Он положил ладонь на лицо и толкнул «Ромашку» – так, что тот полетел в грязь.

По показаниям свидетелей, потерпевший «Берёзка» имел двухметровый почти рост и весил сто шестнадцать килограмм. Так, что «Ромашка» был величиной с одну «Березкину» ногу. И наверняка от незначительного толчка летел далеко и долго.

– Дальше, – потребовал судья.

– Дальше я купил бутылку и пошёл домой, – продолжал «Ромашка».

Он нервничал до озноба, однако, чувствуя внимание к себе зала, испытывал, как показалось Инне, что-то похожее на вдохновение. Он иногда криво и немножко высокомерно усмехался. И зал внимал.

– А потом днём я опять пришёл к шестёрке. Сел на лавку.

– Зачем? – спросил судья.

– Что «зачем»? Сел или пришёл?

– Зачем пришёл? – уточнил судья.

– За бутылкой.

– Так вы же уже взяли утром, – напомнил судья.

«Ромашка» посмотрел на судью, не понимая замечания.

– Ну да, взял... – согласился он.

– Куда же вы её дели?

– Так выпил... – удивился «Ромашка».

– С утра? – в свою очередь удивился судья.

– Ну да! – ещё больше удивился «Ромашка», не понимая, чего тут можно не понять.

– Дальше, – попросил судья.

– Я, значит, сижу, а он подошёл, сел рядом со мной и спихнул. Вот так, – «Ромашка» дёрнул бедром. – Я упал в грязь.

«Ромашка» замолчал обиженно, углубляясь в прошлое унижение.

– Ну а дальше?

– Я пошёл домой. Взял нож. Высунулся в окно и позвал: «Коль...» Он пошёл ко мне. Я встал за дверями. Он постучал. Я открыл и сунул в него нож. Он ухватился за живот и пошёл обратно. И сел на лавку. А потом лёг на лавку.

«Ромашка» замолчал.

– А потом? – спросил судья.

– А потом помер, – ответил «Ромашка», подняв брови.

Медицинская экспертиза показала, что нож попал в крупную артерию, и потерпевший умер в течение десяти минут от внутреннего кровотечения.

– Вы хотели его убить или это получилось случайно? – спросил судья.

– Конечно, хотел, – «Ромашка» нервно дёрнул лицом.

– Может быть, вы хотели его только напугать? – мягко, но настойчиво спросила женщина-заседатель, как бы наводя «Ромашку» на нужный ответ.

Если бы «Ромашка» публично раскаялся и сказал, что не хотел убийства, что все получилось случайно, он судился бы по другой статье и получил другие сроки.

– Нет! – отрезал «Ромашка». – Я б его все равно убил!

– Почему? – спросил судья.

– Он меня третировал.

Чувствовалось, что слово «третировал» «Ромашка» приготовил заранее.

Зал зашумел, заволновался, как рожь на ветру. Это был ропот подтверждения. Да, «Берёзка» третировал «Ромашку», и тот убил его потому, что не видел для себя иного выхода. Драться с ним он не мог – слишком слаб. Спорить тоже не мог – слишком глуп. Избегать – не получалось, деревня состояла из одной улицы. Он мог его только уничтожить.

– Садитесь, – сказал судья.

«Ромашка» сел, и над залом нависло его волнение, беспомощность и ненависть к умершему. Даже сейчас, за гробом.

Судья приступил к допросу «Березкиной» жены. Вернее, вдовы.

Поднялась молодая рослая женщина Тоня, с гладкой темноволосой головой и большими прекрасными глазами. Инна подумала, что, если её одеть, она была бы уместна в любом обществе.

– Ваш муж был пьяница? – спросил судья.

– Пил, – ответила Тоня.

– А это правда, что в пьяном виде он выгонял вас босиком на снег?

– Было, – с неудовольствием ответила Тоня. – Ну и что?

То обстоятельство, что её муж пил и дрался, не было достаточной причиной, чтобы его убили. А судья, как ей казалось, спрашивал таким образом, будто хотел скомпрометировать умершего. Дескать, невелика потеря.

– Обвиняемый ходил к вам в дом?

– Заходил иногда.

– Зачем?

Судья хотел исключить или, наоборот, обнаружить любовный треугольник. Поискать причину убийства в ревности.

– Не помню.

Она действительно не помнила – зачем один заходил к другому? Может быть, поговорить об общем деле, всетаки они были коллеги. Истопники. Но скорее всего – за деньгами на бутылку.

– Когда он к вам приходил, вы с ним разговаривали?

– Может, и разговаривала. А что?

Тоня не понимала, какое это имело отношение к делу: приходил или не приходил, разговаривала или не разговаривала.

Судья посмотрел на статную, почти прекрасную Тоню, на «Ромашку» – и не смог объединить их даже подозрением.

– Вы хотите подсудимому высшей меры? – спросил судья.

– Как суд решит, так пусть и будет, – ответила Тоня, и её глаза впёрвые наполнились слезами.

Она не хотела мстить, но не могла и простить.

– Озорной был... – шепнула Инне сидящая рядом старуха. – Что с его ишло...

Сочувствие старухи принадлежало «Ромашке», потому что «Ромашка» был слабый, почти ущербный. И потому, что «Берёзку» жалеть было поздно.

Инна внимательно поглядела на старуху и вдруг представила себе «Березку» – озорного и двухметрового, не знающего, куда девать свои двадцать девять лет и два метра. Ему было тесно на этой улице, с шестёркой в конце улицы и лавкой перед шестёркой. На этой лавке разыгрывались все деревенские празднества и драмы. И умер на этой лавке.

– Садитесь, – разрешил судья.

Тоня села, плача, опустив голову.

Стали опрашивать свидетелей.

Вышла соседка подсудимого – баба в ситцевом халате, с причёской двадцатилетней давности, которую Инна помнила у матери. Она встала вполоборота, чтобы было слышно и судье, и залу. Принялась рассказывать:

– Я, значит, побежала утречком, набрала грибов в целлофановый мешок. Отварила в солёной водичке, скинула на дуршлаг. Собралась пожарить с лучком. Говорю: «Вась, сбегай за бутылкой...»

– Опять бутылка! – возмутился судья. – Что вы все: бутылка да бутылка... Вы что, без бутылки жить не можете?

Свидетельница замолчала, уставилась на судью. Челюсть у неё слегка отвисла, а глазки стали круглые и удивлённые, как у медведика. Она не понимала его неудовольствия, а судья не понимал, чего она не понимает.

Повисла пауза.

– Рассказывайте дальше, – махнул рукой судья.

– Ну вот. А потом он забежал на кухню, взял нож. А дальше я не видела. Потом захожу к нему в комнату, а он под кроватью сидит...

Судья развернул тряпку и достал нож, который лежал тут же на столе как вещественное доказательство. Нож был громадный, с чёрной пластмассовой ручкой.

Зал замер.

– Да... – судья покачал головой. – С таким тесаком только на кабана ходить.

И преступление выпрямилось во весь рост.

«Ромашке» дали одиннадцать лет строгого режима. Он выслушал приговор с кривой усмешкой.

Судья испытывал к «Ромашке» брезгливое пренебрежение. А женщины-заседатели смотрели на него со сложным выражением. Они знали, что стоит за словом «строгий режим», и смотрели на него как бы через это знание. А «Ромашка» не знал, и ему предстоял путь, о котором он даже не догадывался.

Суд кончился.

«Ромашку» посадили в машину и увезли. Все разбрелись с отягощёнными душами.

Инна и Адам пошли в санаторий.

Дорога лежала через поле.

Солнце скатилось к горизонту, было огромное, объемнокруглое, уставшее. Инна подумала, что днём солнце бывает цвета пламени, а вечером – цвета тлеющих углей. Значит, и солнце устаёт к концу дня, как человек к концу жизни.

Вдоль дороги покачивались цветы и травы: клевер, метёлки, кашка, и каждая травинка была нужна. Например, коровам и пчёлам. Для молока и меда. Все необходимо и связано в круговороте природы. И волки нужны – как санитары леса, и мыши нужны – корм для мелких хищников. А для чего нужны эти две молодые жизни – Коли и Васи? Один – уже в земле. Другой хоть и жив, но тоже погиб, и если нет «иной жизни», о чем тоскливо беспокоилась клоунеса, значит, они пропали безвозвратно и навсегда. А ведь зачем-то родились и жили. Могли бы давать тепло – ведь они истопники.

Кто всем этим распоряжается? И почему «он» или «оно» ТАК распорядилось...

Вошли в лес. Стало сумеречно и прохладно.