеленое, как лист молодого июньского салата. Потом пошел в комнату и лег на диван зеленым лицом вниз.

После уроков к Дюку подошел Хонин и сказал:

– У меня к тебе дело.

– Нет! – отрезал Дюк.

– Почему? – удивился Хонин. – У тебя же мамаша уехала.

Мама действительно уехала на экскурсию в Ленинград. У них в вычислительном центре хорошо работал местком, и они каждый год куда-нибудь выезжали. Но при чем здесь мамаша?

– А что ты хотел? – спросил Дюк.

– Собраться на сабантуй, – предложил Хонин. – Маг Светкин. Кассеты Сережкины. Хата твоя.

– Пожалуйста, – обрадовался Дюк.

Его никогда прежде не включали в сабантуй: во-первых, троечник и двоечник, что непрестижно. Во-вторых, маленького роста, что некрасиво. Унижение для компании.